Владимир Чивилихин - Про Клаву Иванову. Елки-моталки. Над уровнем моря Страница 23

- Ты что? Испугалась, что ли?

- Вот еще! Ты сам, дяденька, не испугайся.

С топором в руках она лезла назад, в болото. Что это она делает? Разбирает парашютные шнуры у куста, рубит их. Зачем? От рыхлого податливого корневища удары передавались по тугим стропам к его рукам.

- Что ты делаешь? Зачем ты там рубишь?

Родион вытянул шею и увидел, что она бросила топор на берег, начала связывать стропы, однако тугие шелковые шнуры были скользкими и узлы расходились.

- Ты чего хочешь? - уже спокойно спросил Родион.

- Терпи, дяденька! Конем я сейчас тебя дерну.

- Вот это, пожалуй что, верно! - Родион завозился в воде. - Давай, только морским узлом надо. Можешь морским, а?

- Каким еще морским?

- Тогда на берег, - скомандовал он. - Петлю на комель березки, да и только, поняла?

- Как не понять? - бормотала она, пробираясь на берег. - Сейчас я тебя конем. Лишь бы шнуры не оборвались. Весу-то в тебе, дяденька...

- Считай центнер, - весело сказал Родион, поняв, что через минуту будет на берегу. - А одна стропа выдерживает полтора. Так что...

Чтобы не попортить руки, Родион освободил их и, хлюпая из последних сил в грязно-рыжей воде, примотал стропы к стальной защелке на груди. Теперь-то уже в порядке! Славно. И желтеющий папоротник на близком берегу, и насквозь продымленные лиственницы за ним, и большое пустое небо - все будто ожило и приблизилось. Девчонка на берегу ласковым голосом уже уговаривала невидимую "шалаву".

Низко пролетел самолет. Сейчас было ни к чему беспокоить ребят. Гуцких, конечно, сделает над ним еще один заход, потом уж полетит бросать вымпел. Успеть бы! Пристроилась она там или нет?

- Гони! - крикнул он.

Вот его дернуло, потянуло, окунуло с головой. Родион выгнул спину, чтоб ее не переломило, однако сила хорошо передалась на круговую лямку. Зыбун, облегавший холодной и вязкой резиной его ноги, неохотно, с храпом и вздохами отпускал жертву. Родиона проволокло до куста багульника, проволокло грубо и скоро, будто непогасшим, парусящим куполом. Он вскочил и тут же упал в прибрежную траву - ноги не держали.

- Ну как? - раздалось в кустах. - Дяденька, слышь?

Он не ответил, силясь подняться. По пояс в воде, почти ползком добрался до берега, быстро вытянул тяжелое полотнище на чистое место, стал расстилать его.

- Хорошая материя! - В этом знакомом уже напевном голосе Родиону послышались заботливые бабьи нотки. - Шелк?

- Перкаль. Клинья только шелковые. Но материя ничего. Подарить?

- Казенным имуществом разбрасываетесь? - с шутливой строгостью спросила она.

Вот он, Гуцких. Летит. Ага, качнулся с крыла на крыло. Увидел. Все. Родион выбрался на сухой берег, лег, с наслаждением ощутил всем телом твердь, узнал огуречный запах папоротника и только тут взглянул как следует на свою спасительницу. Она тоже смотрела на него, грязного, дрожащего от озноба, смотрела весело, но ей, видно, тоже досталось: юбка была мокрая и полы старого мужского пиджака, перетянутого солдатским ремнем, потемнели от воды.

- Подарить, говорю, парашют-то?

- Да нет, дяденька, не возьму. Это же казенная вещь.

- Спишем, - сказал Родион. - Ему уже пора. Чиненый-перечиненый, да еще ты его топором порубила.

- Я нечаянно, дяденька.

- Слышь, тетенька, а сколько тебе лет?

- Девятнадцать.

- Да? - удивился Родион. - Сразу-то я подумал, что вы парнишка.

Он снова засмеялся, радуясь всему, и она улыбнулась. Зубы у нее были ровные и белые, как у барышни на коробке от зубного порошка. И смеялась она по-своему - тихо, будто затаивая смех для себя.

Родиону надо было срочно согреться. Он вскочил, стал прыгать и приседать, вырвал из мягкой земли добрую березку с корнем, раскачал еще одну и тоже выворотил.

- А я думала, вы дяденька! - весело сказала она.

- Дяденьки у нас не прыгают.

- Почему?

- Отпрыгали свое.

- И на пенсию?

- Кто куда.

- А вы в это бучило зачем? - поинтересовалась она. - Чтоб помягче?

Интересная была у нее манера. Она мгновенье думала, прежде чем сказать первое слово, и губы у нее чуть заметно шевелились, будто она уже начала говорить про себя. Потом неспешно и мягко тянула слова - так все говорили в Жигановском районе.

Родион не раз встречал на пожарах деревенских девчат. Они мнутся в разговоре, стесняются неизвестно чего, а эта совсем другая. Форменная бритва. Молчит вот сейчас, ждет ответа, а видать, уже настороже, чтоб тут же резануть. "Чтоб помягче?" Родион не стал отвечать на последний вопрос ясно, что он был с подначкой. Огляделся вокруг, спросил:

- Как зовут?

