Томас Пинчон - Внутренний порок Страница 23

Сортилеж, до сих пор молчавшая — грызла хвостик косички и переводила загадочные свои фары с одного теоретика на другого, — наконец открыла рот.

— Участок прибоя прямо посреди вроде как глубокого океана? Дно там, где раньше никакого дна не было? Ну, вообще-то вдумайтесь, всю историю в Тихом океане острова всплывали и тонули, и что, если Сбренд там где-то увидел такое, что давным-давно затонуло, а теперь опять медленно поднимается на поверхность?

— Какой-то остров?

— Ну, по крайней мере, остров.

В калифорнийской истории уже давно настал такой момент, когда хипповская метафизика просочилась в среду сёрферов настолько, что даже завсегдатаи «Уэволн», накрайняк — некоторые, почуяв, куда дело клонится, зашаркали ногами и заозирались в рассуждении, чем бы ещё таким заняться.

— Опять Лемурия, — пробормотал Флако.

— Что-то не так с Лемурией? — любезно поинтересовалась Сортилеж.

— Атлантида Пасифики.

— Она самая, Флако.

— И ты теперь утверждаешь, что этот затерянный континент — берёт и снова всплывает на поверхность?

При этом глаза её сузились — у менее невозмутимого человека это приняли бы за раздражение.

— На самом деле не так уж и странно, всегда же предсказывали, что Лемурия однажды снова появится, а когда ей это делать, как не сейчас: Нептун наконец заканчивает свой смертельный транзит по Скорпиону, водному, кстати, знаку, и восходит к Стрельцову свету высшего разума?

— Так может, в «Нэшнл Джиогрэфик» стоит позвонить или ещё куда?

— В журнал «Сёрфер»?

— Всё, мальчики, моя квота Барни на неделю выполнена.

— Я тебя провожу, — вызвался Док.

Они смотались к югу по переулкам Гордита-Бич, в медленной протечке рассвета и зимней вони мазута и морского рассола. Немного погодя Док произнёс:

— Спрошу кой-чего у тебя?

— Ты слышал, что Шаста свалила из страны, и теперь тебе нужно с кем-нибудь поговорить.

— Опять читаешь мои мысли, детка.

— Так почитай тогда мои, сам знаешь, с кем повидаться, как и я. Лучше настоящего оракула, чем Вехи Фэрфилд, в наших своясях, наверное, нам никогда не видать.

— Может, ты предвзята, потому что он тебя учил. Может, поспорим на чуть-чуть, что всё это у него просто кислотные базары?

— Только деньги на ветер, неудивительно, что ты с расписками своими разобраться никак не можешь.

— Никогда такой проблемы не было, пока ты работала в конторе.

— И реши я когда-нибудь вернуться — так нет, без льгот не стану, включая стоматологию и хиропрактику, а сам знаешь, твой бюджет такого не потянет.

— Я тебе мог бы, наверно, предложить страховку от приходов.

— У меня уже есть, сикантадза называется, сам бы попробовал.

— Что мне будет, если влюблюсь не по вере.

— У тебя это что, колумбийское православие?

Её молодой человек Костыль сидел на крылечке с чашкой кофе.

— Эгей, Док. Сегодня всё что-то ранние пташки.

— Она меня к гуру завлекает.

— Не смотри на меня, чувак. Сам знаешь, она всегда права.

Вернувшись из Вьетнама, Костыль какое-то время обострённо параноил: вдруг пойдёт куда-нибудь и столкнётся там с хиппи, — он свято верил, что все волосатики — антивоенные бомбисты, могут считывать его вибрации и тут же определять, где он побывал, а от этого станут его ненавидеть и устраивать ему какие-то зловещие хипповские козни. Док познакомился с Костылём, когда тот слегка неистово старался влиться в эту уродскую культуру, которой точно тут не было, когда он уезжал, поэтому возвращение для него стало сродни высадке на чужую планету, где кишмя кишат враждебные формы жизни чужаков.

— Обсад, чувак! Ты глянь чё, Эбби Хоффмен! Свернём-ка себе пару фаек, поотвисаем да послушаем «Электрических Черносливин»!

Док видел: Костыль придёт в норму, как только успокоится.

— Сортилеж говорит, ты во Вьетнаме был, а?

— Ну, я из этих убивцев младенцев. — Лицо у него смотрело вниз, но сам он глядел Доку прямо в глаза.

— Правду говоря, меня восхищают те, у кого кишка не тонка, — сказал Док.

— Эй, да я просто с вертолётами каждый день возился, как на работе. Мы с Чарли, страху нет, часто вместе в город ходили, тусовались, курили эту праведную местную траву, рок-н-ролл слушали по армейскому радио. Время от времени тебя подзывают и говорят: слышь, ты на базе сегодня ночуешь? ты им: ну, а чего? а они такие: не ночуй сегодня на базе. Пару раз так вот себе очко и сберёг. Их же страна, она им нужна, меня устраивает. Если только моцык до ума доводить можно, чтоб никто мозги не еб.

