Александр Половец - Мистерии доктора Гора и другое… Страница 23

Состав жюри отбирался на протяжении двух недель — Пранский был особо придирчив, стараясь не допустить участия в нем людей, чьи судьбы могли бы определить их предвзятое отношение к подсудимому. В отобранном составе восемь из двенадцати присяжных оказались женщинами, четверо — неграми, один мексиканец и один еврей завершали этот список. Сама председательница жюри, миловидная женщина лет тридцати пяти, была, как выяснил случайно Пранский, в разводе с мужем, что несколько настораживало адвоката, опасавшегося ее возможной неприязни к представителям мужского пола в целом.

Заседание суда длилось с небольшими перерывами 43 дня. 27 свидетелей и экспертов, выступивших на процессе, промелькнули, почти не оставив следа в сознании Рачихина — после первого приговора им овладело тупое безразличие к своей судьбе, оставалась только одна непроходящая мысль: скорее бы все кончалось. В общей сложности 80 раз выводили его из камеры, заковывали в наручники, привозили в тюремном автобусе к зданию суда в Санта-Монике.

Затем следовали длительные, иногда многочасовые ожидания в камере, которые ничем не кончались, потому что кто-то из присяжных оказывался больным или сам адвокат Рачихина просил перенести заседание суда на новую дату. Возвращаясь в тюрьму, Рачихин с тоской глядел в зарешеченное окошко везущего его автобуса. Там, в городе, текла своя жизнь — шли, обнявшись, влюбленные, мелькали теннисные корты с фигурками перебегающих по ним игроков, у кинотеатров толпились очереди…

Полицейский-метиска (полунегритянка, полуфилиппинка), надевавшая ему наручники перед отправкой в суд, успокаивала:

— Все будет хорошо, — говорила она, суя Рачихину в карман робы апельсин или сигарету, — тебя обязательно оправдают.

Ее отношение к Рачихину не было похожим на предусмотренное тюремными инструкциями — другие охранники и при выезде из тюрьмы, и при возвращении в нее обыскивали Рачихина с какой-то садистской тщательностью: его раздевали донага, заставляли открыть рот, прочесывали волосы в поисках недозволенных к выносу из тюрьмы или вносу в нее предметов. Даже в зад заглядывали… А эта — однажды принесла Рачихину нераспустившуюся розочку, срезанную в домашнем саду…

Пачку сигарет, переданную Рачихину кем-то с воли, у него при возвращении в тюрьму отобрали, а розочку оставили, и он пристроил ее на тумбочке, налив воды в пустой бумажный стакан. Когда цветок распустился, в камере пахнуло садом, и Рачихин долго не сводил глаз с цветка, не видя его, а думая только о том, доведется ли ему самому подойти когда-нибудь к цветочной клумбе, к такой, на которой, наверное, вырос этот тонкий стебель с нежным бутоном венчающих его лепестков.

Адвокат в своей речи, завершающей защиту Рачихина, просил суд полностью снять с него обвинение в преднамеренном убийстве Людмилы Кондратьевой.

— Взгляните на подсудимого! — призывал он членов жюри, — можете ли вы всерьез поверить, что этот человек убил свою подругу? Трагедия, — говорил он, — свидетелями которой мы стали, не есть исключение в жизни эмигрантских общин. Проникнитесь же сочувствием к человеку, чья жизнь и так уже искалечена — потерей родины, потерей семьи, а теперь — любимой женщины. Не лишайте же последнего, что у него есть, — свободы!

Перед заключительным заседанием Рачихин как бы очнулся от долгого и тяжелого сна. Три дня члены жюри не выходили из своей комнаты, решая его судьбу. От последнего слова Рачихин отказался, сказав только: «Спасибо, я буду надеяться на справедливый приговор…»

Когда его ввели в зал суда для заслушивания вердикта, он всматривался в лица присяжных, занявших свои места, и пытался по их выражению угадать, что содержится в том маленьком конверте, который председательница жюри вручает сейчас судье. Особо тревожило его то обстоятельство, что одна из присяжных, сорокапятилетняя женщина с рассыпанными по плечам седыми волосами, явившись однажды на суд заплаканной, сообщила, что была вечером ограблена и изнасилована молодым негром, задержать которого пока не удалось…

Зарегистрировано в Верховном суде

графства Лос-Анджелес

2 марта 1986 года

Мы, присяжные в вышеуказанном процессе, находим обвиняемого Владимира Рачихина виновным в непредумышленном убийстве посредством автомобиля, в нарушение параграфа 192 /с/ Уголовного кодекса, в меньшем, но совершенном нарушении, чем то, по которому было предъявлено обвинение в статье 1 судебной жалобы, и мы находим, что оно было совершено при отсутствии преступной халатности.

