Маруся Климова - Домик в Буа-Коломб Страница 23

Правда, потом Пьер, расссказывая знакомым об этом периоде своей жизни, посмеивался, и шутил. Но сначала после отъезда Гали и Юли он ужасно расстроился, чтобы отвлечься переставил в доме две двери, пробил новую дверь в стене из кухни в салон, даже хотел перенести туалет на улицу в гараж, но у него не хватило на это сил. Он напился до полусмерти, выходя из дому, споткнулся, разбил себе лоб о стену и орал всем приходящим к нему в гости:

— Ну, что ты пришел? Я твой отец, что ли?

А потом дал объявление в газету «Русская мысль»: «Пожилой верующий француз, православный, хотел бы познакомиться для создания семьи с русской девушкой, блондинкой, ростом не ниже 175 см. Имеет собственный дом.» На объявление откликнулись многие, и приходили на смотрины на очень высоких каблуках.

«Гал, извини меня за то, что в последнее время я был немного резок. Но перед твоим отъездом у меня в голове установилось что-то вроде навязчивой идеи. Я ведь не хотел вам с Юлей ничего плохого. Почему я спрятал ножи в своей комнате под подушкой? Да просто потому, что я боялся, чтобы Юля не поранилась ими. А тогда ночью, когда вы от меня убежали, у меня в руке оказался нож потому, что я хотел перерезать им телефонный провод. Вы ушли как цыгане и скрылись от меня. А я совсем не хотел этого, я хотел, чтобы вы остались.

А тогда, когда вы стояли под дверью, и я не пускал вас, я даже не знал, что на меня нашло, я сам не понимал, что я делаю. Конечно, есть только одно Божественное Счастье, и только Бог делает счастливыми всех нас. Но я все время несчастен, это несправедливо.

Почему я пью вино? Потому что я, когда иду в магазин, каждый раз его покупаю. Лучше бы, конечно, я пил воду из горных источников и бродил по горам в течение пятнадцати дней, подставляя лицо свежему ветру и лучам солнца. Но вместо этого я пью вино и с этим ничего не поделаешь. Наверное, тебя изнасиловали в детстве, и с тех пор ты не любишь мужчин. А я, вместо того, чтобы быть смирным и ласковым, являл тебе лицо вечного пьяного разъяренного мужчины, напоминая тебе твоего отца, когда он, пьяный, возвращался с работы и избивал тебя до полусмерти.

Эвелина вчера выписалась из лечебницы. Жан-Франсуа отвез ее домой на машине. Эвелину не надо было запирать в тесной комнате, ей нужны широкие пространства, чтобы она могла вдоволь покричать, ведь именно этого ей хочется.

Ивонна, наша мать, когда Эвелина была маленькая, постоянно запирала ее в подвале. Лучше бы она отправляла ее погулять в сад, где она чувствовала бы себя на просторе. Эвелина иногда впадает в ярость, ярость — это хороший предохранительный клапан, он позволяет нам самоутверждаться и самовыражаться. Поэтому я тоже иногда впадаю в гнев.

Юля называла меня педерастом. Наверное, это потому, что ее никогда не целовал взрослый мужчина, к тому же она не понимает значения слова „педераст“. Я обнаружил, что она написала на стене это слово. Но не волнуйся, это не страшно, ничего серьезного. Я просто покрашу эту стену краской. В Париже сейчас тепло — 14 градусов, но я все равно утепляю дом — набиваю на стены стекловату, и сверху покрываю ее бумагой — так будет еще теплее.

Я узнал, что у вас на выборах партия женщин завоевала 9 % голосов, это очень хорошо, я хотел бы, чтобы у вас в парламенте было как можно больше женщин. У нас во Франции и вообще в Европе такое невозможно, хотя в Англии Маргарет и была премьер-министром.

Я бы хотел приехать в июне на белые ночи, не могла бы ты попросить в ОВИРе для меня визу?»

Нежно любящий тебя

Петр Трахов

Примерно через неделю после того, как Галя с дочкой сбежала от Пьера, у него в доме появились Денис и Вадик. Денис был высокий, с окладистой русой бородой и длинными стриженными в скобку волосами — настоящий русский тип, он был и художником и поэтом одновременно. Вообще-то, он намеревался просить политического убежища в Германии, приехав в Париж, решил попросить убежища и здесь, на всякий случай. Денис лично знал поэта Олега Григорьева, точнее, знала его мамаша, а Денис тогда еще был совсем маленький, а его мамаша вообще была в этого Григорьева почти влюблена, и все уши своему сыну прожужжала про него. Лично Денис познакомился с Григорьевым позднее, когда ему было уже шестнадцать лет, шел он как-то по Невскому, и вдруг из подворотни услышал хриплый голос:

— Денисушка…

Он обернулся, а это поэт Григорьев, весь грязный, оборванный, с гноящимися глазами вцепился ему в рукав и тянет за собой:

— Денисушка… Пошли, кольнемся…

Денис с ним тогда не пошел, но потом с гордостью рассказывал об этом всем знакомым.

