Дмитрий Быков - Статьи из журнала «GQ» Страница 23

Но что, если это не роль? Что, если в этом органчике действительно больше ничего нет?

Тады ой.

№ 10, октябрь 2009 года

Чудотворец

«Пастернак» Дмитрия Быкова — один из самых значительных и впечатляющих литературных трудов нашего времени. Юрий Арабов, кинодраматург и автор романа «Чудо», Пастернаку тоже не чужд — Арабов работал над сценарием телеверсии «Доктора Живаго». Да и вообще читать переписку двух великих писателей интереснее, чем переписку писателя с простыми смертными. Именно из этого убеждения мы и исходили, попросив Дмитрия Быкова — нашего постоянного колумниста и обладателя награды GQ 2006 года — проинтервьюировать победителя 2009 года.

Роман «Чудо» уже экранизирован — и это неудивительно: его автор Юрий Арабов — выдающийся кинодраматург.

— Ваши сценарии читать интересно, смотреть же фильмы по ним почти всегда трудно, а зачастую, простите ради Бога, и скучно.

— Скука скуке рознь. Фильмы Брессона или Бергмана никак веселыми не назовешь. Они явно скучны по сравнению с тем мельтешением, к которому привык наш сегодняшний глаз. Если скуку рассматривать как релаксацию и паузу, во время которой можно о чем-то подумать или ощутить, то подобная «скука» может стать сугубо полезной. Другое дело, если скука ничего не дает ни уму, ни сердцу, это проигрыш для всех тех многих, кто эти фильмы делал. Сам я довольно критически отношусь к собственному труду. В моей фильмографии около 30 картин, из них мне нравится фильма три-четыре, не больше. В 90-х я мечтал о модели картин-«этажерок», где за внешне увлекательным сюжетом могло бы просматриваться довольно глубокое и неоднозначное содержание. Однако в последнее время я эти мечты оставил, так как нельзя требовать от отечественного кино то, чего оно делать не умеет. Я стараюсь писать эти «этажерки», а уж выходит то, что выходит. Тем не менее я благодарен всем режиссерам, с которыми работал. С Сокуровым я прожил большую часть своей жизни. Прошкии из кожи вон лез, чтобы пробить на наше гламурно-пропагандистское ТВ «Доктора Живаго», а в итоге получил помои от критиков-пастернаковедов, за исключением, кажется, вас.

— Обращение к истории Зои Карнауховой, правду сказать, было для меня неожиданностью. Вообще книга «Чудо» кажется мне довольно амбивалентной: то ли вы восхищаетесь русской жаждой чуда, то ли смеетесь над ней. Или одно другому не мешает?

— К «стоянию Зои» у меня долгие годы было точно такое же отношение, как у вас, — «бабкины сказки». Тем более что мне в детстве эту историю и рассказала бабка — моя нянечка баба Лиза, крестьянка из Тверской губернии. Я почти всю жизнь прожил с уверенностью, что она почерпнула эту легенду из какого-нибудь дореволюционного православного календаря. Однако сейчас мое мнение изменилось: что-то было. Это «что-то» нашло отражение в стенограмме заседания Куйбышевского обкома КПСС. Почитайте сами, эти материалы опубликованы, — выступающие на обкоме говорят о чуде как о «позорном для коммунистов явлении», это смешно и грустно одновременно. Была быстро сляпана антирелигиозная кинематографическая агитка «Тучи над Борском». Наконец, всю страну наполнили «святые письма», я не знаю, было ли в вашем детстве такое явление, а в моем из почтового ящика вынимал и письма без обратного адреса, в которых рассказывалось о чуде и аноним требовал переписать это письмо семь раз, для того чтобы «было счастье». Я ни разу не переписал, за что и расплачиваюсь до сих пор. Несколько месяцев назад я получил письмо из Самары, мне написала одна женщина, которая стояла в оцеплении у дома Зои. Она пишет, что даже трамвайные пути были перенесены на сто метров вбок от злополучного дома. Так вот, в оцеплении эта женщина познакомилась с одним военным, который сделал ей предложение и увез на Север, с ним она прожила 30 лет в счастливом браке. Если бы я знал об этой истории раньше, я бы обязательно вставил ее в свою прозу. Это ведь настоящее чудо — найти суженого и 30 лет прожить с ним…

Об этом я и писал роман, уходя, насколько возможно, от конфессиональных проблем, писал о судьбах людей, которые столкнулись с необъяснимым. По большому счету, меня волновало только одно — метафора состояния нашего народа, которая прослеживается в истории Зои. Я специально изменил фамилии и место действия, чтобы меня не хватали за фалды пиджака. А «было» или «не было» — сейчас никто научно не докажет. Хотя я не исключаю появление дотошного историка, который бы разобрался в тех событиях.