- Бураном.

- Кого?

- Как кого? - Она кивнула на кусты. - Шалаву эту.

- Да я не про коня, - сказал он. - Вас как зовут?

- Так бы и спрашивали... Пина.

- Что? - не понял Родион.

- Агриппина. А что?

- Ничего. А меня Родион. Давно горит?

- Давно! - махнула она рукой. - Мы всем колхозом пробовали гасить, да только отец слег с той работы.

- Про какой колхоз вы говорите?

- Да про семью нашу.

Родион прислушался. За лесом низко шел самолет - взрывчатку, наверно, сбрасывал. Сейчас Платоныч совсем опростает машину, даст еще один круг, пересчитает ребят и, чтоб все сразу сориентировались, уйдет в сторону пожара. А у них тут начнется.

- От чего загорелось? - спросил Родион.

- Кто его знает! Шатались тут какие-то, с бороденками - не то руду искали, не то карту снимали. Больше никого не было...

- Ну, пойдемте, Пина, - сказал Родион, поднимаясь.

- А у нас баня еще теплая со вчерашнего.

- Ну? Вот это дело! - Он посмотрел на ее странную одежду, на большие сапоги и усмехнулся: - Пина...

- На себя-то гляньте!

- А что?

- Чудище болотное, - засмеялась Пина. - Леший! Здоровый да грязный, тьфу!

На кордоне Родион сразу же полез в баню, а Пина, собрав ему для смены кое-какую отцовскую одежонку, поехала предупредить команду. Она вернулась, когда распаренный Родион, обжигаясь, пил чай в горнице. Отец с лежанки что-то рассказывал ему, а ребятишки, окружившие стол плотным кольцом, безмолвно и жадно разглядывали гостя.

- В порядке там? - спросил Родион, посматривая в окна.

- Вы нехороший человек, - неожиданно сказала Пина. Раздвинув сестренок и братишек, она тоже налила себе чаю. - Очень нехороший! Хитрый.

- Агриппина! - приподнялся отец. - Цыть!

- А что такое? - Родион раскрыл на нее глаза.

- Я им сказала, что ваш приятель в бане, а они переглянулись и говорят: "Понятно". Я сказала, что вы чуть не утопли в болоте, а они опять смотрят друг на друга, перемигиваются. "Ясно", - говорят. А сознайтесь, вы нарочно в болото?

- Что за чушь!

- Они рассказывают, что вы хитрый, как змей. Специально в бучило залезли, чтоб я вас тащила.

- Агриппина! - грозно закричал отец. - Замолкни!

- Ну и трепачи! - Родион крутнул головой, вглядываясь в девушку. Серые глаза ее были преувеличенно серьезны, а влажные полуоткрытые губы таили неуловимую улыбку. - Далеко они?

- У ручья. Вещи стаскали, костер наладили.

- Вы им сказали, что через болото огонь не пройдет?

- А как же! Мы и так знали, говорят. И велели гнать вас отсюда. Говорят, что вы после бани по два самовара выпиваете.

- Вырву я тебе язык, Агриппина! - застонал отец.

- Обопьетесь, а потом лежите, - продолжала Пина. - А тайга горит...

- Вот черти! - изумился Родион. - Ну и черти...

Пина вышла, а мать сказала нараспев:

- Ты уж не серчай на нее, милый человек! Это она такая перед тобой. Злится, что поздно прилетели. Ведь о пожаре-то мы давно уже сообщили...

- Язва она! Неизлечимая! - закряхтел на лавке отец. - Идейная! Пилит меня, что газеты выписываю, а не читаю. Это отца-то! И заполошная, вроде меня, когда я не больной. Последнюю неделю, как я слег, просеку рубит по приверхе. Я говорю, все равно одной не остановить пожар-то, а она только сопит. Смирная приходит, куда и вредность ее девается. Поест и спать.

- Она ведь у нас ученая, - всхлипнула мать. - Десятилетку закончила в Гиренске, хотела дальше учиться, да разве сейчас куда попадешь...

- В интернате она такая и сделалась, языкатая да уросливая, - ласково сказал отец. - А если еще до диплома доучится, что с нее будет? Ух и язва! Такое иной раз отчубучит...

Родион попрощался. В сенцах мать его догнала, сунула узелок с теплыми шаньгами и шепотом, со слезой в голосе попросила:

- Милый человек, ты уж не серчай на Пинку-то.

- Да что вы!

- Она у меня из всех детей...

Мать заплакала неслышно, подбирая слезы узластыми руками.

- Что вы? - встревожился Родион. - Что с вами?

- Боюсь, кабы с ней чего плохого не сделалось, - протянула она. Посоветоваться с вами хочу.

- А что такое?

- Она у нас задумывается, - сказала мать.

- Как задумывается?

- Отец-то не замечает, а я все вижу. Сидит за книгой - пароход тут раз в месяц плавает и книги привозит, - сидит и потом закаменеет вся. А то слезу ей будто бы на глаза нагонит. Я уж книги стала прятать...