Джон Стейнбек - Путешествие с Чарли в поисках Америки Страница 23

– Понятия не имею. Я не псих. Подогреть вам еще кофе? — сказал я. И подогрел его и так и эдак.

– Вкусно у вас получается, — сказал мой сотрапезник.

– Пока не стемнело, мне надо подыскать место для ночевки. Вы не знаете, тут поблизости разрешат сделать стоянку?

– Заезжайте вон за те сосны, с дороги вас никто не увидит.

– А как насчет юрисдикции?

– Н-да! Хотел бы я знать, что это за штука такая!

Он поехал вперед на своем джипе и помог мне отыскать ровное место в сосняке. А когда совсем стемнело, пришел посидеть в Росинанте, восхитился его удобствами, и мы с ним очень мило провели время, попивая виски и рассказывая друг другу всякие враки. Я показал ему разные хитроумные приманки и блесны, купленные у «Аберкромби энд Фитч», одну даже подарил и еще не пожалел несколько прочитанных романов, полных секса и садизма, и номер журнала «С ружьем и удочкой». Он, в свою очередь, предложил мне пожить здесь сколько захочется, сказал, что зайдет за мной завтра и мы с ним отправимся на рыбную ловлю, и я пообещал задержаться здесь хотя бы на день. Друзей заводить всегда приятно, а кроме того, мне хотелось подумать на досуге обо всем увиденном в пути — об огромных фабриках и заводах, о потоках их продукции и о спешке и гонке.

Хранитель озера был человек одинокий — тем более одинокий, что у него была жена. Он показал мне ее фотографию, засунутую в полиэтиленовый кармашек бумажника, — смазливая блондинка, которая, видимо, изо всех сил тянулась за красавицами с журнальных страниц, потребительница шампуня, кремов, лосьонов и всяких приспособлений для перманента на дому. Она, видите ли, задыхалась в этой глуши и мечтала о красивой жизни в Толидо или Саут-Бенде. Единственное, что скрашивало ее существование, это глянцевитые страницы журналов «Шарм», и «Шик». Дело, ясно, кончится тем, что ее надутые губки доконают мужа. Он найдет работу в какой-нибудь лязгающей железом храмине прогресса, и они будут жить-поживать да добро наживать. Все это говорилось не прямо, а косвенно, обиняками. Она знала совершенно точно, что ей требуется, а он не знал, и неутоленность будет ныть в нем до конца его дней. Когда он уехал в своем джипе, я прожил за него мысленно всю уготованную ему жизнь, и на меня, как туман, надвинулась тоска. Этому человеку была нужна и его хорошенькая жена и что-то еще другое, а совместить несовместимое он не мог. Чарли приснился такой страшный сон, что он разбудил меня. Ноги у него дергались, будто на бегу, и он отрывисто поскуливал. Ему, верно, снилось, что он гонится за огромным кроликом и никак его не догонит. А может быть, за ним самим кто-то гнался. Последнее предположение заставило меня протянуть руку и разбудить его, но от такого кошмара, видно, нелегко было отделаться. Он что-то пробормотал себе под нос, пожаловался, и прежде чем снова отойти ко сну, выхлестал полплошки воды.

Озерный страж заявился ко мне сразу после восхода солнца. Он принес с собой удочку, я достал свою и насадил на нее спиннинговую катушку, но чтобы привязать к леске ярко раскрашенную блесну, мне пришлось вооружиться очками. Блесна держится на прозрачном поводке в одну нить, и считается, что рыба такой поводок не разглядит, но я без очков его тоже не вижу.

Я сказал:

– А разрешения-то на рыбную ловлю у меня нет.

– Да что в самом деле! — сказал лесничий. — Мы, наверно, ничего и не поймаем.

И он оказался прав — не поймали.

Мы ходили по берегу, забрасывали удочки, меняли место — словом, делали все от нас зависящее, чтобы заинтересовать окуней и щук. Мой спутник твердил:

– Она тут, рыбка, тут плавает, только бы наша весточка до нее дошла.

Но не дошла до нее наша весточка. Если рыбка действительно там плавала, то и поныне плавает. Увы! Уженье рыбы в большинстве случаев тем у меня и кончается, и все же это занятие мне очень по душе. Я человек не бог весть какой требовательный. У меня никогда не возникало желания изловить какое-нибудь чудище — символ рока и доказать свою мужскую доблесть в титанической схватке с огромной рыбиной. Но иной раз я бываю не прочь, чтобы две-три рыбки размера моей сковородки пошли мне навстречу. В полдень я отказался от приглашения отобедать и познакомиться с женой моего нового приятеля. Я спешил к своей собственной жене, и мое нетерпение час от часу возрастало.

