Марико Коикэ - Без аккомпанемента Страница 23

— Я имею в виду, если ты еще девственница. Ну, то есть, если предположить, что ты еще девственница, то от этого надо избавляться как можно скорее. Такие вещи на потом не берегут. Хотя, конечно, ты это и сама прекрасно понимаешь…

— Ты по своему опыту судишь?

— Как тебе сказать… Давай тоже оставим это твоему воображению.

Некоторое время мы любовались закатом в увядающем осеннем парке.

— Послушай, Рэйко, — сказала я, рассеянно провожая взглядом выпущенное ею облачко сигаретного дыма, — тебе в последнее время хотелось умереть?

— Постоянно. Только пока ты думаешь о смерти, ты не умрешь. Самое опасное, когда думаешь, думаешь… и потом уже никаких других мыслей не остается. Так что я вроде из последних сил держусь. Пока я еще могу об этом думать.

— То есть когда-нибудь снова наступит момент, когда ни о чем другом ты думать не сможешь?

— Может быть и наступит. Откуда же мне знать. Кстати, знаешь что? Я придумала новый способ умереть. Уходишь зимой в горы. В своей самой лучшей одежде поднимаешься на вершину. Там отпиваешь три глотка виски, а потом, как обычно, жуешь Гиминал или Броварин, пока во рту не станет сладко, и засыпаешь тут же, в снегу. Понимаешь, к чему я клоню? В этом случае твое тело сохранится красивым. Ну, разумеется, при условии, что его найдут до весны, пока снег не растает.

— Ты хочешь оставаться красивой даже после смерти?

— Конечно! Любая настоящая женщина этого хочет, покуда есть кому себя показывать, разве не так?

— Понятно. А твой молодой человек посмотрит на твое красивое мертвое лицо и начнет раскаиваться. И нести ему на себе этот крест всю оставшуюся жизнь. Вот такая изощренная месть в духе Рэйко.

Рэйко слегка покраснела и взглянула на меня.

— Какая-то ты сегодня больно въедливая.

— Тебе неприятно?

— Нет, мне все равно. Просто ты слишком хорошо меня знаешь. Так что даже противно…

Кончиком желтоватого ногтя Рэйко стряхнула пепел на землю и чуть лукаво спросила:

— Кстати, Кёко, у тебя ведь вроде парень завелся?

Я ответила уклончивой улыбкой, вытащила из ее пачки сигарету и закурила.

— Я не хочу спрашивать у тебя, кто это, и тому подобные бестактные вещи… — продолжала Рэйко. — Но в последнее время ты стала такой… женственной! Прямо сияешь вся.

— Женственной? В каком смысле?

— Ну… Как бы это лучше сказать. Как будто у тебя внутри заложена бомба розового цвета. И она в любой момент может взорваться. Случись что, и эта бомба — бабах! — разнесет тебя на мелкие клочки.

— Что-то вроде первой менструации у Розы Гевальт?

— Не издевайся, — усмехнулась Рэйко. — Так что, я угадала?

— Ну, в общем, да.

— Секс — это ритуал, — сказала Рэйко, ни к кому не обращаясь, и затушила сигарету о подошву своих туфель. — А любой ритуал нужно свершать, как подобает ритуалу. То есть вовремя.

Она сунула руки в карманы пиджака и потрясла головой. Я почувствовала сладкий запах шампуня.

— А вообще одного раза более чем достаточно.

Я сделала вид, что не услышала ее слов. Безучастно глядя вдаль, Рэйко тихо пробормотала:

— Ненавижу это дело.

Если бы она тогда так не сказала, может быть, все было бы по-другому. Я хотела рассказать Рэйко о Ватару. И не только о Ватару, но и о Юноскэ, и об Эме, и даже о сестре Ватару, Сэцуко, которая вызывала у меня безумное чувство ревности — мне хотелось, чтобы Рэйко узнала обо всех. Почему мне все время кажется, что Ватару мыслями пребывает где-то далеко? Почему они с Юноскэ всегда вместе? Почему Ватару обращается со своей старшей сестрой так, будто она его единственная любовь на всю жизнь?..

Я хотела поговорить об этом с Рэйко не потому, что полагалась на ее проницательность в отношении людских характеров. И не потому, что я решила, будто она гораздо опытнее меня в вопросах отношений между мужчинами и женщинами. Мне не нужны были ответы. Просто мне хотелось рассказать кому-нибудь о Ватару.

Если бы в тот момент Рэйко с такой тоской и отвращением не сказала, что она ненавидит секс, думаю, что я рассказала бы ей о Ватару все без утайки. Тогда она узнала бы о наших с ним отношениях, и, кто знает, может быть в этом случае все последующие события не пошли бы по самому худшему сценарию. Если бы о Ватару узнала не только Рэйко, но и Джули, и все мои друзья и подруги, может быть, я прислушалась бы к их суждениям и заранее повела бы себя так, как нужно было вести.

