Мартен Паж - Быть может, история любви Страница 23

В камере сидеть было не на чем. Жидкий свет проникал сквозь подвальное окно. Виргилий сел на бетонный пол. Несмотря на полумрак, он впервые в жизни ясно видел свое будущее — видел, каким он хочет стать и что ему придется сделать.

~ ~ ~

На следующий день в восемь часов утра Виргилий, выйдя из ворот главного полицейского управления, тут же угодил в объятия Армель. Она прервала свой уикенд в Страсбурге, чтобы его встретить. За сутки в тюрьме одежда Виргилия провоняла плесенью и мочой, и липла к телу. Свет ослепил его, он щурился. Они взяли такси. По пути Виргилий объяснил, почему его задержали; Армель хохотала, как безумная.

Она приготовила ему гостевую комнату. Виргилия отправила в душ, а его одежду — в стиральную машину. Армель одолжила ему старые тренировочные штаны, черную толстовку с капюшоном и пару алых кашемировых носков. Виргилий позавтракал в гостиной. Армель купила булочек. Чай, восхитительный лонг жинг, был куплен в Марьяж Фрер. Армель преподнесла ему коробку эльзасских кексов (подарок от Анн-Элизабет) и рассказала, как провела выходные. В девять часов они расстались. У Армель начался рабочий день.

Виргилий чувствовал свободным как никогда, но вовсе не потому, что вышел из тюремной камеры. Он надкусил кекс с сухофруктами, побродил по квартире, постоял перед полупустым книжным шкафом, полистал какую-то книгу по ботанике и каталог выставки работ Хокусая.[28] И принял важное решение: он подкинет в библиотеку Армель свой экземпляр «Размышлений» Марка-Аврелия. Пришла пора освободиться от старой ноши. В конце концов, Виргилий далеко не римский император, и не стоит молиться на эту книгу, как на библию.

Он прилег на диван, потом повалялся на своей кровати, и наконец переместился на кровать Армель. На столике стояла фотография девушки. Это была Анн-Элизабет. Он поднес фотографию к губам и подышал на нее. Лицо исчезло. Протер запотевшее стекло рукавом, и Анн-Элизабет появилась вновь.

Нежиться в доме, где исправно работает электричество и отопление — это ли не счастье? К тому же, квартира по-настоящему жилая: на окнах цветы, и холодильник набит до отказа.

Он открыл окно, полюбоваться на канал Сен-Мартен. Квартал как нельзя лучше подходил спокойному образу жизни: вода, машин немного, на каждом шагу кафе. Здесь все располагало к медитации. Он стал думать, что ему делать с работой.

Неожиданно в голове у него возникла странная ассоциация. Антигона ослушалась Креонта, который запрещал ей похоронить брата. В результате — заточение и смерть в одиночестве. Мифы, сказки, литература, да и все искусство в целом учит нас, что за любой мятеж надо платить.

Если принять предложение «Свенгали», можно избежать конфликта, и сохранить гомеостатическое равновесие и гармонию в душе. Человек покоряется, чтобы выжить. Такова религия послушных детей: слушайся старших, тогда получишь хорошие отметки, работу, дом, жену, и никто — ни ты, ни те, кого ты любишь, — никогда не умрет. Потом до нас доходит, что все это басни, однако теорема работает удивительно долго.

Нет, он не уволится. Не сейчас. Он пойдет к Симоне и согласится на повышение в должности и увеличение зарплаты. Какое-то время он будет безропотно плыть в предназначенном ему течении. И тайно готовить побег. Все-таки он не настолько уверен в себе и в окружающем мире, чтобы броситься в авантюру без страховочной лонжи. Риск — привилегия тех, кто вырос в комфортных условиях; этот мир создан для них, подсознательно они уверены, что всегда найдут в нем место для себя. Виргилий не привык к беспечности. И вряд ли уже привыкнет. Бедные, слабые, ранимые и гонимые должны молчать и хитрить.

Виргилий рассматривал прохожих. Много тысяч лет назад, в эпоху плиоцена, здесь наверняка бродили слоны. Они опускали хоботы в воду, поливали себя, мыли своих детенышей; они резвились вместе. А ведь человек — тот же слон, только стройный и хрупкий. Слоны-люди прогуливались, взявшись за руки, катались на скейтах и бегали по тротуарам. Виргилий загрустил, потому что судьба слонов была ему известна. На них охотились, их приручали, чтобы на них ездить, таскать грузы и воевать. И главное, их повсюду истребляли ради драгоценных бивней. Он задался вопросом, что в человеке равно по цене слоновой кости, какие сокровища способны оправдать истребление рода человеческого?

