Лоран Гунель - Философ, которому не хватало мудрости Страница 23

Кракюс озадаченно посмотрел на него. Сандро решил, что тот, вероятно, думает, что было бы с его образом жизни, если бы не идеи Дарвина.

— Ладно, о’кей, вернемся к тому, что конкретно мы будем делать с нашими дикарями.

Сандро вздохнул, опустил глаза и стал задумчиво шарить взглядом по земле.

— Я хочу, чтобы они почувствовали то, что необходимо им для жизни, это, как пирожное, которое нужно разделить… слишком маленькое пирожное. Хочу, чтобы они поверили, что жизненных ресурсов не хватит на всех и, чтобы быть счастливым, нужно сразу хватать, чтобы не досталось другим. Все это касается как пищи, так и признания, положения в обществе и материальной собственности…

— Заметь, в том, что касается пищи, ошибки нет…

Сандро поднял на него глаза.

— В мире миллиард человек страдает от недоедания и…

— Да что ты!

— И два миллиарда — от переедания…

— Правда, что ли?

— Земля может прокормить всех, это так же безгранично, как и сама любовь. Все достойны любви, но ничего нельзя сделать, чтобы быть любимым. Но если заставить людей поверить в то, что запасы пищи земной и духовной ограничены, это подтолкнет их к индивидуализму и конфликту. Если решить, что не всех можно любить, рождается соперничество.

— Да…

— Нужно внедрить уверенность, что если другой выигрывает, то я проигрываю. Если кому-то делают комплимент, мне следует почувствовать себя обделенным. Нужно создать конкуренцию во всем, выработать привычку сравнивать себя с другими.

Кракюс задумчиво прошептал:

— Внедрить привычку сравнивать себя с другими.

Сандро сел напротив Кракюса.

— И если мы хотим доконать их окончательно, нужно параллельно уничтожить в них самоуважение. Так мы будем держать их в двойной зависимости: решение индивидуально, но ты не на высоте.

Кракюс согласился.

— А поконкретнее…

— Конкретно мы заставим их поверить, что их невозможно любить в силу их некоторых качеств — физических, интеллектуальных или поведенческих. Нужно начать прославлять редкие индивидуальные успехи, редкие личные подвиги и указывать пальцем на все недостатки, личные дефекты, ошибки…

Кракюс вздохнул и, случайно двинув рукой, столкнул со стола глиняный горшок, который разбился о землю.

— Черт возьми!

Сандро улыбнулся.

— Марк Аврелий говорил: «На ход вещей нам гневаться не следует — что им за дело?!»

Кракюс пожал плечами и встал.

— Ты хочешь сказать мне что-нибудь еще или на сегодня все?

— Этого достаточно.

Кракюс некоторое время помедлил, потом кивнул головой, попрощался и ушел.

«Этого достаточно», — повторял про себя Сандро. На сегодня. Уже много сделано, чтобы дестабилизировать этих людей, которые сломали ему жизнь. Когда наконец они станут несчастны, тогда он, Сандро, сможет обрести внутренний покой.

Но Марк Аврелий не оставлял его в покое. Образ философа то и дело вторгался в его сознание, неустанно нашептывая ему свои мудрые слова.

«Глумись, глумись над собой, душа, только знай, у тебя уж не будет случая почтить себя, потому что у каждого жизнь — и все. Та, что у тебя, — почти уже пройдена, а ты не совестилась перед собою и в душе других отыскивала благую свою участь».

20

Элианте послышалось снаружи тихое позвякивание деревянного колокольчика. Увы, это к соседям. Безнадежно одинокая, она томилась в ожидании послания.

После необъяснимой смерти Бимизи и ужасного публичного обвинения Кракюса она чувствовала себя ужасно. Разумеется, она скрупулезно выполнила все наставления учителя по приготовлению лечебного напитка, и в этом отношении ей не в чем было себя упрекнуть. Смерть Бимизи была загадкой. Нет сомнений, то была воля духов, которой никто не может противиться. Да и никто в деревне ее не винил. Но слова Кракюса неотвязно звучали в ее сознании, и она не могла не обвинять себя.

Прошло несколько недель, а она все никак не могла прийти в себя. Она, которая наслаждалась каждым мгновением жизни, теперь неустанно ворошила прошлое или старалась уйти в мечты о будущем, в котором, как она надеялась, будет больше радостей.

К счастью, видофор помогал ей забыть то, что ее терзало. Она каждый день часами расслаблялась: ее сознание было поглощено движением пузырей. После сеанса у нее возникало странное ощущение пустоты. Тогда она ела что-нибудь, нет, скорее грызла, хотя не была голода, потом возвращалась обратно, чтобы забыться, глядя на красивые, плывущие кверху шарики.