В прежние времена — не столь уж далекие, — уходя в море, человек исчезал из жизни на два, на три года, а то и навсегда. И когда переселенцы пускались в путь через весь континент в своих фургонах, их родным и близким, оставшимся дома, может, было и не суждено узнать что-нибудь о дальнейшей судьбе этих странников. Жизнь шла своим чередом, ставила перед людьми каждодневные задачи, вынуждала принимать те или иные решения. Еще на моей памяти телеграмма могла нести только одну весть о покойнике в семье. А за жизнь одного поколения — срок не такой уж большой — телефон все это изменил. Если из моих беглых путевых заметок можно вывести, будто я порвал семейные узы, отрешившись от домашних радостей и печалей, от очередной провинности нашего старшего сынка, от зуба, прорезавшегося у нашего младшего сынка, от успехов и неудач в делах, — такой вывод будет ошибочен. Три раза в неделю я звонил в Нью-Йорк из какого-нибудь бара, универмага или из тесноты заправочных станций, заваленных покрышками и разным инструментом, и восстанавливал свою личность во времени и пространстве. На три-четыре минуты ко мне возвращалось мое имя, возвращались мои обязанности, радости и горести, которые человек влачит за собой, точно комета свой хвост. Это был как бы прыжок из одного измерения в другое, беззвучный взрыв преодоленного звукового барьера — словом, очень странное ощущение, точно ныряешь в воду — стихию, известную тебе, но чуждую.

У нас с женой был уговор, что она прилетит в Чикаго, где я собирался сделать короткий перерыв в своем путешествии. За каких-нибудь два часа — во всяком случае, теоретически за два — ей предстояло пересечь тот сегмент земного шара, по поверхности которого я полз не первую неделю. Меня разбирало нетерпение, я уже больше не сворачивал с той большой, облагаемой сбором автострады, что пронизывает северную границу Индианы, не заехал ни в Элкхарт, ни в Саут-Бенд, ни в Гэри. Какова дорога, такова и езда. Прямизна трассы, свист несущихся мимо машин, одинаковая скорость — все это действует гипнотически, и по мере того, как дорога раскручивается миля за милей, вами незаметно начинает овладевать изнеможение. День и ночь сливаются воедино. Заходящее солнце — это не призыв и не приказ остановиться, ибо машины идут нескончаемым потоком.

Поздно вечером я свернул в зону отдыха, съел котлету за длинной стойкой закусочной, открытой круглые сутки, и прогулялся с Чарли по коротко подстриженному газону. Потом прилег на какой-нибудь час и проснулся задолго до рассвета. Я взял с собой в дорогу свои городские костюмы, рубашки и обувь, но чемодан для переправки всего этого из машины в гостиничный номер захватить забыл. Да по правде говоря, в Росинанте ему бы и места не нашлось. В мусорном ящике под дуговым фонарем я нашел чистую коробку из гофрированного картона и упаковал туда свои наряды. Свежие белые рубашки были завернуты в дорожные карты, а коробка перевязана леской.

Зная за собой склонность впадать в панику среди рева машин и уличной давки, я выехал в Чикаго затемно. Мне надо было ехать прямо в отель «Амбассадор», где меня ждал заранее заказанный номер, но верный себе, я заехал бог знает куда. Под конец мне пришла в голову гениальная мысль: нанять ночное такси в проводники. И, как выяснилось, я колесил совсем близко от гостиницы. Швейцар и коридорные, вероятно, нашли мой способ передвижения несколько необычным, но вида не подали. Костюм я вручил им на плечиках, башмаки были засунуты в задний карман охотничьей куртки, а рубашки аккуратно завернуты в дорожные карты Новой Англии. Росинанта мгновенно спровадили в гараж на хранение. Чарли пришлось отбыть в собачник, где мне тоже пообещали сохранить его, а кроме того, вымыть и подстричь по последней моде. Несмотря на свой почтенный возраст, Чарли до сих пор много о себе воображает и любит пофорсить, но когда ему стало ясно, что его бросают одного, да где — в Чикаго! всю фанаберию с него как рукой сняло, и он возопил вне себя от ярости и отчаяния. Я зажал уши и удрал в отель.

По-моему, в «Амбассадоре» меня знают хорошо и не с плохой стороны, но что с них требовать, когда появляешься там в жеваном охотничьем костюме, с заросшей физиономией, слегка покрытый коростой дорожной грязи и осоловелый после ночи, проведенной за рулем. Да, конечно, номер за мной, но освободится он только с двенадцати часов дня. Администрация отеля старательно разъяснила мне создавшееся положение. Я все понял и все простил. Но мое собственное положение было таково, что мне хотелось принять ванну и лечь в постель, поскольку же это было невозможно, я сказал, что прикорну в кресле, вот здесь, в холле, и сосну, пока мой номер не освободится.