Когда наступит тьма - Кабре Жауме Страница 22

Добравшись до пансиона, я заперся на ключ и задернул шторы. Снял серый чехол с картины, и взору моему предстало полотно Риго: Nunc dimittis во всем своем великолепии. И сердце мое бешено заколотилось при мысли, что я выручу за него миллионы. Я накрыл Риго покрывалом и спрятал его под кровать. А на следующее утро, по прочтении всех газет, добытых мной из киоска, располагавшего большим их разнообразием, обнаружил, что картина моя называется La Présentation de Jésus au Temple[37], а написана она была в 1743 году неким Гиацинтом Риго. И ценится она на вес золота. Вот те на. Оказалось, что она принадлежала Людовику XV до тех пор, пока не перешла в мою безраздельную собственность.

Оставшиеся дни моего пребывания в Париже прошли для меня под знаком слов, произнесенных старцем Симеоном при виде святого младенца. В то же время я готовил для нас с Риго надежный план побега. Звонкой монеты у меня было предостаточно, и я мог себе позволить роскошь просить об одолжениях и покупать молчание. Через пять дней (не хочу докучать вам подробностями сугубо профессионального характера), сполна оплатив оказанные услуги, я отправился домой. В гостях хорошо, а дома лучше. Там я собственными руками соорудил новую раму, вставил в нее картину и повесил на стену в гостиной. Гиацинт Риго. Отсутствие эстетических достоинств, вопиющая историческая неточность, совершенный анахронизм без какого-либо соответствия археологическим данным. Однако, представьте себе, сознание того, во сколько этот холст оценен, наполнило меня восторженной к нему любовью, подобной той, коей был охвачен старец Симеон, произнося свое «Ныне отпущаеши» при обстоятельствах, в которых я надеюсь не оказываться еще долгое время, пусть даже мне случится уверовать в бога. До сих пор изумляюсь разгильдяйству жандармерии.

С течением времени я узнал много любопытного: таинственный Гиацинт Риго не был окутан покровом тайны, а пользовался значительной известностью. Звали его Жасинт Ригау-и-Серра, а родился он в Перпиньяне в то время, когда этот каталонский город и все его окрестности еще не были подарены Испанией Франции[38]. Это меня заинтересовало, и я обнаружил, что в Перпиньяне есть музей Риго[39], где хранится его автопортрет[40], по слухам очень знаменитый, хотя я его никогда не видел. И решил, что мне необходимо его приобрести; а преимущество моей работы состоит в том, что прицениваться ни к чему не нужно. Для предварительного ознакомления я отправился в Перпиньян, обзавелся порядочным количеством денег в час, когда на двух тамошних рынках шла особенно оживленная торговля, и, заплатив за входной билет, как законопослушный гражданин, через некоторое время стоял перед портретом. Что и говорить, удивил он меня изрядно! Мы с Ригау похожи как две капли воды. Мы до такой степени неразличимы, что со дня того культурного похода у меня складывается впечатление, что я живу в музее и вишу на стене в зале с красными обоями, я нарисован на картине в дурацкой шапочке, похожей на тюрбан, и улыбаюсь в полрта подозрительно насмешливой улыбочкой. На выходе мне показалось, что сторож машинально попытается остановить меня, не дать мне сбежать с портрета, висящего в красной комнате охраняемого им музея.

Наверное, уже пора мне вам признаться: несмотря на то что я представился как Ферриол, это не настоящее мое имя, а лишь дань уважения моему святому покровителю. На самом деле меня зовут так же, как и Ригау: Жасинт. Меня это тревожит, сам не знаю почему. Да, можете звать меня Синто[41].

Вышло так, что я превратился в человека более утонченной культуры. С тех пор как картина Ригау оказалась у меня, мои цели и увлечения изменились. На сегодняшний день у меня скопилась целая коллекция пластинок и компактных дисков, посвященная премудрому Симеону и его Nunc dimittis. Другой такой коллекции нет нигде во всем мире, ведь все ее составляющие были собраны мной в торговых центрах и специализированных магазинах, у антикваров, в музейных лавках… Ах, как же я тоскую по дому и по моим сокровищам… Следует заметить, что я не потратил на них ни гроша: я не вложил в них ничего, кроме кусочков жизни, но как проклятый работаю и учусь для того, чтобы создать все то, чего пока не существует. Что и считаю благороднейшим стремлением.

