Бернард Маламуд - Бенефис Страница 22

Входит Леон, в руках у него большой букет цветов.

Флоренс. Леон!

Леон. Всем привет. (Адели.) А это тебе, солнышко.

Адель. Здравствуй, милый.

Леон отдает ей цветы, они целуются.

Леон. Здравствуйте, миссис Фейер. Добрый вечер, мистер Фейер. (Он не злопамятен.)

Фейер. Добрый вечер.

Адель передает букет матери, та ищет вазу. Пока Флоренс ищет вазу, Фейер снова берет газету, просит его извинить, задергивает занавес, разделяющий комнаты, садится на диван, читает. Флоренс — она и недовольна тем, что Фейер задернул занавес, и вместе с тем рада, что он устранился, — сначала ставит цветы в воду, затем собирает себе ужин. Леон присаживается к столу, Адель убирает вазу с цветами на подоконник, подсаживается к нему.

Флоренс. Леон, поешьте с нами. Ужин не Бог весть какой — салат и копченый сиг. Есть еще и картофельные оладушки, но не для Фейера — у него от них изжога.

Леон. Спасибо, но я хотел пригласить Адель в китайский ресторан. (Смотрит на Адель.)

Адель. Извини, Леон, знай я, что ты приедешь, и разговора бы не было. То есть если бы ты позвонил до того, как Бен пригласил меня. Бен — это папин друг, он писатель. Ты его видел.

Леон (разочарованно). Солнышко, а ты не могла бы как-то отмотаться?

Адель (колеблется). Не хотелось бы.

Леон. Что в нем такого, в этом парне? В том смысле, почему ты согласилась с ним встретиться? Потому что он писатель, да?

Адель (обороняется). Ты говорил, что время от времени я могу пойти куда-нибудь с кем-то другим.

Леон. Говорил, и я свое слово держу. Мне только хочется знать, почему ты согласилась с ним встретиться?

Адель. Мне кажется, ему пришлось много чего пережить.

Флоренс. Не ему одному…

Адель. Мне он нравится, с ним интересно. Мне нравится с ним разговаривать.

Леон. Я ему сочувствую, но дело в том, что я приехал издалека, из Ньюарка, штат Нью-Джерси, между прочим, чтобы повидаться со своей невестой…

Флоренс. Мамуня…

Адель. Мама, прошу тебя…

Флоренс снимает фартук, уходит за занавеску. Фейер — он прислушивался к разговору, — когда она входит, подносит газету к глазам, делает вид, что читает. Флоренс — ее одолевают сомнения: что, если она ушла зря, — закуривает сигарету, садится в кресло, листает журнал.

Леон (понижая голос). Солнышко, чего-то я не просекаю. Я был уверен, что ты обрадуешься, если я нечаянно нагряну.

Адель (мягко). Так оно и есть. Но я всего-то и хочу сказать: сегодня я связана обещанием. (Чувствуя, что он встревожен.) Не беспокойся, ничего серьезного тут нет. Не придавай этому значения. Он одинок, вот в чем, наверное, дело. И это чувствуется.

Леон. Я тоже одинок. А ты не могла бы перенести встречу на завтрашний вечер?

Адель. У него свободен сегодняшний вечер. Завтра он работает.

Леон. Ну тогда на тот вечер, когда он снова будет свободен? Я с ним махнусь — сегодняшний вечер поменяю на следующий его свободный вечер. (Снова понижает голос.) Ты не забыла о нашем уговоре — провести в сентябре неделю за городом вместе?

Адель (не без холодка). Не понимаю, при чем тут это?

Леон. Что ж, может быть, никакой связи и нет, только почему бы тебе и не передумать? Насчет сегодняшнего вечера.

Адель. Я ему обещала и просто не могу нарушить обещания.

Леон (раздраженно). Адель, в чем дело: ты сегодня какая-то чужая. В чем причина — в здешней обстановке?

Адель. Если тебе не нравится наша обстановка, зачем ты к нам приходишь?

Леон. Я не хочу с тобой ссориться.

Адель. И я не хочу с тобой ссориться.

Леон (после паузы). Наверное, ты права. Поцелуй меня, и поставим на этом точку.

Адель. Я тебя поцелую, потому что ты славный.

Целуются.

Адель (мягко). Я перенесу эту встречу, если ты уж так этого хочешь.

Фейер (из-за занавеса). Поступай так, как ты считаешь нужным.

Флоренс (еле слышно, шепотом). Фейер, Бога ради!

Леон (так, как будто он ничего не слышал). Почему бы нам не пойти на компромисс? Когда он за тобой зайдет?

