Алексей Кирносов - Два апреля Страница 23

- Да... - произнес Згурский. - С такой площадки, как самоходная баржа, стихия выглядела бы колоритнее, чем с комфортабельного теплохода. Даже не знаю, как решить... Почему вы молчите?

- Я сказал достаточно, - ответил Овцын, продолжая злиться.

Этот долговязый перебирает суда, как скупая домохозяйка скумбрию па одесском базаре. Что он знает о стихии? Арктическая стихия и с океанскими судами, снабженными дополнительным поясом обшивки, обращается, как с папиросными коробками. Сжатие - и парохода нет. Команда сидит у полыньи на чемоданах. Капитан упаковывает в непромокаемую бумагу судовые документы. Закоренелый пройдоха-боцман придумывает, какое у него в каюте имелось ценное личное имущество. За него заплатят страховку. А этот костлявый еще опасается, что ему не хватит колорита...

Овцын поднялся, прошел по каюте, постучал ногтем по стеклу барометра. Стрелка сдвинулась на два деления вверх. «Хорошо», - подумал Овцын.

- Не знаю, как быть, - сказал Згурский. - Что вы посоветуете, Иван Андреевич?

Овцын посмотрел в его цепкие глаза, пожал плечами.

- Что я понимаю в вашем кино? Если бы вы спросили меня, в какой парикмахерской вам лучше побриться, я бы посоветовал.

Згурский раскрыл было рот, но Эра не дала ему сказать, заговорила

сама:

- Иван Андреевич, не надо сердиться. Я уже жалею, что начала этот разговор. Простите меня. Я никогда не была к Арктике и не знаю, как лучше, а как хуже. Мне что-то представляется, вот я и болтаю. Я понимаю, что никогда так не бывает, как представляется. Не сердитесь, я вас прошу.

Овцын улыбнулся.

- Если бы я думал, что ваша работа пойдет успешнее на другом судне, я бы немедленно назвал номер причала, у которого оно будет ошвартовано, -сказал он.

- Конечно, мы пойдем с вами, - решила Эра. - Нам просто повезло, что мы пойдем на «Кутузове».

- Ну, ну, не улучшайте, - мягко сказал Овцын. - «Кутузов» и без того отличный теплоход. Не надо посыпать его сахаром.

15

После Охтенского моста Овцын послал старпома спать. Сам он простоял на мостике всю ночь, пока «Кутузов» не вышел в просторную Ладогу. Разрушенный Шлиссельбургский замок скрылся за кормой. Под самым бортом высунул из воды усатую морду тюлень, похожий на отставного николаевского жандарма. Овцын швырнул в него погасшую сигарету. Когда снова пришел старпом, он сдал место и спустился в каюту. Снял китель, пошел умываться. После ночи, проведенной на мостике, теплая вода разморила, и он вышел из ванной со слипающимися глазами.

Ксения расставляла на столе чай и булочки. Он не удивился. Скорее удивился бы, не окажись здесь Ксении с чаем. Он запахнул пижамную куртку и сел к столу.

- Садитесь и вы, Ксана, - сказал он. - Бог с ней, с дистанцией. Чванство это, а не дистанция.

Она села, налила чаю в две чашки, сказала:

- Вот и началось наше плавание.

Овцын покачал головой:

- Это семечки. Плавание начнется за Архангельском.

- Кто вас провожал? Жена? - спросила Ксения.

Овцыну представилась Марина, недвижимо стоящая на набережной. Пустота в душе щемила. Они расстались спокойно и навсегда. К лучшему ли это? Не будешь ли потом колотиться головой о мебель, вспоминая, что было? Нет, к лучшему. Восемь месяцев громоздили какое-то здание, складывали камни. Камни так и остались камнями, здания не получилось. Чем их там скрепляют, эти камни, цементом, что ли? Цемента не нашлось. Рассыпались камни.

- Нет, - ответил он Ксении. - Не хотят за меня девушки замуж.

- Это, наверное, вы не хотите, сказала она. - Девушки потом не хотят, когда почувствуют.

- Мэй би, как говорят ваши любимые англичане, - согласился Овцын. -Девушки умеют чувствовать и смотреть в будущее.

Он взял тонкую руку, стал перебирать тонкие, вздрагивающие пальцы. «добрая и ласковая рука, она так много для меня делает, а я никогда не сказа ей простого спасибо. Не потому, что я не замечал, а потому, что моя глупая гордость не позволяет замечать, что я получаю подарки, за которые не в силах отдарить. И я не замечал их. Принимать все равно приходилось, с этой Ксенией ничего не поделаешь. Спасибо тебе, рука. Ты настоящая и человеческая».

- Будет, - сказала Ксения. Она забрала руку. - Не расстраивайте меня. Я женщина, могу заплакать.

- Плакать надо мне, - сказал он.

- Вам надо спать, - посоветовала Ксения. - Вы устали, нервы напряжены. Вот вас и покусывает совесть.

- Верно, - сказал Овцын. - Вы дьявольски проницательны! Ксана, скажите, вы в самом деле... Впрочем, ладно. Не говорите.

