Виктор Ротов - Карл Маркс на нижнем складе Страница 23

— Погуляй, Хороший. С полчасика, а? Муж стесняется…

Гугу внимательно поглядел на хозяйку, мол, ты чего гонишь? Перевел взгляд на недоеденные вкусные косточки. Гульяна заверила его:

— Мы не съедим, не бойся. Вернешься — доешь.

Гугу встал и неохотно вышел в коридор.

Гульяна снова взобралась Петру на колени, обняла. Петр, замирая от подвалившего счастья, запустил руку к сисечкам. (Она без бюстгальтера.) Сисечки теплые, бархатные, пахнут хорошим туалетным мылом. Целуя их, Петр покосился на бдительного Карла Маркса. Тот, казалось, смотрел на него строго, можно сказать, осуждающе.

Гульяна снова съерзнула с колен, подставила стул к шкафу, потянулась, ослепительно заголясь, повернула бюст лицом к стене. Потушила свет.

— Вот теперь можно. — Она живо сбросила с себя фуфайку и распахнула халат. Заставила Петра встать со стула, мигом расстегнула на нем пояс, спустила брюки и с восторгом обнаружила его в полной готовности — напряженным до предела. Посадила его обратно на стул, осторожно села ему верхом на колени, на чудесное мужское творение; приспособилась прекрасно и, подавшись упруго вперед раз и другой, напряглась и тихо, протяжно застонала. — Я так бежала к тебе! Так спешила!.. — глотая слова, выдыхала она горячо.

— Милая! — шептал он в ответ. — Сладкая моя. Прелесть моя!..

Она целовала его, захлебываясь от счастья. Жарко и жадно, будто срывала с его губ и впитывала в себя драгоценные слова любви. И снова воспламенялась, и снова разжигала его. Весь мир, казалось, обрушился, исчез. Осталось одно — единственное желание — у него погрузиться в нее целиком; у нее — вобрать его без остатка.

А потом он проводил ее почти до поселка.

На обратном пути, наслаждаясь тихой звездной ночью, скрипя по шпалам протезом, он неторопливо беседовал с Гугу:

— Только ты, пожалуйста, не завидуй мне. От зависти счастье рушится. Я уже и сам боюсь. Так счастлив, что боюсь! Подумать только — мне, калеке, досталась такая женщина! И ты посмотри, какая молодец. Что хозяйка, что мать, что жена. Что женщина! Слаще трудно себе представить. Не к добру все это, Хороший. Ой, не к добру…

Гугу, шедший впереди, приостановился, тернулся ему об ногу, мол, не бойся, все будет хорошо, я с тобой.

Утром что‑то долго не было сменщика. Пришел уже начальник. Петр традиционно пожал ему руку. Пришли даже девчата, почти на час опоздав. Петр глянул на них и понял, почему они опоздали: они нынче нарядные, накру ченные, умытые с мылом, и, Петр подозревал, может, даже душ приняли утром. Прибежала показаться и мастер из цеха ширпотреба. Вместо обычной запорошенной опилками брезентовой спецовки на ней нежно — розовая легкая болоньевая тужурка и громадный красный газовый шарф на шее. Мордашка вымыта с мылом и раскрашена старательно. Они полагали, что ученый уже здесь. Но его не было. Девчата явно расстроились и набросились на Петра, срывая на нем злость:

— А ты чего торчишь здесь?

— Сменщика нету.

— Говорят, вы всю ночь здесь марьяжили с Гульяной.

Петр вскинул удивленно брови.

— Да, да! Видели бабы, как Гуля твоя бежала рысцой после полуночи.

— Интересно узнать, где вы тут приспособились? — Ксения Карповна — бухгалтер — пошла заглядывать по углам.

— Тайна, — сказал Петр.

— А ты у Карла Маркса спроси! — хохотнула мастер из цеха ширпотреба, смотрясь в зеркальце и что‑то поправляя в красках на лице.