Из Германии Денис приехал вместе с Вадиком. Вадик был не такой интеллектуал, как Денис, за что тот презрительно называл его пэтэушником, но все же, вдвоем им было как-то легче. Вадик уверял, что он раньше в Питере был крупным бизнесменом, но потом решил все бросить и подумать о спасении души. Вот он все и бросил и уехал в Германию, а оттуда собирался в Америку, в монастырь. В Питере он много чем занимался, ему даже предлагали наладить бизнес по торговле девочками.

— А что, — говорил он, — берешь такую классную девочку и привозишь, и хозяин тебе за нее до пяти тысяч марок может отвалить, ну это конечно, если она, вообще, супер… Так можно хорошие бабки сделать…

— Ну и чего же ты? — спрашивала его Маруся.

— Да так… — уклончиво отвечал Вадик, — все же живая душа…

Вадик рассказал Марусе, как там в Германии украл у магазина чей-то велосипед — очень хороший, дорогой, «просто супер», но ему никак не удалось его продать, как он рассчитывал — городок был маленький, все друг друга знали, и полиция сразу же отправилась в лагерь, где жили русские беженцы. В результате Вадику пришлось этот велосипед вывезти ночью на пустырь и там оставить.

Пьер был уверен, что Вадик кого-то убил и теперь решил скрыться, свалить в Америку. Маруся же предполагала, что, может, он просто растратил чьи-то деньги и теперь скрывается от мести. Во всяком случае, он ожидал вызова из Америки из мужского монастыря, а пока усердно упражнялся в молитве — каждое утро он выпрыгивал из окна во двор, становился на колени и читал молитвы.

Он постоянно следил за своей речью и почти не ругался матом. Получалось, что даже Денис ругается больше, чем он. Денис пользовался успехом у дам, правда, только при первой встрече: познакомившись с ним поближе, женщины почему-то полностью утрачивали к нему интерес.

Первое, куда направились Денис с Вадиком — это была помойка магазина «Монопри», о которой им сразу же рассказал Пьер, то есть стал описывать им димины подвиги и просто не мог обойти вниманием помойку.

Потом они стали ходить туда уже регулярно, раз в неделю. Денис обычно стоял на шухере, пока Вадик рылся в помойном бачке — оттуда доносился стук, лязг и ругань — это Вадик энергично выбрасывал на землю отбросы. Потом Вадик звал Дениса, они вместе складывали все в сумки и отправлялись домой. Как-то Маруся поздно вечером, возвращаясь домой, проходила мимо «Монопри», и увидела там Вадика с Денисом — они мирно сидели на каменных столбиках напротив помойки и ели вкусные крендельки с маком и с сахаром и слоеное печенье с изюмом, которое только что нашли в помойном бачке, они угостили и Марусю.

Трофимова однажды приехала в гости в Буа-Коломб к Марусе с Тамарой и еще с одной своей подругой — Ирой, муж которой сидел в Санте за неизвестные преступления. Они решили навестить Марусю, а заодно и «посмотреть на сумасшедшего» — то есть на Пьера. С собой они привезли водки, печенья и замороженную пиццу. Водку смешали с апельсиновым соком и выпили, при этом Маруся почувствовала, что вся покрылась красными пятнами. Перед этим она несколько дней на ночь принимала снотворное и пребывала в полной прострации, а когда выпила водки, то ощутила нездоровый подъем. Пьера не было, Дениса и Вадика — тоже, поэтому они сидели одни, пили и беседовали. Тамара, как только выпила, начала вся трястись и орать на Трофимову, что, мол, это та ее вызвала в эту поганую Францию, и теперь ей отсюда не выбраться, а этот старый серб, с которым она живет, над ней издевается, и издевается утонченно, а она даже не может работать, вот она тут закончила курсы программирования — и то не смогла работать, потому что он не дает ей спать по ночам — вваливается в два часа ночи пьяный, и начинает горланить песни. Иногда он приходит со своим братом и требует, чтобы она вставала и готовила им еду.

Тамара вся тряслась, Трофимова лениво слушала ее и говорила:

— Ну не ври, не ври… Стоит тебе хоть раз дома не переночевать, как ты сразу же домой звонишь — как там мой Славка ненаглядный?

Тамара завизжала:

— А ты видела, как этот Славка пьяный валяется в собственной блевотине, яйца и хуй вывалив наружу? Ты видела, как он моего Пашку бьет и матом на него орет? Видела? Видела?

— Ох, — отмахнулась от нее Трофимова с видом превосходства, — тебе совершенно нельзя пить. Стоит тебе выпить, как ты сразу начинаешь…