Франсуаза Саган - И переполнилась чаша Страница 23

– Мой супруг был не американцем, а австрийцем, – сказала она устало.

– Стало быть, этот австриец оставил такую красивую женщину танцевать в Вене вальсы одну? Потому вы и развелись?

Он смеялся, но невеселым смехом, а шутки, похоже, были столь же тягостны ему самому, как и слушателям. Алиса отвечала ему чуть ли не сочувственно:

– Мой супруг был австрийцем, но он был также евреем, теперь понимаете, майн капитан?

Наступившая пауза продлилась несколько дольше, нежели предыдущие. Капитан, казалось, не мог перевести дух.

– Удостоверение арийки, – потребовал он сухо и без всякой игривости.

Алиса, неожиданно расслабившись, открыла сумочку, достала продолговатую бумагу со штампами и марками и протянула стоящему рядом солдату.

Офицер изучил ее, ни разу не взглянув на Алису, положил на стол и процедил, все так же не поворачивая головы:

– Полагаю, теперь вы предпочитаете арийцев? Или же вам недостает маленького шрама, который отличает евреев? Может, из-за него вы их и любили? Или вам больше нравились их деньги? А что уж там в карманах штанов, женщины особенно не разбирают? Achtung[4], – прорычал он, в то время как Шарль вскочил со стула и, перегнувшись через стол, схватил его за горло.

В завязавшейся драке Шарль, разумеется, потерпел поражение, но все-таки не сразу. Алиса закрыла лицо руками при первом же обрушившемся на Шарля ударе и отняла их только тогда, когда стихло прерывистое дыхание дерущихся мужчин и звуки ударов по бесчувственному телу. Шарль наискось сидел на стуле, голова была откинута назад, волосы растрепаны; он дышал шумно и немного постанывал, струйка крови стекала к виску, склеивая блестящие, чистые, гладкие волосы; и, как ни странно, незначительный внешний ущерб потряс Алису намного сильнее, нежели болезненно искаженное лицо и хрипы. «Сейчас придем в гостиницу, и я вымою ему голову, – вертелось у нее на уме, – швейцар, надеюсь, даст мне горячей воды, в кране вода еле теплая, и я его как следует помою».

Шарля держали за плечи два солдата, тоже заметно потрепанные, а один – с фонарем под глазом. Когда Шарль открыл глаза, они вцепились в него еще крепче. Придя в сознание, он увидел Алису и машинально улыбнулся ей и уж только потом, заметив капитана за столом, насупился, как школьник. Все это выглядит пародийно, думала Алиса, и нереально.

– Стало быть, шуток не любим? – проговорил капитан, приближаясь к Шарлю. – Может, ты тоже еврей? Сейчас проверим.

Он сделал знак третьему солдату, тот расхохотался и, невзирая на брыкания и ругань Шарля, принялся стаскивать с него брюки. Алиса отвернулась: яростные крики Шарля раздирали душу и приводили в отчаяние.

– Поглядите, сударыня, и сравните с вашим мужем, – сказал капитан, а поскольку она не шелохнулась, добавил: – Или вы предпочитаете продержать его в таком виде до утра…

Она повернулась к Шарлю. Он стоял полураздетый, спущенные брюки лежали на щиколотках, рубашку и смокинг солдаты оттянули назад. Алиса увидела его потупленные глаза и униженное, пристыженное лицо. Тогда она позвала его по имени самым соблазнительным тоном, на какой была способна. Встретившись с его глазами, которые он все старался отвести, она демонстративно опустила взгляд на нижнюю часть его тела, потом нарочито медленно подняла. С нескрываемым уважением одобрительно кивнув головой, она улыбнулась Шарлю сияющей, восхищенной, многообещающей и призывной улыбкой, улыбкой, которая повергла в изумление и бросила в краску как Шарля, так и его истязателей.

Они вышли только на рассвете, проведя в казарме еще три часа, понадобившиеся для того, чтобы влиятельнейшая госпожа Б… поручилась за светскую даму Алису Файат, а помощник начальника кабинета в Виши Самбра поручился за своего племянника Шарля Самбра. Когда они вышли на площадь Святого Августина, им чудом повстречался фиакр, доставивший их на улицу Риволи.

Глава 11

Всю дорогу до гостиницы Шарль не проронил ни слова. Он держал Алису за руку и мрачно насвистывал «Розовый цвет вишни и белый яблонь», совсем как пятью часами раньше. Пять часов! Всего пять часов назад! Алиса шла как оглушенная, однако у нее достало проницательности удержать Шарля за руку перед своей дверью, впустить его в комнату и, прижавшись к нему в темноте, проговорить: «Давайте спать», – нежно, но повелительно. Настолько повелительно, что поначалу он подчинился. Но и достаточно нежно, чтобы он осмелился ослушаться ее часом позже, как только тело его вновь обрело уверенность в себе.