Попытка завладеть автопортретом, несколько столетий назад написанным Ригау и по непонятным причинам продолжающим висеть в музее, нечаянно привела меня к досрочному выходу на пенсию. Вышло так, что этой попыткой моя профессиональная деятельность и закончилась.

Все началось (или продолжилось) в музее Риго в Перпиньяне. Я уже все подготовил, чтобы завладеть своим автопортретом. Я уже стоял посреди зала с красными обоями и внимательно вглядывался в картину. Скажу вам честно: я был изумлен, что Ригау, жившему в семнадцатом веке, удалось так точно меня изобразить. Просто невероятно. До такой степени, что один из немногих забредших в музей посетителей бросил на меня укоризненный взгляд, который, казалось, говорил: «куда это направился Риго, или забыл, что его место на холсте», а я в то время думал: «ведь это даже не фотография, это сам я на картине». Понимаете? Такое ощущение, когда не знаешь до конца, где ты и кто ты. И вот, когда в зале других посетителей не было, я подошел к картине поближе: вот так штука!.. Я подошел к ней так близко, что хоть и вижу по вашим глазам, что вы мне не верите, но я оказался внутри, на картине, в шутовском тюрбане, а прямо передо мной, из комнаты с красными обоями, с изумлением глядел на меня я сам. А может быть, со страхом. И тут, чуть-чуть скосив глаза, я понял, что вижу уже не красные стены музейного зала; передо мной снова был мой двойник, в покрытом пятнами художническом фартуке, и смотрел на меня широко раскрытыми глазами. Вместо дурацкого тюрбана голова его была повязана косынкой, наверное, для того, чтобы не пачкать волосы краской. Близнец глядел на меня пристально, как будто изучая модель перед тем, как приступить к работе. Держался он преспокойно. Я, напротив, перепугался.

– Откуда вы взялись? – спросил он с упреком.

Я указал на холст, над которым он работал, но увидел, что на нем изображен пейзаж или набросок пейзажа на заднем плане для еще не написанного портрета.

– А? – настаивал художник.

– Из… Из Перпиньяна. Я был в Перпиньяне.

– Mon Dieu![42] Но ведь мы в Париже.

Он был не особенно испуган. Я же, напротив…

– Этого я и опасался, – сказал я.

Нас окутало густое молчание, перемешанное с запахом масляной краски. Пытаясь как-нибудь разрядить обстановку, я заговорил:

– Меня зовут Синто. Жасинт.

– Как и меня. – Он внимательно на меня взглянул. – И вы моя точная копия.

– Это вы моя точная копия.

– Какая разница. Но откуда вы взялись?

Нелегко было объяснить ему, что я пришел из еще не наступившего времени… Особо он мне не поверил, но и не обеспокоился.

– Послушайте, Жасинто: я путешествую в созданных мной пространствах. Я иногда по-настоящему в них исчезаю… Мне кажется, что я имею на это право. Но ваши рассказы о путешествиях во времени…

Итак, мой двойник ничуть не скрывал, что путешествует внутри своих картин. Только некоторых картин, впоследствии признался он. Но есть нечто еще более невероятное…

– Что же?

– То, что вы вылитый я.

– Может быть, вы и я – один и тот же человек.

– Bêtises[43].

– Необязательно. Меня зовут Ригау, как и вас.

– Не только Жасинтом?

– Меня зовут Синто Ригау-и-Серра.

– Шутки шутите. – Он поглядел на кончик кисточки, на котором было чуть-чуть засохшей краски. И положил кисть на стол. – Вы тоже родом из Перпиньяна?

– Нет, из Баньолеса.

– Это не так уж далеко от Перпиньяна[44]. Вы художник?

– Нет. Я профессиональный вор.

Он замолчал. Потом поглядел мне в глаза и рассмеялся:

– Как и я!

– И вы? Но вы же художник!

– Да, но когда назначаю цены на картины… храни меня святой Ферриол.