— Когда приспичит, — найдешься, — добродушно заметила Кира — экономист. — Мы вон с моим, когда припечет, на люстре можем приспособиться…

— Ха — ха — ха!

Один за одним в бухгалтерию стали заглядывать их мужья. Сначала заглянул муж бухгалтерши — как будто забыл у нее что‑то сггросить долга. Потом муж мастера из цеха ширпотреба. И даже Кирин муж — шофер лесовоза. Выехав из гаража в лес, он не поленился, видно, дать круголя, попросить у жены рубчик на обед. Якобы забыл дома взять.

— Чей‑то они загоношились? — округлила глаза мастер из цеха ширпотреба.

— А ты не понимаешь? — ехидно воскликнула Кира. — Им же интересно, ради кого это мы сегодня перышки почистили.

— Правда! — еще больше округлила глаза мастер из цеха ширпотреба. — А я утром крашу ресницы и думаю, чего это он крутится возле меня, не идет на работу?

— Ха — ха — ха!

— Пусть поревнуют! Крепче любить будут, — сказала бухгалтерша, поправляя прическу. Она прибрала на столе, аккуратно разложила бумаги, переставила с сейфа на стол бумажные цветы в узкой вазочке, встала, прошлась по конторе, поправляя юбку на узких бедрах своих, и села на место, готовая встретить гостя во всеоружии.

Петр кругнул головой: ну бабы! Выпростался из‑за стола, скрипя возмущенно новым своим протезом, пошел к двери.

— Встретишь его там — не задерживай! — крикнула ему вслед мастер из цеха ширпотреба. И женщины дружно засмеялись.

«Вахту» Петр уже прозевал, она привезла рабочих и ушла. Теперь ему добираться домой пёхом. Сменщик, оказывается, приехал вместе с рабочими. Он сидел на лавочке возле будки — вагона и курил свой неизменный «Памир».

— Ты чего не кажешься? — подошел к нему Петр. — Я уже думал, что‑нибудь случилось.

— А я думал, что ты уехал. Я, вишь ты, не позавтракал дома, жду — Мотя пирожок испечет, вынесет…

Идя по шпалам, Петр настроился поразмышлять про то, что вчера говорил на занятиях ученый. Кажется, главное, на что он нажимал — это научиться добросовестно работать каждому на своем месте. Проще говоря — на Бога надейся, но сам не плошай. И, пожалуй, он прав. Конечно, правительство там не ахти как мудро распоряжается, но и мы здесь, на местах совсем распустились. На разделке мужики почти в открытую пьют. Особенно во вторую смену, когда нет начальства. Бабы вон в бухгалтерии почти на час опоздали на работу. И это у них частенько. А я? За что деньги получаю? Мальчишки кран курочат, а я ничего не могу с ними сделать!..

Петр вспомнил, что он собирался сходить к Горлову Олегу, сказать, чтоб он приструнил сына, чтоб тот не лазал, не портил механизацию.

«Вот сейчас и зайду, — решил он. — Олег нынче в отпуске, сараюшку дома чинит».

Олег Горлов, мужик лет сорока пяти, длинношеий, узкоголовый, в расхристанной вельветовой рубашке, вкапывал столбик калитки вместо сгнившего. Петр подошел к нему, остановился, оперся о палочку. Рядом сел, а потом улегся Гугу.

— У меня разговор к тебе, Олег Игнатьевич.

— Давай, — не отрываясь от дела, добродушно сказал тот.

— Нащет сына Васьки.

— Чо такое?

— Лазит, понимаешь, по кранам у нас на нижнем складе, курочит.

— Что он там раскурочил?

— Говорят крановщики, приборы сломаны.

— Ат, стервец! Опять, значит, за свое? Ну, подленыш!.. Придет из школы, я ему отмечу то место, откудова ноги растут.

— Не — е. Ты особенно не бей. Ты поговори с ним. Мол, люди трудятся на машинах, детишкам на хлеб зарабатывают. На совесть нажми.

