Римма Глебова - Мистические истории Страница 23

Я забыл на следующий день и ворожею и предсказание, и окунулся с головой в празднование своего первого юбилея. Друзья пожелали мне еще много юбилеев впереди, много раз по двадцать пять, я смеялся и согласно кивал, но вдруг заявил: «Э нет, братцы, стариком я быть не хочу! Старость – это большая мерзость и гнусность, мне на стариков смотреть не хочется – противно». Тут я всего на мгновение, увидел перед собой своего отца в коляске, доживающего свой век в приюте ( а как же иначе, я навыками санитаров и медсестер не обладаю), и этот момент внутри что-то щелкнуло – впервые. Тут я почувствовал себя плохо, тошнота подкатила к горлу, я стал падать, друзья подхватили и поволокли меня в ванную. Слишком много выпил, вот и результат.

На другой день я поссорился со своей девушкой. Я заявил ей, что она вчера кокетничала с моими друзьями направо и налево и простить ей такого поведения я не могу. Не могу и всё! Я знал, что она беременна, и вовсе не собирался ее бросать, хотя и зудело-подзуживало каким-либо чудесным образом освободиться, но она восприняла мои запальчивые слова слишком всерьез, убежала в слезах, и больше я ее никогда не видел. Она той же ночью прыгнула с моста в холодную осеннюю воду… бр-р-р… Как в плохой пьесе.

После тридцати я женился, даже дважды, но все как-то неудачно. Не везло мне с женщинами, вздорные были и глупые, и ужасно надоедливые, ну всегда им что-нибудь надо, всегда! Тряпки, шубы, колготки, туфли, дети. Первая мне даже ребенка родила (хотя я и не просил), но ушла вместе с ребенком к другому и, по-моему, как раз во-время: сильно устал я от нее, с утра до вечера о чем-нибудь болтала, и ребенок тут же пищал… уже не мог я терпеть. Счастье, что сама ушла. А вторая… исчезла куда-то, не знаю. Утром вышла, вечером не вернулась – заявил я в полиции. Я так и знал, что им не до меня будет, как раз в городе случилось несколько убийств подряд, и мое несчастье никого не взволновало. «Придет», – сказали мне, и я их больше не беспокоил.

Время шло, я переехал в другие места и, поскольку без женщин прожить нельзя, я женился в третий раз. Года четыре мы с Лусинцией прожили дружно, Лусинция была женщиной моей мечты – красивая очень, молчаливая и нескандальная. Луськой я зову ее, или еще Лусиндой – ей нравится. Раньше нравилось, а теперь ей уже ничего не нравится, разве только эта квартира. Наши хорошие отношения давно в прошлом. И всякие другие отношения там же.

Когда мне стукнуло сорок девять, пришла ко мне ворожея – во сне. Я не узнал ее сначала, стала она старой и седой, но, чем дольше она говорила, тем больше молодела на моих глазах и ушла, исчезла совсем молодой, как тогда. Проснувшись утром, я силился вспомнить, что она сказала, но вспомнил только несколько слов. «Оглянись, – сказала она, – потому что мало осталось». И после этих слов исчезла. Я встал с постели и почему-то подошел к зеркалу. Под глазами темные мешочки, вдоль щек залегли неприятные складки, на подбородке седая щетина (недавно, ну буквально вчера черная была), зубы желтые от табака, вкус во рту мерзкий… Я высунул зачем-то язык… бр-р-р! Всё отвратительно. И печень разболелась. Вчера в ресторане все перепились, и я, пока еще на ногах держался, громко объявил, что полтинник в следующем году праздновать не стану, мне эта цифра не нравится, а потому праздную сейчас, пока еще молодой! Не знаю, не помню, как домой попал. Луська, наверно, на такси доставила.

Вот так, по-свински напившись, в полном забытьи, я встретил свои сорок девять, и еще сон этот приснился… Мысленно я дал себе обет больше не напиваться, подлечить печень, разобраться с Лусиндой и вообще улучшить качество своей жизни со всех сторон. Стерва. Ей только моя квартира нужна. Сейчас пойду к ней и… 

Я вошел в Луськину спальню (она давно вытребовала себе отдельную комнату). Разлеглась, разоспалась, Лусинда-дурында… Я с неудовольствием рассматривал ее отечное, но все равно красивое лицо, размазанную помаду, остатки синей краски на выпуклых веках. Неужели все жены по утрам такие? Или только мои? Ну, первую я уже почти забыл, вторую… и вспоминать про это не хочу, тошнило меня тогда двое суток. Когда что-то происходит, тяжелое и ненужное, меня всегда тошнит. Моя – или уже не моя? – Луська тоже уже почти бывшая. Стерва, завела у адвоката дело, чтобы эту квартиру продать и деньги поделить. Как только я подал заявление на развод, так и ринулась к адвокату. Может, не разводиться, остановить процесс? Я ведь по – хорошему хотел, мирно развестись, и чтобы она ушла к своему хахалю, а она не хочет уходить, ее всё устраивает. И будет устраивать. Приведет своего хахаля сюда, и что, втроем будем жить? Я ведь совсем от Лусинды отказаться не могу, пока она здесь. Тянет, сука магнитная. Лежит сейчас как ангелица. Если умыть. Вот положить сверху… нет, сначала изнасиловать, потом на личико подушку и подержать так, минут пять-шесть… Но чтобы не до конца… следить надо. А потом в ванну отнести и опустить в воду, на дно, никакая экспертиза не определит, что и от чего. Принимала пьяная ванну (алкоголь в крови найдут), уснула и захлебнулась. Квартиру делить не надо, хахаля пускать не надо. Жить-поживать, да добра наживать, как в сказках говорится. А мне и добра не надо, просто жить-поживать.

