Рой Якобсен - Чистая вода Страница 23

На третье утро облачная вата серой пеной легла на горы и воду и похоронила под собой все. Наверно, одежду его смыло и прибило ко дну. Орлы улетали и прилетали; он пробовал сосчитать их. Изредка что-то жевал или пил кофе, грея его на кусках дерева от старого кожуха. Все это время он был хоть и не в помраке, но и не в себе. Желанный покой так и не наступил.

На четвертый день к ужину ветер донес звук. Похожий на собачий лай. Он настроил бинокль — бесконечная белая равнина неподвижно лежала перед ним. Кое-где она была испещрена пятнами серо-черных валунов и матовыми слюдинками замерзших озер, а дальше, насколько мог видеть глаз, отливало сталью море. Ни красок, ни движения. И никаких собак, естественно.

Однако лай раздался снова. Он коснулся его слуха — настоящий, режущий — засел в ушах. Юн откинул крышку на домике и выглянул наружу. Пусто. Зябко. Они никогда его не найдут. Пусто, как в глазах старика Нильса, забывшего все свои байки. И ему не понять и не узнать, что было, а чего не было.

Звук не умолкал. Он дребезжал, как струйка льющегося металла, и Юн вспомнил этот звук, который слышал всю жизнь,— это ворона! Точно, ворона! Юн плакал, ел, пил кофе. Руки уже не пахли ланолином. Орел снова взлетал со скалы. И было лето.

Солнце не заходило, на лугах зеленела трава. На спортивном поле пестрел настоящий табор из составленных в круг трейлеров и вагончиков: передвижной парк развлечений, карусели, лотереи, горки, толпы людей, нарядные мужчины и женщины, хриплые крики из репродуктора.

Юн стоял у стойки тира, крепко сжав ружье. Он выбивал десятку за десяткой — хитрая местная винтовка подчинилась ему всего лишь с двух выстрелов. И теперь он опустошал у насмерть перепуганного цыгана полку за полкой: кубки, стеклянные медведи, вазы с фруктами. Рядом веселилась Лиза, она прыгала, хлопала в ладоши, дергала его за куртку, ее неумолчный смех журчал, как фонтанчик.

Но триумф Юна был велик несообразно его ничтожности и устоям тесного окружающего мира. Старик Заккари-ассен прорезал толпу, схватил дочь за руку и потащил прочь, на глазах у всех. Они с Лизой выросли. Свобода и вольность невинной поры детства кончились. С этого происшествия в мерцавшем огнями парке развлечений жизнь Юна пошла наперекосяк. Он уперся руками в крышку — она не поддалась. Его завалило снегом.

Юн толкал изо всех сил, упираясь ногами в трубу. Крышка не открывалась. И он с необычайной ясностью все понял. Ужаса не было, только в голове гукала пустота. Он открутил ножом скобы, вынул крышку, пробился сквозь толщу снега и продолжал копать, пока свет вдруг не ослепил его.

Пятый день был тихим и безветренным. Вдоль горизонта тянулась тонкая красная полоска. Все ключи на болотах сковало льдом, большинство заливов на озере Лан-геванн — тоже. Зима раскинулась словно кипенно-белое одеяло, на котором робко вышиты крестики сбившихся в поселок домов, каждый в изножий высокого, как тополь, столба печного дыма.

На середине озера на льду стояли трактор, несколько снегоходов, люди и собаки.

В бинокль Юн увидел, как водолаз нырнул в воду и исчез. Потом он вынырнул с веревкой, и за нее на снег вытянули темный бесформенный куль. Они завернули его во что-то, похожее на одеяло, и положили в прицеп трактора.

Водолаз сменил баллоны и нырнул снова; вынырнул, еще раз сменил баллоны и опять полез в воду. Поиски продолжались весь короткий зимний день. Юн встал и хотел закричать. Но ноги не держали его, а голос был сиплый, неслышный. Люди не заметили его. Они сложили вещи, инструменты и потянулись назад в поселок.

Обрезком стальной проволоки, оставшимся от строительных работ, Юн отвернул сперва одну задвижку вентиля, затем вторую. И перекрыл воду.

18

Юн выпрямился и стер с объектива пару капель, хотя дождевик и защищал камеру от снега с дождем. Он снимал погребение Лизы: группка ссутулившихся людей у разверстой могилы; старшие сестры покойной в черном; новый пастор в молитвенной позе; старик Заккариассен; бондарь в костюме; несколько неизвестных родственников.

На подъемнике ждал гроб, убранный цветами, резко контрастирующими с окружающей серостью.

