Хосе де ла Куадра - Морская раковина. Рассказы Страница 23

Тут шел длинный перечень, где не упускалась ни одна мелочь и цены указывались не только в сентаво, но и в полсентаво.

Однако Самуэль Моралес никогда не требовал денег. Если просили — мог и повременить с долгами.

— Берите, чего уж тут. Вот рис продадите, тогда и сочтемся. Не беспокойтесь.

На берегу знали, что он частенько помогал своим покупателям.

Однажды его остановила вдова Морено, задолжавшая ему целых десять сукре.

— Могли бы вы, дон Самуэль, дать мне четыре свечки? — спросила она.

— А продуктов? Продуктов не надо?

— Нет… только четыре свечки.

— Что так? Да и зачем вам свечки понадобились?

Вдова разрыдалась. Моралес поспешил в дом. Посредине комнаты на дощатом полу лежал мертвый ребенок.

Вдова сбивчиво объясняла:

— Вот умер он… знаете. Был у меня сын… и вот умер! И теперь мне нужны четыре свечки… Я быстро расплачусь с вами.

Ни слова не говоря, торговец спустился к реке. И вскоре вернулся с двумя свертками: в одном были свечи, в другом — несколько метров белой материи.

— Тут вам свечи, сеньора… А тут миткаль… для гробика. Возьмите. А денег никаких мне не надо.

Вот таким был бродячий торговец Самуэль Моралес — настоящий монтувио.

Только в романах пишут, когда и в какой именно миг зарождается любовь. В жизни все происходит иначе. Никому не ведомо, как возникает это чувство… Бывает, что в самый ясный день небо ни с того ни с сего застилают плотные тучи… А ведь все начинается с маленького, едва различимого пятнышка, которое стремительно растет, наливаясь угрожающей чернотой…

Никто не мог сказать, когда Самуэль Моралес и девушка из Гуаякиля полюбили друг друга. Никто не мог сказать: ни одна из тех языкастых кумушек, которые видят на два метра в землю, ни тем более сами влюбленные. Им так и не довелось узнать о своей взаимной любви.

Она проводила каникулы в асьенде родственников — «Тесоро», на берегу реки Винсес.

Он частенько приезжал сюда на баркасе, и его морская раковина весело созывала покупателей.

Еще от Вуэльта-Перлиды, где река зачем-то делает ненужную излучину, неслась песня морской раковины. Самуэль Моралес причаливал к молу, и тотчас начиналась бойкая торговля. Через некоторое время он не спеша отплывал к северу. И прежде чем баркас скрывался за высокими деревьями у Вуэльта-де-лос-Тамаринадос, снова раздавались заливистые трели морской раковины.

Девушка выходила на большую галерею и долго смотрела вслед баркасу.

Только под вечер Самуэль Моралес возвращался домой, чтобы назавтра проделать тот же путь.

И так каждый день.

Вот тут бы и закончить эту нехитрую историю невысказанной, молчаливой любви двух молодых людей. Но поскольку теперь принято не ставить точку, пока не будут пересказаны все события, я постараюсь что-нибудь вспомнить и поведать об этом читателю.

Нередко ей казалось, что она еще совсем девочка. По сути дела так оно и было: беспечные шестнадцать лет, платьице из органди, непослушная копна волос…

Как-то раз ей захотелось цветных леденцов, и она проворно сбежала на песчаный берег, чтобы купить их в плавучей лавке Самуэля Моралеса.

Увидев девушку, торговец почувствовал какое-то смятение, какую-то слабость во всем теле. А когда она протянула ему деньги, он хотел было не брать их. Однако не посмел, не посчитал для себя удобным и лишь положил в пакет в два, а то и в три раза больше леденцов, чем она просила.

А потом неожиданно задал вопрос:

— Сеньорита, вы умеете плавать?

Девушка ответила, что плавать умеет, и, в свою очередь, поинтересовалась:

— Почему вы спросили меня об этом?

— Просто так… просто так, сеньорита, — смущенно пробормотал Моралес.

— А-а.

Но он не сказал правды. На самом деле сердцем своим он почувствовал, что ему хочется во что бы то ни стало совершить какой-нибудь подвиг… Если бы она неумела плавать и нечаянно упала бы в воду!.. Тогда бы он кинулся ее спасать и вынес на руках, прижимая к своей сильной груди.

— Сеньор, а вы каждый вечер проезжаете мимо нас?

— Каждый вечер.

— Отчего же молчит ваш рожок?

Теперь он набрался духу и сказал:

— Я буду играть… тихо-тихо, только для вас… Вы непременно услышите.

Она чуть улыбнулась.