— Ты не учи меня, слышь! Брал я и на совесть его, и разговоры разные с ним разговаривал, и подзатыльники навешивал. А толку? Вон в цацках его целая гора разных приборов. Космонавт чертов! Ракету собирается строить.

— Ну тем более! Значит, у него умственный интерес, а не просто так. Может, купить ему какие приборы?

— Ты денег дашь?

— А ты што — жалеешь?

— Говорю — не учи. Топай своей дорогой. Доложил и топай дале.

— Ну так!..

— А вот и так! Не люблю сексотов.

— При чем здесь сексот?

— А при том! — Олег кинул в заготовленную ямку дубовый ошкуренный столбик и шагнул к непрошеному гостю. — Докладывать, видно, мастер! И работу себе такую выпросил. По душе! Так?

— Ну ты, Олег, не обижай‑то зря!

— Иди, иди к своей Гуле. Приласкай, не ленись, а то убежит ненароком. Каждую ночь куда‑то бегает. Говорят, какой‑то армяшка деньгами да подарками прельстил.

— Тю на тебя! Сдурел!

— Я те сдурею, — и Олег схватил топор. — Иди, говорю, своей дорогой.

— Нет. Ты чего окрысился? Что я такого?..

— А то, что за своими вылупками досматривай. Вон Алешка ходит по поселку вшивый!

— Не бреши, дурак!

— Я те вот побрешу! — и Олег, наливаясь краской, поиграл топором. — Тебе, я вижу, больно выслужиться хочется. Со своей овчаркой. Сыщик нашелся!..

Петр отшатнулся. Гугу вскочил, молча оскалился на Олега. Тог опустил топор.

— А эту скотину мы как‑нибудь из ружья пристрелим! — крикнул он вслед удалявшемуся Петру. Тот ковылял торопливо прочь от разъяренного мужика. Уже за железнодорожными путями, выбравшись на дорогу на той стороне поселка, он оглянулся и плюнул в сердцах.

— Ну публика! И что я такого сказал? «Сексот»! Выдумал тоже. Никогда сексотом не был… А тебя, Гугу, скотиной обозвал, — обратился он к Гугу, тершемуся об ногу. — Ты вон шастаешь по ночи на территории склада, лаешь на воришек — они тебе припомнят! Говорю тебе — не шастай, не тронь их. Могут и в самом деле пристрелить. Когда люди проторили дорожку к дармовому добру, то не суйся поперек. На злобу смертельную напорешься. Я это уже понял. А вы, похоже, нет. Они распоясались и уже никого не боятся. Даже ученому человеку дерзят. Слышал вчера на лекции?.. Ты думаешь, они спорили по делу? Как бы не так! Просто он намекнул — только намекнул! — что жить надо по совести. А они уже и окрысились. Видел, как один за дверь вывалился, потом другой? Не согласные! Почуяли угрозишку шкурным своим интересам. Во как! А ты говоришь! Вот и он — Олег — тоже. С ними. И сначала спокойно с нами разговаривал, а потом вспомнил и завелся. Вспомнил, наверно, что ты его ночью облаял. Мешал тащить. Мафия! Да и Ваську своего не стегал он ремешком. Брешет! Лапшу на уши вешает. Небось как раз, наоборот, научал еще пакостить. На кране они тогда возились для отвода глаз. Я теперь припоминаю, чья это была узкоголовая фигура на машине, когда меня грузин пихнул и мандарины всучил. Олег1 там был!.. И заметь себе, Гугу, как он угрожает — не «я пристрелю», а «мы пристрелим». Значит, он не один, значит, их много. И с ними действительно шугки плохи. Вот так и живем: только я направился, чтоб сделать доброе для государства дело, и тут мне по носу. Товарищ ученый — он что, поговорит, поговорит нам про честь и совесть, сядет и уедет к себе в город, в институт, а нам с тобой жить среди этой публики. Улавливаешь мысль? То‑то!..