Жители поселка не пришли на похороны. Лиза была дочерью могущественного и ненавистного островитянам человека, всегда мечтавшего о сыновьях. Хуже того, девица оказалась со странностями; вокруг ее гибели ходили мрачные слухи. Хотели ли люди отомстить ее отцу или щадили его, было ли это признанием ими своей вины или упрямством, но сегодня они остались дома, и благодаря этому несогласованному, но единодушному отказу земляков от участия в похоронах Лизы они выглядели как церемония вполне в духе ее непонятной жизни и загадочной смерти.

Могильщик курил, укрывшись за церковной стеной. Порывом ветра в могилу сдуло букет цветов. Пастор прервал речь, Заккариассен поднял голову. Увидел Юна, стоявшего на пригорке, задумчиво кивнул и побрел в его сторону. Остановился метрах в двух от него, упер палку в снег.

— Ты когда-нибудь оставишь нас в покое? — спросил он.

Юн, пристыженный, пожал плечами и отвернулся.

— Я думал, ты болеешь. Говорили, у тебя воспаление легких?

После того как ленсман со своей командой нашел Юна в горах, в коробе с вентилями у озера, он провалялся в постели в сильном жару четыре дня и до сих пор чувствовал слабость, но не настолько, чтобы он не мог стоять здесь и снимать.

— Значит, ты не болен,— продолжал старик.— Тогда что с тобой, если ты вздумал снимать… это?

— Я хочу помнить,— промямлил Юн.

— Помнить?! А не лучше ли тебе постараться забыть, как стараемся все мы? Ты не хочешь раз в жизни поступить как нормальный человек?

Юн снова отвернулся.

— Нет,— сказал он.

Старик медленно покачал головой, повернулся вполоборота и уставился на поля и море внизу. Хотя слезы на бледном лице могли оказаться растаявшими снежинками, Юн почувствовал, что его ненависть к старику слабеет. Может, он прав, подумал Юн, и у меня был выбор. И я мог не приходить сюда сегодня, не снимать, заняться другим. Но я здесь. Ненависть выдохлась, но не сменилась раскаянием. Камеру Юн не выключил

Скорбящие ждали у могилы, пастор бросал наверх нетерпеливые взгляды. Заккариассен не шевелился.

Решив разрядить ситуацию, могильщик встал, махнул Юну черной рукавицей и закричал, чтоб он спустился помочь: одна из двух гусеничных лент на подъемнике перекрутилась, из-за чего гроб мог опрокинуться.

Оставив камеру включенной, Юн спустился вниз и встал на четвереньки рядом с могилой. На дне поверх еловых веток, набросанных, чтобы прикрыть воду, лежал упавший букет. Юн пытался прочитать, от кого цветы — ему вдруг захотелось это узнать, но лента хлопала на ветру, и ничего разобрать не удалось. На секунду он зажмурился, чтобы не потерять сознание, потом приподнял гроб и поправил ленту.

Подошел Заккариассен.

Пастор сказал заключительные слова. Никто не заплакал, и гроб опустили в могилу.

Пока процессия покидала кладбище, Юн не спеша складывал камеру и штатив. Потом подсел к могильщику — переждать вместе с ним, пока пронесет мимо тучу мокрого снега. Тот сплюнул и сказал:

— На сегодня, считай, работа закончена.

— Разве тебе не надо засыпать могилу? — спросил Юн.

— Не-а,— ответил могильщик и снова сплюнул.— Это не обычные похороны. Весь этот театр разыграли для семьи. А сейчас приедут эксперты из города и заберут ее. Что-то, видно, здесь не так.

Он рассказал, что к делу добавились несколько писем, судя по всему — Лизиных, по крайней мере, написанных ее рукой. Анонимный доброжелатель прислал их одному из учителей, а тот передал ленсману. Если верить тем, кто держал письма в руках, чтение не для слабонервных: как только папаша не издевался над девочкой все эти годы… Могильщик покачал головой.

— Да… — пробормотал Юн, глядя в землю. Он тоже слышал о письмах.

— Мне велено подождать. На тело выпишут квитанцию. А ты иди, не жди.

Юн положил камеру и штатив в чехле на финские сани и нехотя повез их с кладбища. Его огорчало, что бедную Лизу ждет, видимо, непонятная судьба подопытной мышки. А он так надеялся, что сегодня она упокоится навек.

По дороге ему навстречу промчались две машины. За рулем одной сидел ленсман, а рядом с ним — незнакомый лысый мужчина средних лет, в рубашке с галстуком и коричневой кожаной куртке. Черные глаза скользнули по лицу Юна, и у него засосало под ложечкой, как в тот раз, когда ему пришлось посреди непаханого поля спросить дорогу у чужого человека.

Машины свернули в сторону кладбища.

В школе отменили уроки по случаю похорон, вернее, трагедии. Но Элизабет дома не оказалось. На кухне в полумраке сидел какой-то незнакомец. Из-под верхней одежды выглядывал воротник белой рубашки с галстуком. На столе лежали кожаная папка, блокнот и фотоаппарат со вспышкой.

Юн зажег свет.