Уже давно проснулась заря на белой, слегка подсиненной простыне неба; было уже совсем светло, когда Шарль разбудил Алису или она сделала вид, что пробуждается, и посмотрела ему в глаза, снова светившиеся восхищением. Он лежал на ней и вопрошающе на нее смотрел: ее серо-голубые затененные глаза, безоружные, испуганные, но не противящиеся ему, ранимые, уязвимые даже и для наслаждения, видели его, видели и приняли. Теперь он знал, что рано или поздно они познают истинное наслаждение, знал и улыбался от счастья, ликовал от предвкушения. Шарль слишком любил женщин и оттого в иных интимных вопросах был далек от тщеславия; он никогда не воображал, что сможет удовлетворить Алису, как, впрочем, и любую другую более или менее утонченную женщину, с первого раза. Он больше всего боялся, что вынужден будет любить Алису, не разделив с ней «этого» и не имея возможности об «этом» говорить. В предвоенные годы нравы сделались значительно свободнее, однако, если связь со случайным мужчиной, как у Алисы с ним, сделалась для женщины менее скандальной, говорить о наслаждении «после» по-прежнему считалось недозволенным, а уж если и говорили, то либо высокопарно, либо натуралистично, а он и то, и другое равно не терпел. Что же до неудач или полупровалов, их не признавали и тем более не комментировали.

Шарль уже знал, что если Алиса пока еще не любила его за «это», то по крайней мере она любила любовь. Приступ ревности оборвал на мгновение радость покорителя, омрачил его безумное счастье. Кто же до него, кто?.. Ну, уж во всяком случае, язвительно успокоил он себя, наслаждаться ее научил не Жером. Он подумал это с презрением и жестокостью, но сама мысль, что Алиса могла стонать от ласк Жерома, показалась ему столь же отвратительной и гротескной, сколь и невероятной. Мужчины, как мы уже говорили, вызывали у Шарля неприязнь, и Жером в первую очередь, Жером, которого он знал с детства, знал слишком хорошо, – большой, костистый, белобрысый. Все победы друга – их насчитывалось, разумеется, меньше, чем у Шарля, но зачастую они были более лестными – не могли убедить его в обратном. Он не мог вообразить Алису и Жерома вместе. Как, впрочем, не смог бы представить себе Алису ни с кем другим, но, увы, речь шла не об игре воображения, а о реальном прошлом. И от всего, что влекла за собой красота и обольстительность Алисы и ее расположенность к наслаждению, от всего, что он знал и что открылось ему этой ночью, у него кружилась голова и захватывало дух от ужаса и волнения.

Алиса же, Алиса с самой первой этой ночи осознала, что не позволит себе сделать Шарля несчастным – равно как и Жерома, – и, напротив, она допустила, что сможет сделать его счастливым. И даже более того.

Около полудня он увидал рядом с собой повернутое к нему лицо спящей Алисы. Шквал счастья вмиг унес первое удивление. Где-то на уровне сердца произошел выброс адреналина и блаженства, погнавший по артериям и венам и заставивший биться в висках, на запястьях, на шее кровь, такую густую и неподатливую накануне в «Орленке» и такую легкую и быструю сегодня утром.

Шарль лежал на спине с открытыми глазами и в который уже раз пересчитывал лепные узоры потолка, получая все тот же неопределенный результат, что и накануне (целую вечность назад), когда он из глубины своего отчаяния, из мрака многострадального дня машинально предавался такой же нехитрой арифметике. Теперь он улыбался этому потолку, сделавшемуся вдруг благожелательным к нему, снова наконец просветлевшему, как и его судьба. Он уже начал было погружаться в счастливый сон, но воспрявшая ото сна Алиса, захлопав ресницами у него на плече, отвлекла его. Она резко поднялась, села на постели и уставилась на него с таким испугом, что он, хоть и обеспокоился, смеха сдержать не смог.

– Ну да, – произнес он, не осмеливаясь на нее взглянуть, – да, мы в одной постели.

В последнюю секунду он выбрал нейтральное «мы» вместо «вы в моей постели» или же «я в вашей постели», поскольку оба других местоимения были совершенно неуместны в этой не требующей подтверждения констатации. Она молчала, и Шарль переполошился: неужели она удивлена? Неужели она была до такой степени пьяна? Неужели злится на него смертельно? И он ей противен? Она сама себе противна? Он совершил гнусность? Эти и другие вопросы пронеслись у него в голове, прежде чем теплая шелковая пелена Алисиных волос легла на его лицо нежданным нежным занавесом, который, вопреки общепринятым нормам, опустившись, открыл второй акт драмы. Руки его сомкнулись на спине Алисы.