Но я проглотила готовое сорваться с языка имя — Ватару Домото. Будучи еще в сущности ребенком, вдобавок чрезмерно зацикленным на собственной персоне, я жила, не зная, что бывают ситуации, когда люди, которых ты называешь друзьями, могут выручить тебя самым невероятным образом. А тогда мне казалось неприличным вести такие низменные разговоры с подругой, которая признается в том, что «ненавидит секс». Человеку, чей опыт позволяет сказать «ненавижу секс», я не могла начать изливать свои невразумительные чувства. На самом деле я была просто хвастливой, ни черта ни в чем не соображающей большеголовой старшеклассницей, которой вот-вот стукнет восемнадцать.

— Значит, говоришь, зимой в горах жевать Броварин, пока во рту не станет сладко?.. — пробормотала я себе под нос. Рэйко испуганно обернулась и посмотрела на меня.

— Ты что, Кёко! — возмущенно сказала она. — Тебе такие разговоры нисколечки не идут.

— Да? Почему?

— Потому что перед этим надо взорвать розовую бомбу, — посмеиваясь, сказала Рэйко. — И взорвать эффектно. Так чтобы у твоего парня крышу снесло. В общем, это не так уж плохо.

— Совсем не плохо, — сказала я.

В ноябре того года мне исполнялось восемнадцать лет. День рождения пришелся на воскресенье. С утра по телефону меня поздравили родители, а от младшей сестры пришла открытка, на которой была изображена маленькая птичка. Птичка была похожа на Пит-тяна, попугайчика, которого сестренка оставила, уезжая из Сэндая, что подтверждалось надписью, выведенной детской рукой в углу открытки: «Это Пит-тян».

Родители не сомневались, что я не покладая рук готовлюсь к вступительным экзаменам, и по телефону говорили очень приветливо. Меня спасало только то, что я, хоть и с трудом, неплохо успевала в школе, а иначе отец немедленно примчался бы в Сэндай и посадил бы меня к тетке под домашний арест. В этом смысле я была хорошим стратегом. Уж что-что, а поссориться с отцом я всегда успею. К тому же я верила, что продолжать обманывать до самого последнего момента — это одно из проявлений дочерней почтительности. Так или иначе, я не знала, что будет дальше, и думать об этом не хотела. А разговаривая с родителями по телефону, по-прежнему, как дурочка, глупо хихикала.

В тот день теткины ученики по фортепианному классу давали отчетный концерт, поэтому с обеда она должна была уйти. Концерт заканчивался около пяти, но после этого тетке еще нужно было посетить банкет, который устраивали благодарные родители, и это доставляло ей самые большие переживания. Взять на попечение племянницу и в ее день рождения не приготовить даже ужин — этого моя по-старомодному благочестивая тетка себе простить не могла. Она то и дело извинялась и спрашивала, не хочу ли пойти вместе с ней на этот банкет.

Вежливо отказавшись, я ответила, что лучше останусь дома, чтобы поучиться. Тетка похвалила меня за серьезную подготовку к экзаменам и добродушно добавила, что при таком отношении к учебе я без сомнения прямиком после школы поступлю в университет. Я горделиво расправила плечи — мол, знай наших — и удалилась в свою комнату. Тетка надела одно из своих лучших кимоно, живо вызвала такси и уехала.

После ее отъезда я заправила керосином печку, стоявшую в моей комнате, открыла окно и сделала уборку. День был пасмурный и очень холодный. Из окна я видела, как песик Могу, свернувшись калачиком, чтобы не замерзнуть, спит в своем сарайчике.

Закончив уборку, я затопила керосиновую печку и поменяла надетый на мне серый свитер, покрытый катышками шерсти, на клетчатую оранжевую блузку и мохеровую кофту белого цвета. Затем я несколько раз придирчиво осмотрела свое отражение в зеркале, проверяя, не поползли ли чулки, и в заключение тщательно расчесала волосы.

На кухне я приготовила чай и выложила печенье на блюдце, застелив его белой салфеткой. Одну печенюшку я тут же попробовала, а потом перелила в маленький стеклянный графинчик бренди, который тетка иногда попивала во время бессонницы, и в этот момент зазвенел дверной звонок. Я второпях взглянула на себя в дешевое зеркало, висевшее на стене кухни, и, проверив, не прилипли ли к зубам крошки от печенья, бросилась в прихожую.

За ромбовидным матовым стеклом входной двери виднелся темный силуэт. Прекрасно зная, кто это, я, тем не менее, нарочито прохладным тоном громко сказала: «Да?» «Это Домото», — раздался за дверью низкий голос.