Наталья Солей - Ход Корбюзье, или Шерше бlя femme Страница 23

Удар был сильным и неожиданным. Лодка перевернулась, отец поплыл к берегу, его все время сносило течением, но он все-таки доплыл и даже вышел из воды. Однако сердце не выдержало переохлаждения, и он скончался, упав на берегу.

С тех пор Володю воспитывала только мама. Точнее сказать, ясли, школа, улица, соседи. Маме приходилось много работать. Замуж она больше не вышла, хотя ее и звали – но, видимо, не отпускала память об отце. На все вопросы о замужестве она отвечала как бы невзначай, словно это только что пришло ей в голову: «Видимо, незаменимые все-таки есть!»

Жили, конечно, трудно, но Володя никогда не ощущал себя каким-то обделенным или несчастным. Обитали они недалеко от Дома пионеров, и мудрая мама, «чтобы Володька не болтался по улицам», записала его во все имеющиеся там кружки: рисования, резьбы по дереву, по камню, в литературный кружок, в спортивную секцию греко-римской борьбы. Маленький Шапошников, парень способный и любопытный, везде был первым, а потому с удовольствием посещал все занятия и домой добирался затемно.

Так прошло детство, закончившееся в тринадцать лет, когда он поступил в строительный техникум. Учеба давалась легко, руки у него тоже были «тем концом вставлены».

Лучших выпускников техникума в тот год распределили на работу в Москву. Нужны были непьющие, работящие парни для строительства подземного оборонного объекта. Володя вообще считал себя счастливчиком и такие жизненные сюрпризы воспринимал как должное. Главное, его радовало, что он едет на работу, которая будет хорошо оплачиваться, а значит, наконец сможет помогать маме.

Москва обрушилась на юного Шапошникова всей мощью огромных расстояний, многолюдностью и непредсказуемостью. Первые свои выходные он провел, просто гуляя по городу. Особенно ему понравился центр. Правда, тогда, в 1985 году, когда Шапошников приехал в Москву, здесь царил совершеннейший упадок: «убитые» подъезды, почерневшие от времени и грязи фасады старинных домов столицы – все это создавало ощущение краха и распада, являя собой образ затухающего очага. Но Володя убожества вокруг себя вроде как и не замечал. С восьми утра бродил по улицам, впитывая энергетику исторической памяти, которую накопили за многие годы московские переулки и дома.

Однажды, обойдя Красную площадь и свернув наугад на первую попавшуюся улицу, Володя оказался на Лубянке. Тогда Лубянская площадь еще называлась площадью Дзержинского, но тех старых названий он теперь уже и не помнит. Потом Кузнецкий Мост, Неглинка… По бульварам он добрел до метро – да, тогда это была «Кировская». Проходя мимо огромного дома-корабля на Сретенском бульваре, смутно различая в сумерках разнообразные эркеры и фонари-канделябры вдоль всего дома, Владимир почему-то подумал: «Интересно, а что же там внутри? Сколько окон светится, и за каждым какая-то своя жизнь. Что за жизнь? Приближусь ли я к ней когда-нибудь?»

Он вдруг почувствовал, что жутко устал и ему позарез надо зайти в метро, сесть в вагон и вздремнуть. Благо такая возможность есть – суббота, народу мало. Однако народу было битком, всю дорогу до «Теплого Стана» новоиспеченный москвич простоял на одной ноге и, добравшись наконец до общежития, завалился спать в чем есть, успев только снять ботинки.

Ему снились дома, особняки, церкви, а он идет меж ними как-то так по-хозяйски, как будто сам их построил. Утром он проснулся совершенно обновленный, с четким ощущением новой ясности. Ну да, он теперь точно знает, чего хочет. Строить, и только строить, но не оборонные объекты под землей, а свои дома. Он хочет быть архитектором. В этом году поступить он уже не успеет, на дворе конец августа, да к тому же ведь надо готовиться. Но вот на будущий год он обязательно пойдет учиться на вечернее отделение в Архитектурный институт. А пока надо узнавать эту новую и во многом непонятную для него московскую жизнь…

Владимир уже давно жил за городом. После развода с женой квартиру, естественно, он оставил ей, а сам стал снимать дом в Барвихе.

После шестнадцати лет семейной жизни Шапошникову захотелось тишины и одиночества. Правда, с сыном он по-прежнему виделся каждые выходные, как по музею, водил его по городу, который стал для него родным. А дочку Владимир отправил учиться в Англию.

Дети – это святое, и все свои обязанности по отношению к ним он выполнял неукоснительно, однако продолжать совместную жизнь с женой больше не мог. Они никогда, по мнению окружающих, не подходили друг другу, а с годами их стала разделять настоящая пропасть. Ну все разное – отношение к людям, событиям, друзьям, деньгам. А скорее всего, беда в том, что просто чувства ушли и стали слишком заметны недостатки друг друга.