Датировано 18-м августа 1986 года

Рачихина освободили прямо в зале суда…

Точнее, по оглашении вердикта жюри, судья назначил вынесение приговора на следующий месяц. Оставшееся до него время Рачихину предстояло провести в своей камере. Сменив гражданскую одежду, выдаваемую ему перед каждым заседанием суда, на ставшую ему привычной тюремную, он ожидал отправки назад, а пока, пролистывая сборники законов и справочники, находившиеся в судебной камере, пытался понять, что же его ожидает теперь.

Оказывалось, что-то около года, из которого семь с половиной месяцев он уже отсидел. Значит — меньше полугода. Внезапно в камеру зашел полицейский — не тот, который должен был сопровождать его обратно в тюрьму, а местный, из судебной охраны.

— Погоди собираться — судья просит вернуться в зал…

— Зачем? — Володька ничего не понимал. Процесс вроде бы закончен. Неужели что-то было не так? Или он опять чего-то не понял?

В сопровождении полицейского, но уже без наручников, Рачихин прошел по лабиринту подземных коридоров суда. Лифт поднял их на второй этаж, к залу, где, кроме судьи, прохаживающегося в свободном пространстве, отделяющем ряды кресел от судейского стола, и стенографистки, перебирающей пухлые папки с документами, никого уже не было. Коротким жестом он пригласил Рачихина пройти в расположенную позади его стола комнатку.

— С сегодняшнего дня вы могли бы быть свободным, если обещаете явиться в суд 17 ноября. Обещаете?

Почти не слушая ответа Рачихина, он уже набирал номер прокурора, поддерживавшего на процессе обвинение Рачихина. Посовещавшись с ним, он обратился к Рачихину:

— Переносим вынесение приговора на ноябрь. 19-го прошу явиться в суд.

Расписавшись, не глядя, в какой-то бумаге, Рачихин снова спустился в камеру, где ему вернули гражданскую одежду. Полицейский срезал с его руки пластиковый мешочек, содержащий тюремный номер. Его вывели во двор позади здания суда. Открылись металлические ворота, и Рачихин впервые вышел через них — вышел своими ногами, а не пересек их в тюремном автобусе — на улицу.

С минуту потоптавшись на месте, пытаясь сообразить, куда же ему идти, он медленно направился в сторону, ведущую к океану. Очнулся он от резкого шороха покрышек тормозящего рядом автомобиля. Из новенького «БМВ» выглянула мулатка — та самая охранница, отношение которой к Рачихину было столь необычным и памятным для него.

— Владимир, ты куда?

Рачихин не сразу собрался с ответом. Он смотрел на мулатку сквозь застилавшие глаза слезы и неуверенно указал рукой в конец улицы, упиравшейся в набережную.

— Деньги у тебя есть?

Рачихин отрицательно покачал головой. Порывшись в сумочке, мулатка протянула ему зеленую бумажку. Володька сжал в кулаке десятидолларовую купюру, ткнулся неуклюже губами в тыльную сторону протянутой ему смуглой ладони и медленно зашагал к набережной. Он не успел дойти до нее — рядом остановился золотисто поблескивающий лаковыми боками открытый «Ягуар», за рулем которого сидел Пранский. На ногах его были короткие шорты, на глазах — темные солнечные очки. Облик Пранского, столь непривычный Рачихину, видевшему его всегда в строгом костюме и белоснежной сорочке, завершала надвинутая низко, почти на самые брови, теннисная кепочка.

— Едем ко мне, отметим твое освобождение!

Квартира Пранского оказалась совсем рядом, здесь же в Санта-Монике. Огромные окна ее были обращены прямо к океану, солнце, уже начинавшее клониться к закату, заливало оранжевым светом гостиную, уставленную хорошо и со вкусом подобранной мебелью — не очень дорогой, но именно такой, какую планировал когда-нибудь приобрести для себя Рачихин. Пранский достал широкие стаканы, наполнил их виски и содовой водой, добавил льда.

Пока Рачихин медленно тянул непривычный напиток, Пранский позвонил Володькиным друзьям. Вскоре они появились и увезли Беглого с собой.

Свобода, на которую Рачихин уже перестал рассчитывать и надеяться, оказалась для него еще одним испытанием. Денег не было. Не было работы, потому что курсы бартендеров, которые в ожидании завершающего процесс заседания успел закончить Рачихин, одолжив для их оплаты деньги у кого-то из друзей, ему не пригодились.