Насладившись всем этим вволю, я пошел на кухню варить кофе. Сварил на двоих и крикнул: «Лусинда, Луся, иди кофе пить!». Сидел, терпеливо ждал. Явилась на запах, а как же. Я глянул на нее, умытую и свежую, в коротком шелковом халатике и, не говоря ничего, потащил в нашу бывшую супружескую спальню. Но не дотащил, повалил в коридоре на ковровую дорожку, заложил ей руки за ее же спину и предался бурному соитию, не обращая внимания на сопротивление и на нечленораздельные вопли…

Потом мы пили кофе, и Луська с красными пятнами на щеках и избегая меня взглядом, сказала, что я ее изнасиловал, и она об этом факте доложит в суде. «Изнасиловал, и еще изнасилую, – пообещал я, – но не сейчас, чуть попозже». Я смотрел на нее, на красные пятна и был собой недоволен. Не задушил, не утопил, только изнасиловал. Сделал то, что смог, а что не смог – так не злодей же я. Но если бы она не сказала, я бы и не понял, что изнасиловал. Поскольку подобное и раньше у нас случалось. Правда, тогда она мне женой была, и хахаля не было еще. Черт возьми, во-о-т почему сейчас я по-другому всё почувствовал, потому что уже не жена. И она что-то поняла с моей стороны, потому и злая сидит, словно ее действительно изнасиловал посторонний мужчина. Но глазами, глазами-то бегает и личико всё такое… довольное.

– Понравилось? – спросил я тихо, заглядывая ей в глаза.

Луська запустила в меня чашкой, а в ней еще половина кофе, правда, остывшего. Но я увернулся, чашка ударилась об стену, осколки брызнули на пол, коричневые струйки поползли по серебристо-голубому кафелю. Я усмехнулся и, не допив свой кофе, ушел в ванную. Как что-нибудь случается такое… нестандартное… так меня тошнит. И щелкает внутри, щелкает.

Так и жили. Живем. Хахаль приходит, уходит, иногда ночует. Я его не замечаю. Пустое место. Пустое место проходит по коридору. Пустое место пьет в кухне чай, кофе, виски. Если бы я его заметил, пришлось бы с ним что-то делать. А с пустым местом что делать? Даже мысленно неинтересно. Но может быть, мне его заметить и поэтому убить? Я бы его убил. Задушил же я Лусинцию и в ванне еще утопил. И хахаля, как только замечу, так и убью. Только чем? Пистолета у меня нет, шпаги тоже. А как еще мужчина может убить другого мужчину? Молотком по голове? Противно. Душить Луську и топить тоже было противно. Меня потом тошнило в ванной. У меня такая реакция, подумаю: хорошо бы было сделать так и так, и тошнить начинает. Если не сразу, то попозже. Наверное, потому, что на самом деле не делаю, но в мыслях всё переживаю очень ярко. Я думаю, все так. Мысленно рады убить и еще много разного сделать, но в действительности не делают. Боятся. Если человек будет точно знать, что наказания не последует, он перестанет бояться.

Многие думают, что наказание может настигнуть если не здесь, то в другом месте. Где оно, другое место – наверху, что ли? Глупости. Только люди наказывают людей. А те, кто наказывают, сами идеальные, что ли? Судят, сроки дают, в тюрьму сажают, а сами, сами-то?.. Внутри у них не щелкает, как у меня?

В прошлом году я украл. Спер в магазине очки с прилавка. Там одна тетка мерила-мерила, штук пять перед ней уже лежало, с разными цветными стеклами. Я взял незаметно одну пару и вышел из магазина. С виду спокойно, а внутри все сжалось, вот сейчас крикнут: «А ну вернись и положи на место!». Очки я подарил Луське, она сказала: «Дешевку купил». Какая разница, главное, я украл, и ничего мне за это не было. Щелкнуло внутри, так я уже привык. А немного позже курицу стащил. Продавца не было видно, а они чистенькие, упитанные, развратно-розового цвета, горой передо мной лежали, и я взял одну. Положил себе в сумку и вышел, спокойненько так и независимо. Когда Луська сварила ее, мне показалось, ничего вкуснее этой курицы я не ел. Грех сладок, – подумал я. Сладок, когда нет наказания. Внутри чувствительно щелкнуло, я поежился и мысленно огрызнулся: «хватит!».