Модный архитектор уже не представлял себе жизни в шумном, замученном выхлопными газами городе, но любил бывать в центре Москвы. Теперь он стал совсем другим, чем тогда, в 85-м, когда Володя пешком обошел все улицы и переулки. Дома отреставрированы, улицы ухоженные, в прежде неприбранные московские дворики вписаны новые постройки. А сколько квартир преобразовано его стараниями…

Квартиру Виктора Зацепина он оформлял уже семь лет назад (как же летит время!). С тех пор он здесь не был, а теперь вот ехал второй раз за месяц – на этот раз для встречи с новыми хозяевами. Дело в том, что Виктор решил квартиру продать, поскольку перебрался с семьей во вновь отстроенный дом на Рублевке.

В прошлый раз, когда Володя направлялся сюда после многолетнего перерыва, он думал: интересно, как же этот интерьер выглядит сейчас? Наверное, придется многое обновлять для новых обитателей квартиры… Ну, посмотрим, посмотрим. Для того и ехал.

Пречистенка, Масловка, Сретенка – сколько всего связано с этими старыми московскими улицами. Здесь, в знаменитом доме Жолтовского на Смоленке, он жил в начале девяностых, когда вся оборонная работа потихоньку стала сворачиваться и было непонятно, что же делать дальше. Именно в этом доме он придумал собрать лучших специалистов и создать свою бригаду, которой по плечу самые невероятные задачи. Именно тогда он стал оформлять элитные квартиры – и, надо сказать, отлично получалось.

Поступить в Архитектурный не удалось. Приехав в Москву, он очень скоро встретил свою будущую жену Лиду. К моменту, когда надо было сдавать вступительные экзамены, она уже ждала ребенка. Все получилось не так, как планировалось, но Шапошников ни о чем не жалел. Раз уж складывается как складывается – значит, судьба у него такая, и он вполне ею доволен. Быть молодым отцом тоже очень приятно и радостно.

Однако он вовсе не собирался отказываться от своей архитектурной мечты, много читал и вскоре узнал, что даже великий Корбюзье не имел специального образования, что и дед, и отец Корбюзье занимались традиционным для Швейцарии ремеслом – расписывали эмалью крышки для часов и часовые циферблаты. Именно в мастерской отца будущий архитектор получил первые навыки рисования и ремесла и обнаружил яркие художественные способности. Его дарование было рано замечено, и Шарля Эдуара направили в городскую художественную школу – весьма достойное учебное заведение по подготовке мастеров декоративно-прикладного искусства.

Способности юного Шарля Жаннере быстро прокладывали ему путь к профессии. Ему еще не исполнилось восемнадцати, когда при поддержке учителя живописи Л’Эплатенье талантливый юноша получил свой первый архитектурный заказ. Один из членов совета школы неожиданно решил поручить молодому человеку постройку виллы для своего семейства. Дом был успешно построен, хотя, конечно, пока еще не отличался ни особой художественностью, ни оригинальностью. Этот творческий опыт произвел такое яркое впечатление на юного швейцарца, что тот, подобно многим провинциалам, решил отправиться в дальнее путешествие, которое должно было определить его дальнейшую судьбу. Возможно, он чувствовал себя д’Артаньяном – но только, в отличие от близкого ему по духу литературного героя, Шарль Эдуар Жаннере искал не подвигов и славы, а вершин мастерства и творческого самовыражения…

Узнав об этом, Володя Шапошников проникся к великому архитектору необычайной симпатией. Да, о Корбюзье говорили, что он создал стиль заводских санаториев советского периода и был идеологом массового бетонно-блочного строительства, а его вечный соперник Ллойд Райт пренебрежительно называл самого Шарля Эдуара «художником», а его дома будто бы сделанными из картона… Но о ком не говорят дурного – тем более коллеги… Все равно Корбюзье был и останется поэтом архитектуры и весьма достойным объектом подражания для каждого юного ума, мечтающего о зодчестве.

Володя тоже в восемнадцать лет волею судеб уехал в столицу. Причем, сам себе в том не признаваясь, уехал он за тем же – достичь вершин профессии и найти себя. И он тоже обожал рисовать – даже поступив в училище, не переставал посещать изостудию и тоже заболел архитектурой. И у него тоже был замечательный педагог по рисованию, который выделял Володю из всех остальных учеников. Единственная разница, что в Красноярске в те времена не было людей, которые могли бы построить для своей семьи особняк, а потому такого заказа поклоннику Корбюзье не досталось.