Эльза Моранте - Андалузская шаль и другие рассказы [сборник рассказов] Страница 23

Перед распятиями, расположенными по обочинам дороги, паломники оставляли горящие свечи, их огоньки походили на розы, которые тускнели на рассвете. Под стенами храма пролегали два больших рва. Тот, что поглубже, был объят покоем; за ним вставало солнце, постепенно освещая всю округу. В другом раскинулся лагерь паломников из соседних селений, ночевавших в повозках, рядом с которыми щипали траву вычищенные до блеска рыжие лошади. Распевая псалмы, цепочкой ходили крестьянки в холщовых юбках и ярко-красных лифах, расшитых золотом; девочки украшали повозки бумажными цветами.

На вершине холма, на площадке под балдахином из темно-красного бархата, священник в пышном одеянии держал на руках Святые Дары. Возле него теснились паломники. Одни стояли на коленях, сомкнув руки на груди, и что-то шептали, приблизив губы к решеткам исповедален, сплетенных из камыша; вторые выстроились у алтаря со Святым Причастием; третьи пели торжественные панегирики в честь Непорочной, именуя ее по-разному: Царица Мучеников, Небесные Врата, Ковчег Завета. Кто-то, завидев санктуарий и не в силах превозмочь усталость, падал в траву и засыпал — главным образом это были дети.

Старуха свернула за угол церкви и, сторонясь толпы, бурлившей у входа, остановилась у внешней решетки, через которую могла лицезреть освещенный четырьмя лампадами чудотворный образ Пресвятой Девы. Краски в течение столетий выцвели настолько, что нежное, худое лицо Девы Марии стало совсем бледным, и казалось, будто оно может вот-вот исчезнуть. Розовый цвет слегка окрашивал ее губы, похожие на губы умирающей девушки. Жили только глаза. Они были широко распахнуты, черные, миндалевидные, почти соединенные между собой и такие огромные, что занимали всю ширину лица до самых висков. Казалось, они пристально смотрят на старуху. Дева Мария держала на руках Дитя, укрытое золотым покрывалом. Образ был украшен самоцветами и сердечками из шелка и серебра.

Старуха, стоя перед решеткой, не сводила глаз с Пресвятой Девы и твердила одно и то же:

— Вот она я, перед Тобой. Мое паломничество закончено. Ты знаешь, что я больше не хочу жить. И я прошу Тебя даровать мне смерть. Прошу, дай мне смерть.

Произнося это, она не отводила взгляд от огромных черных глаз Девы Марии. Старуха почувствовала дрожь во всем теле, отошла от решетки и стала спускаться с холма.

В этот ранний час уже все пришло в движение. Катились украшенные цветами повозки. Торговки с бумажными гирляндами и букетами сновали среди паломников, и не было девушки или парня, не купивших цветов, чтобы украсить ими свою одежду и предстать нарядными пред очами Святой Девы.

Цыганки гадали, у многих были клетки с попугаями и шкатулки, где лежали конвертики с предсказаниями. Фотографы устанавливали роскошные декорации для семейных снимков; в пестрых палатках продавались игрушки и памятные медальоны.

«Они совсем как дети, — думала старуха, в раздражении пробираясь сквозь толпу, — дети, которые веселятся при звуке жестяной трубы, бредут по дороге, не ведая цели, словно овцы, которых ведут на бойню».

После бессонной ночи и долгой ходьбы на нее навалилась усталость: подгибались колени, черная шелковая шаль, соскользнув с плеч, волочилась по пыльной дороге.

Неподалеку, на открытом воздухе под густой листвой, располагалась остерия; хозяйка остерии буравила бочки с вином, терпкий и свежий запах которого разливался в утреннем воздухе. Старухе захотелось присесть и смочить вином пересохшее горло, но под кроной дерева стоял один-единственный длинный общий стол, и почти все места за ним уже заняли люди в праздничных одеждах. Судя по царившему здесь веселью, эти люди, похоже, отмечали какое-то радостное событие, крестины или свадьбу. Глаза женщин, только что очнувшихся от сна, сияли из-под цветных косынок.

Старуха собралась пройти мимо с маской холодного высокомерия на лице, но веки ее отяжелели и были точно два камня, а горло совсем пересохло от пыли.

— Теперь уже все равно, лучше сесть, — сказала она и с тяжелым вздохом грузно опустилась на общую лавку.

Никто из сидевших за столом не выказал удивления или особого почтения к новой сотрапезнице, несмотря на ее солидный возраст. Старуха поняла, что они приняли ее такой, какая есть, — так поступают дети, когда, держась за руки и распевая песенки, принимают нового товарища в свой круг. Но что-то в ее внешнем виде все-таки встревожило и смутило их.

