Вера Галактионова - На острове Буяне Страница 23

Однако скандал метался и гулял под их крышей – он перескакивал с одного на другое и никак не терял своей силы.

– Не жилось нам спокойно! – бушевала теперь Нина, стуча ложкой о край чугунка. – Был дом как дом – нет: дурдома кому-то захотелось! На старости-то лет! С крашеными бровями кому-то жить понадобилось, а не по-спокойному.

Она раскладывала горячую гречневую кашу по тарелкам и заливала её холодным топлёным молоком из горшка. А закаменевший Антон с поднятым полотенцем в руках стоял и ждал, когда она выговорится.

– Всё вверх дном теперь летит! – никак не могла остыть Нина. – Все тычутся в разные стороны, как кошки без мозжечка! Кому чего делать в дому надо, никто уже капли не соображает!

– …Не знаешь, чего делать? – сдержанно переспросил Антон жену.

Он повесил полотенце на гвоздь мокрыми руками, расправил. И посоветовал с расстановкой:

– Прежде всего – не о-ра-ть!

[[[* * *]]]

Ели втроём, устало и спокойно, не глядя друг на друга. Сначала розоватое сало – с солёными помидорами, с репчатым луком и с ржаным свежим хлебом. Потом – кашу. Нина уже отрезала ровные блестящие круги от домашнего масла, лежащего на тарелке солнечным колобом, и раскладывала их на куски белого домашнего хлеба – к чаю, когда Антон сказал Брониславе:

– Всем миром на собрании решали, как Буян защищать. Законы идут на нас такие, что скоро сами себе мы хозяевами не будем, на своей-то земле.

– Умора, конечно, – кивнула Бронислава сдержанно. – Вон, Макарушка-то говорил: загранице она вся подчиняется, власть. Повсеместно.

– Она, ради дурных денег, сельский народ живьём пожирает, – хмуро согласился Антон. – Как солитёр.

– Ну, вечно: только сядешь за стол, так и разговоры не знаю, про что… – поморщилась Нина. – То про навоз, то про глистов… Прямо тошнит.

– А что? Не правда, что ли?! – возмутился вдруг Антон, стукнув кулаком по столу. – Век от века он изнутри Россию подсасывал, глист ползучий, а нами теперь правит в открытую. Цепень. Солитёр!

И светлые глаза его побелели от гнева.

– Час от часу не легче, – вздохнув, Нина отодвинула от себя чай. – Фу. Кусок в горло не идёт… Не гляди-ка ты на меня так! Глаза-то по-страшному на меня не вытараскивай!

– Как? Не глядеть?

– Как мороженый судак. Вот как.

– За какого замуж вышла, такого и терпи… Хорошо ещё, совнархоз у нас крепкий был! – продолжал Антон. – Электростанция с тех пор своя, не общая. И МТС. И элеватор. Консервный завод – свой, маслозавод – тоже. Закольцованный цикл, в общем. А то и в Буянном районе разор бы один был, как везде! Разор, да голод, да холод, да слёзы.

Бронислава смотрела на него с оторопью:

– Антон! Что-то я не слыхала, чтобы ты когда так шумел. Валенок валенком сроду был, а тут – на себя не похожий. Это Макарушка – тот всегда с речами! С умными!.. А ты-то чего раскричался? Вот, на-ка: мёдом поверх масла хлеб намажь. Сладко тебе станет. Ешь лучше. Давай…

Она пододвинула было к зятю деревянную кубышку, но тут же сама взялась за ложку и стала вытягивать, перевивать и переносить ложкой янтарный, тягучий, густой жгут на новый ломоть. Уложив его кольцами, без всякого масла, Бронислава полюбовалась душистым медовым вензелем:

– Ешь, подобреешь. А то ведь голодный человек – он злой человек. Вот власть-то достукается, что пощады ей не будет! – рассмеялась она. – Долебезится она перед заграницей-то. Доёрзается на доходах на своих.

И рассудила:

– Ну, нам что голода бояться? Буянские, мы сами собой сроду командовали. Вот оно и сохранилося, всё своё у нас. Мы себя прокормим… А решили-то чего?

– Людей в графики на год записывали. На дежурство, – буркнул Антон. – На круглосуточное.

– Сторожить всё придётся, чтоб чужие электростанцию нам не взорвали. И элеватор, – пояснила Нина. – Вредительство везде идёт, повсеместно. Вот, про охрану границы района говорили. Вахтовым способом.

– От азеров, что ли? – поняла Бронислава.

– От всех крутых. А то продадут нас кому ни на то, и будем потом чужим, как шерстобитовские, дань платить. Если их впустим.

– Не в них дело, конечно. Не в азерах этих, иль кто они там… В деньгах дело! – поднял палец Антон. – Весь мир деньгам теперь подчинили. Такие законы вышли. А деньги – они грязные. Больших денег – чистых не бывает. На наркоте накопленные, на воровстве. На труде таких денег не бывает… У афериста деньги – у мошенника приезжего! И он всё скупит, всех подкупит. Аферист нас себе, при таких законах, через деньги подчиняет. Не азер, так другой. Какая разница?.. Где начальство им за деньги продалось, там народу через кровь только освобождаться. А где не продалось – через оборону. Вот, в оборону и уходим. Чтоб кровь потом ничью не проливать.