Адель. Не знаю, часов в восемь, наверное. Он точно не сказал.

Леон. Отлично, когда зайдет, тогда зайдет. (Смотрит на часы.) Сейчас без десяти шесть. Мы вполне успеем пообедать в китайском ресторане, а в четверть девятого я доставлю тебя домой. Потом ты пойдешь погуляешь с ним по-быстрому, а я буду тебя ждать, и, когда ты вернешься, мы съездим на Кони-Айленд.

Адель. На первое твое предложение — пообедать в китайском ресторане — я согласна. А погонять Бена, чтобы успеть поехать с тобой на Кони-Айленд, не хочу. У нас с ним не такие отношения.

Леон (уязвленно). А какие?

Адель. Вполне невинные.

Стук в дверь. Адель встает, открывает. Флоренс, Фейер настораживаются. Входит Бен с букетиком нарциссов.

Бен. Я не слишком рано?

Общее молчание, занавес опускается.

В стол

Пер. Л. Беспалова

Шофер, как мне показалось, прошептал «шалом», но лицо его имело явно славянский склад, и я счел, что ослышался. Он разглядывал меня в зеркале заднего вида с той минуты, как я сел в такси, отчего мне, по правде говоря, время от времени становилось не по себе. Мне сорок семь, я не так давно избавился от излишков веса, однако от подозрительности, должен признаться, не избавился. А все мой американский костюм, так я сначала подумал. Чужака узнают с ходу. А вдруг таксиста отрядили следить за мной, но это вряд ли: я сам остановил машину.

На шофере в этот прохладный июньский — градусов десять — день была рубашка с короткими рукавами. Лет тридцати на вид, он выглядел так, словно еда ему не впрок; судя по всему, из разряда смутьянов, лицо, пожалуй, усталое, недурен собой — я успел рассмотреть его получше, — хотя череп чуть плосковатый, точно приплюснутый тяжелой рукой, чего не могла скрыть даже шапка волос. Лицо его, как я уже сказал, тяготело к славянскому типу: широкие скулы, небольшой, твердо очерченный подбородок, нос при этом довольно длинный, на тонкой волосатой шее выдавался большой кадык; не чистых, судя по всему, кровей. Во всяком случае, из-за «шалома», ну, и из-за его испытующих глаз я иначе на него посмотрел. В этот пригожий июньский день он не мог скрыть недовольства — работой, судьбой, внешностью, всем что ни на есть. То ли его точила, то ли он источал грусть, похоже врожденную, — Бог весть, чем вызванную; притом ему, похоже, было все равно, какое впечатление он произведет; а этим не всякий может, да и хочет пренебречь. Он же представал перед тобой как есть. Не слишком преуспевающий, но, я бы сказал, и не подпольный. За рулем он устроился основательно, правил уверенно, сосредоточенно, даже несколько исступленно. У меня наметанный глаз на детали.

— Израильтянин? — шепотом спросил он.

— Американски, — русского я не знаю, всего несколько формул вежливости.

Он вынул из кармана рубашки тощую пачку сигарет, перекинул руку через сиденье, «Волга», чтобы не столкнуться с грузовиком, шедшим на поворот, вильнула.

— Осторожнее!

Меня швырнуло вбок, извинения не последовало. Я вынул сигарету, но закурить не торопился — болгарские слишком для меня крепкие — и вернул ему пачку. Подумал: не предложить ли в ответ мои американские, получше качеством, но побоялся его обидеть.

— Феликс Левитанский, — сказал он. — Здравствуйте! Я — таксист.

По-английски он говорил с густым, хоть ножом его режь, акцентом, но бегло, что искупало акцент.

— Так вы говорите по-английски? Я заподозрил нечто в этом роде.

— Я — профессиональный переводчик с английского и с французского.

Он передернул плечами.

— Говард Гарвитц. Я в отпуске, пробуду здесь недели три. У меня недавно умерла жена, и я путешествую — это отвлекает.

Голос у меня пресекся, но я овладел собой, сказал, что, если мне удастся добыть материал для одной-двух статей — оно бы и вовсе хорошо.

Он приподнял руки над рулем — в знак сочувствия.

— Бога ради, не отвлекайтесь!

— Горовитц? — спросил он.

Я объяснил, как пишется моя фамилия.

— Откровенно говоря, при поступлении в колледж я взял фамилию Харрис, но недавно вернулся к прежней фамилии. Когда я окончил школу, мой отец переменил мне фамилию с соблюдением всех юридических процедур. Он был врач, человек практичный.