Одна из женщин заметила:

— Она слишком долго шла, бедная старуха.

Другая добавила, покачав головой:

— В таком возрасте уже не обойтись без помощи. Старики впадают в детство. Так было и с моей матерью незадолго до смерти: мне приходилось раздевать и одевать ее и водить за руку к стулу. Не хочу сказать, что мне было трудно. Это как вести ангела. Она превратилась в бесплотный мешок с костями, бедняжка.

Еще час назад подобные речи привели бы старуху в бешенство. Но сейчас, услышав их, она утешилась и слабо улыбнулась.

— Как вас зовут? — спросила женщина, говорившая последней.

Чуть слышно старуха ответила:

— Аделаида.

— Стакан для Аделаиды! — распорядилась женщина и до краев наполнила искрящимся вином вымытый до блеска стакан.

Поскольку руки у старухи дрожали, женщина, покачав головой, поднесла к ее губам стакан, который та с жадностью осушила, и вытерла своей косынкой с ее шеи пролитое вино.

Выпив, старуха ощутила, как зажглись и засияли ее глаза, и подмигнула женщине, что помогла ей. Женщина слегка опустила голову; у нее была длинная шея, а в профиль она напоминала хищную птицу — такой профиль часто встречается у крестьянок этой области; однако лицо ее казалось приятным и внушало симпатию. Рядом с ней старуха почувствовала себя защищенной и успокоилась.

В эту минуту сидевший неподалеку мужчина средних лет, заметив ее бледность, предложил:

— Выпьем за Аделаиду!

— За Аделаиду! За Аделаиду! — закричали все, словно соревнуясь, кто быстрее поднимет свой стакан.

Старуха подумала, что ей стоит встать.

— Мне хорошо с вами, — сказала она, — мне очень хорошо с вами. Назовите ваши желания, и я сделаю подарок каждому.

— Ура! Ура! — закричали присутствующие и весело и в то же время торжественно запели гимн во славу Святой Девы.

Старуха открыла рот, чтобы присоединиться к пению, но не смогла произнести ни звука, лишь зубы ее стучали.

— Отдохните, вы слишком устали, — предложила сидевшая рядом женщина, и, соорудив из своей шали подушку, положила ее на стол, чтобы старуха могла опустить голову.

Старуха так и сделала, сдавшись собственной усталости, которой стыдилась в присутствии чужих людей. Она была как ребенок, который засиделся допоздна в гостиной с родителями, — глаза слипаются, и в ушах, точно издалека, слышится голос матери: «Мое чадо засыпает».

Старуха действительно уже засыпала, когда ее внимание вдруг привлекла молодая женщина, сидевшая напротив и не принимавшая участия в общем веселье, а пристально смотревшая на нее. Даже сидя, женщина казалась очень высокой, а лицо ее было столь изможденным и осунувшимся, что походило на пламя свечи, тающее в дневном свете. Губы женщины были неподвижны и бескровны, а глаза, устремленные на старуху, почти соединены между собой и так огромны, что занимали всю ширину лица до самых висков; как две тучи они простерлись над старухой черным покрывалом.

— Нет, — прошептала старуха растерянно, — только не сейчас. Позволь мне остаться здесь, с ними.

Обращаясь с этой просьбой, она уже понимала, что просить бесполезно. С таким же успехом можно было просить дерево не бросать тень на землю по мере приближения ночи.

Глухая к словам старухи, молодая женщина не отрывала от нее черных глаз, в которых мерцал огонь, не дающий света. Безмолвная и строгая, она взмахнула ресницами, как будто подала знак, и старуха, послушно встав, пошла за ней вниз по склону холма.

Свидание

Каждую полночь княгиня Карола спешила на свидание со Сном.

Полностью ее звали княгиня Карола Аагантил, а родилась она в семье маркиза Антоноли-Перт. Ее врожденное благородство, помноженное на благородство мужа, породило благородство такой степени, что, когда она показывалась в вестибюлях роскошных дворцов, двойной ряд лакеев падал на колени, как падает народ перед статуей святого во время торжественной процессии. Подобно узкой ладье, плывущей по реке, княгиня с необычайной легкостью скользила вдоль гладких мраморных стен, в которых отражалась ее изящная фигурка. Ее голова, увенчанная пышной копной золотистых волос — таких светлых, что их цвет граничил с серебристым, — была слишком тяжела для тонкого стебля ее шеи и клонилась книзу. Шепот шелестел по коридорам: «Княгиня, княгиня!» Стоило ей пройти мимо, как лакеи принимались втягивать носами воздух, как собаки, вздыхая: «Ах, какой чудный аромат!»