В древние времена слоны чуть было не исчезли с лица земли. Многие виды (например, атлантический или сирийский слон) перевелись. Другие были обязаны своим спасением лишь таланту веселить публику, которой их номера на арене нравились куда больше гладиаторов. Слоны привлекали и развлекали людей. Так слоны выжили.

Виргилий у себя на арене тоже очень неплохо умел развлекать и привлекать.

~ ~ ~

На улице Фобур-Сен-Мартен было тихо; свет фонарей прогонял с тротуаров тьму. Все готовились к воскресному семейному ужину. Только скрежет мусоровоза нарушал покой.

Виргилий постучал в дверь квартиры, где жил брат Клары. Кантен открыл; в руке он держал кулинарную лопатку. В воздухе витал запах лука и оливкового масла, с кухни доносилось шипение сковороды. Виргилий представился: он бывший парень Клары, принес ее вещи. Кивнул на коробку (пустую), которую держал под мышкой. Его сердце билось как никогда. Он изображал покинутого любовника Клары, хотя ничего не знал о ней. Это было рискованно. Кантен пригласил его войти.

Открытое окно не помешало запаху еды наполнить квартиру и даже пропитать одежду на вешалке. Кантен потащил его в кухню. Квартира скромная; серые стены, голые лампочки. В гостиной стоял видавший виды раскладной диван, громоздились стопки книг и дисков. Как видно, жизнь бурлила исключительно в кухне, оснащенной куда лучше других помещений. Здесь были ножи, сковородки, кастрюли; здесь были приправы, специи, корзина с блестящими налитыми фруктами и овощами, баночки с миндалем, чищенным грецким орехом, семенами сосновых шишек и сушеными фруктами; на полках — обилие продуктов прекрасного качества, на холодильнике — батарея бутылок с разными растительными маслами. Потолок и стены у газовой плиты разукрашены пятнами жира.

— Так ты, значит, встречался с Кларой, — сказал Кантен, помешивая в сковородке лук.

Виргилий кивнул. Он заметил сеть трещинок на пустой банке из-под варенья, стоявшей на холодильнике.

— Она обещала поужинать со мной, — сказал Кантен. — Думаю, через часик заглянет. Не знаю, что там у вас, но буду рад, если ты останешься. Мод тоже придет.

Присутствие одновременно Мод и Клары обещало интересный вечер. Мод расскажет о своей беседе с Виргилием и наверняка забросает Клару вопросами. То-то будет Кларе сюрприз!

— Спасибо, но, пожалуй, не стоит.

Ему не хотелось вдаваться в подробности — слишком велика опасность, что Кантен его разоблачит, — и Виргилий поспешил сменить тему разговора.

— Я читал твои книги для детей. Мне очень понравилось.

Он не кривил душой. Эти странные сочинения ему понравились.

— Я их побаиваюсь, — сказал Кантен.

Он быстро очистил зубчики чеснока.

— Кого? Детей? — спросил Виргилий.

— Они неизвестно о чем думают, вечно мельтешат и требуют внимания.

Кантен взял нож, деревянную доску и принялся крошить чеснок. Если судить по продуктам, разложенным на столе, Кантен готовил лазанью. Виргилий открыл банку с очищенными помидорами. Кулинар кивнул, дав понять, что оценил эту инициативу, и протянул ему кастрюлю. Виргилий отправил туда помидоры. Он любил это блюдо, которое ублажало не только его вкус, но и разум: в лазаньях он видел результат всемирного заговора. Макароны придумали в Китае, завезли из Америки, лук — из Западной Африки, чеснок — из Египта (рабочие, строившие Гизу, потребляли его в огромном количестве). Виргилий мысленно поблагодарил Кантена за то, что тот завладел разговором и повел его в шутливом тоне. Ему было уютно и тепло.

— Значит, ты не хочешь иметь детей? — спросил Виргилий.

— Почему же, хочу. Я не люблю чужих детей. Я вообще не люблю людей, чего это я должен любить их детей?

— Логично.

Скопление и переплетение запахов — сырых и вареных овощей, мяса, специй — напомнило Виргилию о родителях, о том, как здорово они готовили еду для всей труппы, и о разговорах циркачей за столом. Ему захотелось с ними повидаться. Завтра после работы он сядет в поезд. Зайдет в шапито в конце ужина, накрытого там же, услышит приветственные крики; друзья его родителей бросятся к нему, подбросят в воздух, собаки будут лаять и тереться о его ноги; ему подадут горячий и слишком крепкий кофе. Кантен продолжил:

— Даже в детстве я не любил детей. С тех пор ничего не изменилось. Нас всегда заставляют любить детей, просто какой-то фашизм. Некоторые дети мне нравятся. Но в большинстве своем они никуда не годятся.

Партия, которую исполнял Кантен, пришлась по душе Виргилию. Он словно попал на концерт блюза.