Док пожал плечами.

— Справедливо. Это твой вон стоит, «мото-гуцци»?

— Ага, взял у какого-то дорожного маньяка из Барстоу, тот его совсем заездил, поэтому всё опять отделать — несколько выходных ушло. От него вот, да от старушки Сортилеж я и не унываю.

— Очень приятно вас вместе видеть, ребятки.

Костыль, глянув в угол комнаты, минутку подумал, ответил осторожно:

— У нас с ней история, я на год старше учился в Мира-Косте, пару раз на свиданки бегали, потом, когда я там был, стали переписываться, а тут вдруг бац, и я возвращаюсь, в общем, может, я и не пойду, в конце концов, опять служить.

— Должно быть, как раз тогда у меня семейное дело было в Инглвуде, когда мол-чел пытался меня обоссать через замочную скважину, в которую я глядел. Леж мне постоянно напоминает, она тогда ещё у меня работала, я помню, думал: должно быть, у неё в жизни что-то очень чёткое происходит.

Со временем Костыль смог помаленьку научиться не напрягаться в позах общественной йоги, определявшей всю жизнь на пляже. Его «мото-гуцци» собрал свою долю воздыхателей — те тусовались вокруг, курили дурь и пили пиво на цементном пятачке перед гаражом, где Костыль с ним возился, и отыскалась пара-тройка ветеранов, которым после ‘Нама хотелось более-менее такой же, как у него, немозгоёбственной гражданки, особенно Фарли Ветву, служившему в Войсках Связи: ему удалось умыкнуть кое-какой никому не нужной техники, включая старую 16-мм кинокамеру «Белл-и-Хауэлл» времён Второй мировой, защитного цвета, с пружинным заводом, неуничтожимую, лишь немногим больше кассеты плёнки, для неё предназначенной. Время от времени они отваливали на мотоциклах, искали удобные мишени, и через какое-то время обнаружили общий интерес — уважение к естественной среде, слишком много её у них на глазах жгли напалмом, загрязняли, уничтожали ей растительность, пока латерит под низом не спекался от солнца до полной ненужности. У Фарли уже собрались десятки катушек с порчей окружающей среды по всему штату, особенно в жилмассиве «Вид на канал» — там, странное дело, этот ущерб напоминал ему не раз виденные расчистки джунглей. По словам Костыля, Фарли был там в тот же день, что и Док, снимал рейд местного комитета бдительности и теперь ждал плёнку из проявки.

Костылю же всё больше не давал покоя нефтеперегонный завод в Эль-Сегундо и нефтехранилища чуть выше по берегу. Даже когда ветер тут бывал покладист, Гордита всё равно будто жила на лодке, стоящей на якоре в битумной яме. Всё воняло нефтью. Нефть, пролитую из танкеров, выносило на пляж, чёрную, густую, вязкую. Кто бы ни бродил по берегу, она липла к подошвам. Тут существовало две школы мысли — Денис, к примеру, любил, чтоб она копилась на ногах, пока слой не утолщался до подошв сандалий, и тем самым экономил на обуви. Иные, почистоплотнее, вставляли в свой режим дня регулярное скобление ног, как бритьё или чистку зубов.

— Не пойми меня неверно, — сказал Костыль, когда Сортилеж впервые застала его на крыльце со столовым ножом: он отскребал себе пятки. — Тут, в Гордите, мне очень нравится, в основном потому, что это твоя родина, и ты её любишь, но время от времени случается какая-то… маленькая… блядская деталька…

— Они губят планету, — согласилась она. — Хорошая новость здесь в том, что, как и у любого живого существа, у Земли тоже есть своя иммунная система, и рано или поздно она примется отторгать болезнетворных агентов, вроде нефтяной промышленности. Есть надежда, что это произойдёт раньше, чем с нами станется то же, что с Атлантидой и Лемурией.

Её учитель Вехи Фэрфилд верил, что обе империи затонули из-за того, что Земля не могла принять достигнутых ими уровней токсичности.

— Вехи нормальный, — сказал теперь Костыль Доку, — хотя кислотой закидывается и впрямь очень много.

— Помогает ему видеть, — пояснила Сортилеж.

Вехи не просто «торчал» по ЛСД — кислота была той средой, в которой он купался и чьи волны временами седлал. Ему она доставлялась, возможно — особым трубопроводом, из каньона Лагуна, непосредственно из лабораторий пост-Ауслиевой психоделической мафии, которая в те дни, люди верили, там действовала. В ходе систематических экскурсионных закидонов он нарыл себе духовного проводника по имени Камукеа, лемуро-гавайского полубога, жившего на заре тихоокеанской истории, который много веков назад служил каким-то священным бюрократом на затерянном континенте, что ныне покоился под толщей Тихого океана.