– Ну, насчёт обороны мне Макарушка-то Макаров, небось, всё подробно разъяснил! – похвасталась Бронислава и помолодела. – Точь-в-точь, как ты, Антон, через клумбу он всё говорил. Доходчиво. Но только поумней, конечно.

– Ты дурака из меня не делай, – сосредоточился Антон. – Чего поумнее-то?

– А то. Коли есть, говорит, голова – будет и булава! А если нет головы, то и булавы не будет никакой. Не отыщется она в нужный миг. Вот чего поумнее… У этих шерстобитовских да у ключевских сроду таких начальников не было, как Макарушка да как Ильшин у нас, – гордилась Бронислава. – И булавам в Ключах взяться неоткуда, значит, было. Сами они там виноватые… Вот погодите: ещё Витёк наш из армии вернётся! Роту здесь дружинную наберёт. Для народной обороны. Ничего. Уцелеем. И в батраки – не пойдём.

Антон кивнул:

– Насчёт головы – правильно. Ильшин с Макаровым и с юристами остались разбираться. Как законы свои выдвинуть, чтобы пришельцы обойти их не сумели… А начальники в Ключах, конечно, другие. Продажные – это они и есть: безголовые. Им лишь бы кусок схватить… Да там ведь всё присланное – начальство! Чужому начальству местных людишек не жалко… А у нас – всегда оно своё было, наше. Там – временные, у нас – постоянные: защитники, значит, общего, своего…

Все согласно помолчали.

– …Он-то чего без ужина лёг? – спросила Нина, показав на кровать. – Старший-то защитник в дому? Защитник Отечества?.. Уже и до спальни не дошёл, Город-то.

Бронислава не отзвалась ни как.

– …Держишь ты его, мать, как девку на выданье, – покосился Антон на спящего Кешу. – Так любая девка – она хоть полы помоет. А Город… На чужом горбу ездить привык.

И на это ничегошеньки не ответила Бронислава, ни слова – ни полслова не проронив. Только налила всем чаю, пахнущего зверобоем и душицей.

– Мужик называется, – продолжал Антон, придвигая стакан. – За неделю ни разу навоз из сарая не вычистил.

Нина вздохнула:

– Опять сорок пять. Не дадут мне сегодня чаю выпить… Это ты нарочно, что ли, Антон? Про навоз?.. Хоть за стол не садись.

Бронислава засмеялась:

– Ладно тебе брезговать-то, Нин. Вся ты нынче наизнанку вывернулась… Навоз – он чистый. Чистый он!

Однако Антон их не слышал:

– Ведь пальцем о палец в доме не стукнул! – говорил он про Кешу, удивляясь безмерно. – Видит же – все на работе, приладил бы одно да другое. Разве дел по хозяйству мало?.. Зато как за стол – так за семерых пашет. Знал бы, как мы на элеваторе пластаемся… Нынче вон все конторские деревянными лопатами целую смену отмахали.

– Зерно, что ль, у нас там горит? – насторожилась Бронислава.

– Гореть не горит. А вентиляция слабая. Как бы не задохнулось понизу… Нет, зерно хорошее.

– Сухим засыпали, – успокоилась Бронислава. – Мука слёглым духом отдавать будет, если не перелопатить-то лишний разок… Ну, в городах из слёглой хлеб едят, привыкли. А нам… Нам такого не надо, конечно.

Все трое посмотрели на Кешу, громко всхрапнувшего было, но смолкшего вдруг на самой высокой, задушевной ноте. Мгновенье проходило за мгновеньем – Кеша не дышал. В мёртвой тишине размеренно стучал над кухонным столом кварцевый механизм настенных часов…

«Расступись, земля сыра-а-ая!» – коротко и сильно пропел за окнами Иван. Потом от Коробейниковых донёсся морозный скрип открываемой калитки. Пролаяла собака… И наконец Кеша выдохнул, словно спустилась велосипедная шина. Антон и Нина переглянулись, усмехаясь.

– …У него аппетит хороший, – согласилась Бронислава. – А элеваторов он что – не видал что ли? Он тут без году неделя. Нет, вам бы сразу, чтоб человек одной рукой бы расписался, а другой лопату бы схватил. И на элеватор из загса бегом бы побёг… Его работа другая – ручкой по бумаге водить. Вот какая его работа. Он без нас, может, пишет чего. Не подумали? Эх, вы…

И заторопилась втолковать им то, чего они никак не понимали:

– Непривычный он к нашей жизни. Они же там, в городах, другие. С них толку в сараях – нету. Он, вон, всю жизнь около творчества крутился. Всё стремился, хотел… А с творчества-то навару, видать, не больно много. Вот из-за этого судьбу свою и ломает. И живёт кое-как, холодный да голодный. День промыкался – и ладно, где упал – там и новоселье.