А Моралесу почудилось, что нет больше мутной Винсес и баркас качают волны Кананги изумрудно-зеленого, самого любимого его цвета.

С той поры каждый вечер от Вуэльта-Перлиды и от Вуэльта-де-лос-Тамариндос летели звонкие и нежные переливы морской раковины. А девушка прислушивалась, засыпая в своей кровати под высоким пологом, который оберегал ее от москитов и заодно от нескромных взоров молодых кузенов. И тихо, блаженно улыбалась…

Быстро пролетели месяцы. Девушка, которую звали — если мне не изменяет память — Перпетуа, вернулась в свой колледж в Гуаякиле.

А морская раковина Самуэля Моралеса все поет. Только в песни ее закралась та же печаль, что слышится в ночных криках зловещих вальдивий, птиц, которые накликают на людей смерть.

Никогда больше не возвращалась в «Тесоро» эта славная девушка из Гуаякиля. Должно быть, она вышла замуж и у нее целый выводок детей. Но еще очень долго (а точнее, еще целых пять лет после отъезда) ее звонкий девичий голосок выводил замысловатые трели морской раковины, когда на нее находила беспричинная грусть.

И что удивительно: ей тотчас становилось теплее на душе.

Вот, собственно, и вся история молчаливой, невысказанной любви, которую не захотели понять мои земляки в маленькой деревушке Пуэбло-Вьехо, там, далеко в монтувийских горах.

Гость. (Трагическое происшествие)

 ее беременности узнали, когда она была уже на пятом месяце, и дело начало принимать дурной оборот.

А до этого никому ничего и в голову не приходило. Да ведь и то сказать: во всем господском доме в асьенде «Эль Энканто», не считая ее самой, жила только одна женщина — Рита, но Рита была не просто ее служанкой, а рабыней; более того: Рита боготворила сеньориту Флоренсию.

Зато в округе это событие сделалось всеобщим достоянием. Судили-рядили все кому не лень. Строили самые невероятные предположения. Выкладывали что кому взбредало на ум. И непременно с оттенком злорадства.

Особенно старались сушильщицы. В часы работы это происшествие служило им обильной пищей для разговоров. Сидя на тростниковых циновках, выбирая гнилые зерна кофе или какао, вялые, потные, усталые, измученные женщины судачили без конца — это отвлекало их от мрачных дум о невзгодах своей загубленной жизни и заставляло забывать однообразие многочасового труда.

— С кем же это она согрешила, а?

— Да, правда, с кем?

— Конечно, с солдатом. А то с кем же еще?

— С солдатом!

— Вот они, белые-то девушки, бесстыдницы!

— Да уж!

Какая-то злая старуха, как видно вдоволь хлебнувшая горя на своем веку, вкрадчивым тоном спросила:

— А не с самим ли папашей?

— Со стариком? С доном Хавьером?

— Все может быть.

— Нет!

— Нет.

— Нет…

Новая догадка:

— Ну тогда с братом…

— Это уж скорей.

— Этот молодой повеса способен на все.

— Но ведь дона Алехандро не было здесь, когда девчонка пузо нагуляла!

— Что ты сказала? Девчонка? Ха-ха-ха!

Никто не заступился за Флоренсию. Сушильщицы бессознательно старались хоть немного вознаградить себя пересудами о хозяевах, которые их эксплуатировали и на которых теперь свалилось несчастье.

Первое действие трагедии разыгралось полгода назад.

Однажды ночью в асьенду дона Хавьера Сегарры прискакал солдат регулярной армии. Его спасли конь и ночная тьма, иначе он попал бы в плен к повстанцам, одержавшим победу в сражении, которое развернулось в долине, неподалеку от асьенды.

Солдат был ранен. Ему нанесли удар ножом под левую ключицу. Но эта рана оказалась неопасной. Хуже было то, что пуля пробила ему левое бедро.

Дон Хавьер Сегарра предоставил ему убежище. Старик сочувствовал повстанцам, его родной сын Алехандро сражался в их рядах, и все же он не колеблясь оказал беглецу гостеприимство.

В молодости дон Хавьер был лекарем. Тогда у него еще не было благоустроенной асьенды. Но в конце концов на деньги, вырученные от продажи мазей и настоек, он приобрел «Эль Энканто». Уход за раненым он взял на себя.

Но его гостеприимство этим не ограничилось. В ту же ночь мимо асьенды проезжал отряд повстанцев, преследовавший обращенных в бегство солдат; повстанцами командовал Алехандро.

— У нас никто не прячется, отец? — осведомился он.

— Нет, сынок.

Алехандро заметил чужого коня.

— А чей это конь? спросил он.

— У меня, сынок, остановился один человек проездом из Манаби.