- Ложитесь спать, Иван Андреевич, - сказала она. - Я пойду, а то отнимаю у вас время своей болтовней.

Она стала собирать посуду.

- Нет, мне легко с вами, Ксана. Не уходите, - попросил он. - И

болтайте, что хотите.

- Хорошо, я отнесу посуду и приду. Вы ложитесь.

Она ушла, а он разделся и лег в постель. Далеко глубине судна шумели машины, их мерный рокот баюкал, словно колыбельная. Он почти уснул уже, когда почувствовал, что рядом стоит Ксения.

- Сядьте, Ксана, - сказал он. - Мы в самом деле плывем.

- Разве вы не спите? - спросила она и села.

- Я сплю, я сплю. Почему бы и не поспать капитану, если обстановка позволяет? Ладожское озеро широкое, как море. Градус вправо, градус влево - какая беда? Ничего страшного. Однажды мне стало страшно. Приснилось, что я стою перед вами на коленях. Ох, как я злился на этот сон! А сейчас мне снится, что кто-то положил руку мне на волосы. Вы в самом деле положили руку мне на волосы или это только снится?

- В самом деле, - сказала Ксения.

Он уже спал, но помнил, что она рядом, и чувствовал ее руку. И было легко и светло, как когда-то в детстве, из которого в памяти остались не события, не вещи, а только ощущения, приходящие время от времени опять, кажущиеся отголосками иной, не здешней твоей жизни. Потом он почувствовал прикосновение к лицу теплых губ, но когда выбрался из сна и раскрыл глаза, никого не было в каюте.

В Вознесенье не задержались, потому что льда в середине Онежского озера уже не было, лед стоял только близ берегов да в бесчисленных больших и малых заливах. По озеру вовсю шныряли мелкие суда. Буксиры, исходя дымом и паром, тащили тяжело груженные баржи. Путь этих караванов долог и во времени и в пространстве. Шкипера - карельские мужики - устраиваются на баржах семейно, обставляют каюту, как горницу, заводят на палубе козу и поросенка. И течет жизнь. Неторопливая, солидная, огороженная крепкими бортами. Не хуже какой другой. «Кутузов» проносился мимо почерневших от времени барж, как лимузин секретаря обкома мимо крестьянских возов. Какая-нибудь молодая еще тетка уронит в корыто байковое мужнино белье, разогнет спину и долго смотрит вслед белому чуду, явившемуся из мира, в который ей так охота попасть. А чудо летит - не догонишь. А жизнь ее плетется, хоть прыгай на берег и иди за грибами - не отстанешь. Вздохнет тетка, ругнет свою окаянную баржу беспаспортным словцом, да и опять согнется достирывать.

«Кутузов» занимал весь шлюз, касаясь бортами стен. «Шальной» едва протискивался за ним, становясь наискосок. Такое воспрещалось канальными порядками, но аристократам давали поблажку. В Арктику идут. Как не уступишь? Один начальник шлюза закапризничал, но его свои же и осадили. Молодой, с высшим образованием начальник махнул рукой, ушел в служебное помещение и сел спиной к окну. Та и просидел, нарушая инструкцию, все шлюзование.

Девятишлюзовая Повенецкая лестница изматывает авральной работой нервы штурманов и физическую силу матросов. Хорошо, что после девятого шлюза далеко тянется озеро, как бы нарочно устроенное для того, чтобы команда отдохнула перед спуском к Белому морю.

Кинохроника, до этого квелая и незаметная, на канале вдруг воспрянула. Згурский (опять небритый), бегал взад-вперед, вверх и вниз по палубам, мостикам и трапам, стрекотал длиннодулым аппаратом. Эра носилась по судну своими путями, орудуя одновременно пером и магнитофоном.

- Тоже авралят, - одобрительно заметил рулевой Федоров, обреченный за свое мастерство бессменно стоять за штурвалом всю Повенецкую лестницу.

Глаза старпома в минуты затишья замирали на похорошевшей в работе журналистке. Марат Петрович вздыхал, почесывал подбородок, вдруг принимался бормотать нечленораздельное. Он улыбался, хмурился, тер руки, тряс коленкой и часто курил.

- Что это вы шаманите, Марат Петрович? - спросил Овцын.

Эра побежала на верхний мостик по крутому трапу. Старпом задрал голову.

- Сказка, - вздохнул старпом, когда скрылись стройные ноги.

- По-моему, не очень, - возразил Овцын.

Марат Петрович посмотрел на него пренебрежительно, чего не позволял себе прежде.

- Что вы понимаете... Мне хочется молиться на эту женщину.

- Похоже, что на нее молятся без вашей помощи.

- Что? Вы хотите сказать - Згурский? - Марат Петрович рассмеялся. -Згурский заходит к ней в каюту только затем, чтобы послушать сделанные за день записи. Згурский молится на свою семью. У него жена и двое детей. Если вы скажете, что кто-то посмотрел на Эру Николаевну вожделенно, он ужасно удивится.