Вячеслав Сухнев - Грязные игры Страница 23

После некоторых осторожных разысканий генерал обратился к небольшой группе людей, занимавших когда-то достаточно высокие посты в ЦК партии и военно-промышленном комплексе.

Достаточно высокие, чтобы знать о существовании Управления. Эта группа, оставаясь в тени последних событий, по-прежнему пыталась управлять «бронепоездом», на котором закрасили серп и молот.

Встретились в хитром загородном ресторане, принадлежащем на паях Управлению и мафии. Генерал достал золотой портсигар с аппаратом, мешающим записи разговоров.

— Наша большая и сплоченная организация осталась без генерального подрядчика. Либо вы берете нас на баланс, либо мы переходим на хозрасчет.

— Что вы имеете в виду под хозрасчетом? — спросил самый пожилой политик, чопорный человек с сумрачным плоским лицом.

— Начнем брать заказы, — объяснил генерал. — Хотите знать, какие? Наследники династии Пехлеви и их родственники, думаю, смогут профинансировать реставрацию монархии в Иране. А ваш общий друг Саддам, полагаю, найдет средства, чтобы мы занялись почти мирной аннексией Кувейта.

За столом переговоров повисла давящая тишина, нарушаемая лишь звяканьем ложек.

— А Романовых не сможете назад подсадить/ — решил разрядить атмосферу самый молодой политик — с прической как у рок-музыканта и в свитере в клеточку.

— Сможем, — серьезно кивнул генерал. — Передайте хлеб, пожалуйста. Подсадим по-свойски, по-землячески — с большой скидкой. А то и в кредит договоримся, если под хорошие проценты…

По-моему, недосолено…

— Да-а — протянул молодой политик. — И каков же ваш бюджет? Примерно. Надо же знать, что покупаешь…

Генерал начертал на салфетке цифру, показал издали.

— В год? — уточнил молодой.

— В месяц, — невозмутимо ответил начальник Управления. — Если брать в расчет всех сотрудников, от рядового агента до начальника, то получается в полтора раза меньше, чем обходится государству содержание каждого члена вашей семьи.

Опять повисло молчание. Супчик доели, и бесшумные официанты принесли перемену — мясо под острым соусом…

— По-моему, дешевле вас прикрыть, — сказал третий политик, с лицом молодящейся старухи.

— Будем считать, что вы неудачно пошутили, — сказал ему генерал. — А если серьезно, нам дешевле будет прикрыть вас. Всех. Кстати сказать, такое мнение тоже имело место.

— Хорошо, — сказал старый политик, — мы договорились. Осталось уточнить один существенный момент. Какова идеология вашего ведомства? Ведь вы все были членами КПСС…

— Были, — согласился генерал. — Как и все здесь присутствующие. Однако в директиве о нашей организации Сталин собственноручно написал: она создается для специальных операций за рубежом в пользу государства. Но не обозначил, какого именно. Рабоче-крестьянского, например, или советского. Социалистического, капиталистического… Для пользы государства — и все. Андропов дописал, и внутри страны. Опять же не расставляя идеологических акцентов. С юридической точки зрения — очень удобная директива.

— Удобная, — согласился пожилой политик. — Итак, вы по-прежнему работаете в пользу государства. Единственное, в чем мы дополним наших вождей… Запишем: под контролем государственных органов.

— А каких именно органов? — усмехнулся генерал. — Хорошо, если таким органом окажется голова. А если прямо противоположное? Нет, господа…

Мы работаем по вашим заказам и в пользу государства. Никакого контроля. Никаких ревизоров. Иначе нам после каждой ревизии придется заказывать фобы.

Дальше начался торг. «Заказчики» потребовали свернуть работу Управления на Ближнем Востоке и не проводить спецопераций в странах НАТО. Предложили упразднить в Управлении инспекцию по военной разведке. Генерал и тут согласился. Потому что структура, именуемая в переговорах инспекцией, была на самом деле лишь аналитической группой большого отдела. Но и ее хватило, чтобы впоследствии стать костяком ведомства академика Примакова. Пожертвовало Управление и отделом по борьбе с промышленным шпионажем. Его работники перешли на службу в Министерство госбезопасности, образовав там Управление по борьбе с экономическими преступлениями.