На прошлой неделе Озале слегка напугала всех, объявив на Jungle Time, что, по предположениям Годи, следует опасаться нехватки фруктов в лесу. Наверняка на всех не хватит, отрапортовала она. И вдруг все бросились собирать все, что можно хранить, и скоро заметили, что фруктов и правда стало не хватать. Элианта тут же поняла, что предположение претворяется в жизнь. И сразу же попыталась всех успокоить. Взяв с собой группу детей, она отправилась в двухдневную экспедицию и принесла много бананов, ананасов, папайи, маракуйи и предложила их жителям. Ей хотелось показать, что страх не оправдан, что лес дает пищу в изобилии. Но люди не успокоились, набросились на фрукты, и все исчезло в один миг. На Jungle Time Озале упомянула, что могут начаться кражи, и теперь каждый закрывал свое жилище с помощью лиан.

Единственным фруктом, который действительно стал редкостью, был купу, который мальчишки, доставлявшие послания, требовали взамен их услуг. Приходилось ходить все дальше и дальше, чтобы набрать купу. Чтобы защитить людей от новых нападений ядовитых животных, Кракюс расставил посты для наблюдения за приближением змей и появлением паутины. А внутри ограды срубили последние деревья. Сохранили только несколько кустов, которые тщательно подстригали каждую неделю.

Вновь послышался колокольчик. Элианта встала и открыла дверь хижины. Но это опять не к ней, а к соседке. Та и не заметила ее, поглощенная перебранкой с мальчиком. Отныне почтальоны продавали также сладости, одни вкуснее других.

Не находя себе места, Элианта решила пойти искупаться.

Она прошла через пустынную деревню, через новые заграждения и оказалась в лесу. Проскальзывая сквозь заросли, она, восхищаясь высокими деревьями, которые так любила, слушала мягкое шуршание листьев. Она глубоко вдохнула воздух. Все утро шел сильный дождь. Жара вернулась, природа изливала свои ароматы, нежные и сладострастные — райские испарения. Внезапно Элианта почувствовала себя лучше, словно вновь стала самой собой. Она обняла дерево и на несколько мгновений закрыла глаза. У нее возникло ощущение, что она вновь возвращается к жизни.

Она добралась до берега водоема. Из-за утренней грозы вода, обычно такая прозрачная, стала мутной, цвета глины.

Элианта распустила свою повязку, и та соскользнула по ногам на землю. Потом она погрузилась в воду, плотную, точно грязь, но божественно расслабляющую.

После завтрака, съеденного без всякого аппетита, Сандро растянулся в гамаке и тут же заснул. Ему привиделся сон: он оказался во II веке… Марк Аврелий был на подступах к Грану на равнинах Дакии, на территории современной Венгрии, где его армия сражалась против варваров. Была ночь. Спокойствие наступило на поле битвы. Только ветер весь день, не переставая, гулял по равнине. Холодный ветер, проникающий за воротник, холодящий кровь, не унимался. Марк Аврелий вернулся в палатку и снял шлем. Свечи давали успокаивающий свет, отблески которого отражались на золотой статуе Фортуны. Она всегда должна была находиться в апартаментах императора и следовала за ним во всех походах.

Появился стражник и объявил, что прибыл легат. Тот вошел с серьезным лицом и тревожно нахмуренными бровями. Марк Аврелий заметил, что складка между бровей за эти месяцы становится все заметней — армии тяжело давалось удержать границы империи.

— Заговорщик схвачен, — сказал легат, тяжело дыша.

Марк Аврелий спокойно посмотрел на него и ничего не ответил. Легат продолжал:

— Он признался. Все в порядке. Не хватает только твоего согласия, чтобы его казнить.

Император хранил молчание несколько мгновений.

— Пусть ему сохранят жизнь, — сказал он.

Легат не смог скрыть неодобрения.

— Этот человек покушался на твою жизнь.

— Ну а мы не станем ему подражать.

Легат сделал протестующий жест, потом, овладев собой, попрощался и удалился. Пламя свечей заколебалось.

Марк Аврелий несколько минут раздумывал, затем снял тунику и положил ее на кровать. Налил себе в кубок немного фалернского вина, сел за стол и вынул пергамент, на котором ежедневно записывал свои мысли. От свечей шло приятное тепло. Он схватил заостренную камышовую палочку — каламус, обмакнул в маленький горшочек, наполненный вязкими черными, как сумерки, чернилами, потом немного помедлил, держа каламус в руке. Было слышно, как снаружи свистит ветер в полотняных палатках, иногда доносились голоса солдат.