— Насколько актуальны для вас сегодня основные положения «Механики судеб»?

— «Механика судеб» — забавная книга. Она написана в полной уверенности, что автор «схватил Господа Бога за бороду». Однако в реальности механизмы судьбы человека значительно сложнее. Кажется, у Моисея сказано, что совершённый грех искупается пятью-семью поколениями. А если так, то предсказать будущее конкретной личности — дело трудное. Что там было пять или семь поколений назад?.. Бог весть. У меня в роду, по легенде, есть убийство. И когда со мной случается нечто неприятное, я стараюсь быть спокойным: ага, я искупаю грех прадеда! Я верю только в то, что церковные таинства, вера и любовь к ближнему ослабляют неблагоприятную причинно-следственную связь, в этом я по-прежнему солидарен с «Механикой».

— Ваша работа над «Доктором Живаго» показалась мне не слабей романа — вы многое дописали, но совершенно в пастернаковском духе.

— В герое экранизации я выразил свою утопию по отношению личности в истории. Она сводится к следующему: даже по горло в дерьме можно оставаться чистым и в бесчестных обстоятельствах можно оставаться честным. Для меня русский интеллигент — это прежде всего врач и учитель в какой-нибудь средней школе. А потом уже — литератор. Не знаю, насколько подобный взгляд характерен для Пастернака, вы написали о нем хорошую книгу и вам знать лучше. Но считаю, что наша интеллигенция должна учить и лечить. И еще служить модератором, артикулируя народные интересы перед властью.

— Нет ли у вас ощущения, что Россия находится накануне серьезного катаклизма?

— Раньше я никогда не помышлял об отъезде. Я был связан с Россией, с ее метафизической душой. У страны чувствовалась какая-то перспектива. Во имя этой перспективы мы терпели немалые лишения в 90-х. Сейчас мы стали жить лучше в материальном смысле, но перспектива куда-то исчезла. Я не хочу, чтобы в моей стране были феодалы-чиновники, а все остальные обслуживали бы их. Я хочу, чтобы выполнялась Конституция, в которой написано о «социально ориентированном государстве». Я хочу, чтобы не была до конца похерена отечественная культурная традиция, та же самая великая русская литература, которая работала, в частности, с религиозными сюжетами. Я хочу… Да мало ли чего я хочу. Все, чего я хочу, сейчас практически нет. Но и это не повод для отъезда.

Ближайшее будущее России предсказать несложно: у нас снова начнут покупать нефть, и мы (несколько городов в России) возвратимся в шоколадно-приторное состояние. Что же касается перспективы, то нам необходим ледяной душ. Я не знаю, когда он случится и с чем будет связан. Но тогда многое изменится. Из недр истеблишмента (который у нас почему-то называется элитой) выйдет очередной реформатор. А пока… Пока мы обязаны говорить о том, что нас волнует, писать то, что видим перед глазами, бороться против оскотинивания нации, оставаться людьми, человеками в не совсем человеческой ситуации. Это — моя утопия, и я стараюсь претворить ее в жизнь.

За что унижают русский народ?

В: За что унижают русский народ?

О: За нерентабельность.

Сейчас начнутся очень банальные рассуждения. Но надо же иногда называть вещи своими именами. После закрытия очередного журнала или недофинансирования очередного фильма, после очередного сопоставления зарплат хорошего и плохого учителя, после разговора с приятелем-врачом или с дачным соседом-инженером в очередной раз видишь эту картину во всей ее низменной неизменности, и тогда хочется уже что-то сделать, а делать нечего.

Проблема в том, что в России сегодня совершенно не важно, кто как работает. Мы не получаем отдачи от собственного труда и вообще получаем не за труд, а за способность понравиться тем, у кого есть деньги. Мы не работаем, а выслуживаемся — необязательно перед властью. Это касается не только прессы, но вообще всех: производимый нами продукт не имеет спроса. Видимо, зачем-то мы должны имитировать его производство, а кто-то другой — его потребление. Но вместо нормальной оплаты труда в стране происходит поразительная, для всех очевидная, но никем вслух не формулируемая вещь: зарабатывает, по сути, одна отрасль, а именно — сырьевая. Прибыль от реализации сырья распределяется между всеми остальными гражданами России, которые в буквальном смысле не зарабатывают ничего.