Генерал раздавал людей, зная, что кадры и структуры из Управления не уходят, даже если их переводят в СВР, в МТБ или в ДСК. То есть в домостроительный комбинат. «Кадры решают все…»

13

«Подтвердились выводы, сделанные в докладе вице-президента А. В. Руцкого, касающиеся непрекращающегося роста преступности, особенно корыстной направленности, незаконного обогащения ряда субъектов предпринимательской деятельности в результате незаконных валютных операций, крупномасштабных банковских афер и уклонения от уплаты налогов.

Подтверждено, что из-за отсутствия системы контроля со стороны правительства Российской Федерации не были пресечены многочисленные случаи вывоза и хранения валюты за рубежом, стало возможным беспрецедентное обогащение недобросовестных предпринимателей на фоне резкого обострения внутриэкономических проблем».

И в воскресенье он решил задачу. Почти решил.

От осознания этого факта Толмачев почувствовал приступ удушья, а не радостного возбуждения, как это бывало раньше, когда с помощью компьютера, двух пачек сигарет и литра кофе он отлавливал во внешне целостных структурах незаметные инородные образования. Сейчас он словно оказался в положении рыбака, выдернувшего из воды вместо щуки ядовитую, готовую ужалить змею. И он по-настоящему испугался.

Однако его тянуло дойти до самого конца задачи, как иногда тянет досмотреть страшный сон. Оставалось уточнить некоторые детали, но для этого нужна была справочная Управления — большой архив.

Толмачев настолько задумался, неподвижно согнувшись над портативным компьютером, что не сразу понял: звонят в дверь. На пороге ухмылялся гуманист и просветитель Глорий Пронин. Внутренний карман его серого всесезонного пальто красноречиво оттопыривался. И попахивало от писателя первым утренним причастием, не оскорбленным ни корочкой хлебца, ни карамелькой.

— Сидишь? — спросил Пронин. — Жжешь нейроны?

— Сижу, — кивнул Толмачев. — Жгу. А у вас, чувствуется, уже наступил период полной пожарной безопасности.

— Я тут сходил на участок, — сказал Пронин, освобождаясь от пальто и шарфа. — Ну, сходил на участок, в школу, которая за аптекой. И голоснул. По телеку-то все талдычили: да-да-нет-да! А я им наоборот: нет-нет-да-нет! Пусть восчувствуют суровое слово трудовой интеллигенции. А погода, доложу, стоит совсем весенняя. Значит, пережили зиму. И в этот раз она меня не достала.

Пронин вбил себе в голову, что умрет обязательно зимой, и заранее жалел тех бедолаг, которые будут ковыряться в промороженной земле, готовя ему могилу.

— Да, потеплело, — согласился Толмачев. — Это заметно по вашей рубахе. По случаю весны оборвали пуговицы?

— Действительно, — ощупал ворот писатель. — Только это не моя работа. Я, видишь ли, проголосовал и начал агитировать народ. Ну, чтобы тоже писали: нет-нет-да-нет. Тут появились какие-то мордовороты и вышвырнули меня не токмо из помещения, но и со двора. Как хрусталь за пазухой уберег — ума не приложу. По воздусям летел. Вот это, доложу, демократия! Лучшие сыны народа вылетают с референдума, как коровье говно с лопаты…

— Не надо было агитацию разводить в день голосования. Это незаконно.

— А рубаху рвать — законно? Последнюю рубаху? Ладно. Господь за меня заступится — впаяет им, козлам, паховую грыжу… Найдется, чем закусить?

— Боюсь, Глорий Георгиевич, показаться не очень гостеприимным, — Толмачев не замечал протянутого ему писательского пальто, — но у меня срочная работа.

— Тю! — удивился Пронин. — Воскресенье же! А у него опять работа… А жить когда, Коля? Жить!

Толмачев не стал дискутировать по поводу важнейшего вопроса бытия, лишь заботливо обмотал жилистую красную шею гостя его измятым клетчатым шарфиком. Пронин покорился судьбе и молча удалился. А Толмачев посмотрел в окно.

Погода действительно стояла совсем весенняя.

Отлогие склоны глубокой ложбины между двумя домами напротив зазеленели, в нежной дымке над ними чувствовались восходящие теплые токи. Коричневая собака, издали похожая на букашку, медленно перемещалась по зеленому гребню рядом с красным пятнышком детской куртки.

Он заварил свежий чай, распахнул пошире окно и вновь уселся за стол. Над головой беспокойно шаркал писатель и с грохотом передвигал кресло.