Халед Хоссейни - Бегущий за ветром Страница 23

— Вот. Ее только подкрасить и новые амортизаторы поставить. Один мужик с моей заправки все сделает.

Глядя то на отца, то на машину, я взял ключи.

Вот это сюрприз!

— Тебе ведь надо на чем-то ездить в колледж, — пояснил Баба.

Я крепко сжал ему руку. Глаза мои наполнились слезами, и я был рад, что темнота скрывает наши лица.

— Спасибо тебе, Баба.

Мы вышли из машины и сели в «форд». «Гранд Торино» — вот как называлась эта модель. Цвет — темно-синий, сказал Баба. Я объехал вокруг квартала, проверил тормоза, радиоприемник, поворотники. На стоянке у нашего дома я выключил зажигание и повторил:

— Ташакор, Баба-джан.

Я мог бы рассыпаться в благодарностях, мог бы расписать, как я ценю его доброту и как много он для меня сделал и делает. Но я не стал. Ведь Баба смутился бы и почувствовал себя неловко.

И я только повторил:

— Ташакор.

Он улыбнулся и откинулся на спинку сиденья, едва не касаясь лбом потолка. Мы молчали. Слышно было, как похрустывает остывающий двигатель. Где-то вдали завывала полицейская сирена.

Баба повернулся лицом ко мне:

— Как жалко, что Хасана нет сейчас с нами.

Стоило ему произнести это имя, «Хасан», как горло мне сдавило словно тисками.

Я опустил окно и принялся ждать, когда ослабнет стальная хватка.

— Осенью я поступлю в колледж низшей ступени,[28] — сказал я отцу наутро.

Баба пил холодный черный чай и жевал семена кардамона — проверенное средство от похмелья и головной боли.

— Буду специализироваться на английском языке, — добавил я, борясь с внутренней дрожью.

— На английском?

— На литературном мастерстве.

Баба в задумчивости отхлебнул чаю.

— Хочешь сказать, на сочинительстве. Рассказы будешь писать.

Я стоял, потупив глаза.

— А за сочинительство платят?

— Если прилично пишешь, да, — ответил я. — И если ты приобрел известность.

— А это легко — стать известным?

— У некоторых получается.

Баба кивнул.

— А откуда брать деньги, пока учишься писать и стараешься прославиться? А если ты женишься, на что будешь содержать свою ханум?

Я смотрел в пол.

— Я… найду работу.

— Вах, вах! Как я понял, сперва ты будешь несколько лет получать специальность, а потом поступишь на какую-нибудь чатти работу типа моей. Хотя устроиться на такую должность ты можешь хоть сейчас. А с дипломом тебе будет проще… прославиться. А может, и не проще.

И Баба занялся своим чаем, бормоча про себя что-то насчет медицинского и юридического образования и «настоящей работы».

Чувство вины заставило меня покраснеть. Язва желудка, чернота под ногтями, ноющие запястья — все это Баба заработал, чтобы я мог жить в свое удовольствие. Только я все равно поставлю на своем, пусть даже меня грызет совесть. Не стоит лезть из кожи вон, лишь бы отец был доволен. Ничего хорошего не выйдет. Достаточно вспомнить воздушного змея.

Баба тяжко вздохнул и закинул в рот целую пригоршню семян кардамона.

Бывали дни, когда я садился за руль своего «форда», опускал стекла и часами разъезжал по дорогам, от Восточного залива до Южного, исколесив полуостров Сан-Франциско вдоль и поперек. Я проезжал по осененным тополями улицам соседних с нами городков, мимо обветшавших одноэтажных домишек с решетками на окнах, где жили простые люди, никогда не пожимавшие рук королям, а во дворах за серой сеткой изгороди древние машины вроде моей роняли капельки масла на асфальт. Лужайки были усеяны старыми игрушками, лысыми покрышками, пивными бутылками, и никто не спешил их убрать. Я вдыхал аромат древесной трухи, исходивший из разросшихся парков, глазел на гигантские торговые павильоны, где можно было бы проводить пять турниров по бозкаши одновременно, и катил дальше. Дорога вилась по склонам холмов Лос-Альтос, где сохранились старинные поместья с витражами вместо окон и серебряными львами у кованых ворот, с фонтанами, украшенными фигурками херувимов, с аккуратно постриженными газонами, которые не осквернял никакой металлолом. По сравнению с этими домами особняк Бабы в Кабуле казался жалкой лачугой.

По субботам я выезжал очень рано и ехал на юг по Семнадцатому шоссе. Горные серпантины приводили меня в Санта-Круз. Я останавливался у старого маяка и, сидя в машине, ждал рассвета. Со стороны моря клубами наплывал туман. В Афганистане я видел океан только в кино и никак не мог поверить, что морской воздух пахнет солью. Хасану я частенько говорил, что настанет день, когда мы с ним вдвоем пройдемся по песчаному берегу, усеянному водорослями, и волны будут рассыпаться у наших ног и откатываться назад. Впервые увидев Тихий океан, я чуть не зарыдал, такой он был огромный и синий, совсем как на киноэкранах моего детства.

По вечерам я иногда выходил из машины, поднимался на пешеходный мостик, прижимался лбом к сетчатому ограждению и смотрел на мчащиеся красные огоньки, стараясь прикинуть, сколько же машин сейчас проносится между мной и горизонтом. БМВ, СААБы, «порше» — невиданные в Кабуле марки. В Афганистане были в основном советские «Волги», старые «опели» и иранские «пейканы».

Вот уже почти два года, как мы перебрались в США, а меня по-прежнему изумляют масштабы этой страны, ее размах. Шоссе перетекает в шоссе, большие города следуют один за другим, за холмами возвышаются горы, а с гор опять видны холмы, и еще города, и еще…

Задолго до того, как руси вторглись в Афганистан и сожгли деревни и разрушили школы, задолго до того, как поля превратились в минные и дети легли в каменистые могилы, Кабул стал для меня городом призраков. И у призраков была заячья губа.

Америка была совсем другая, здесь жизнь неслась вперед стремительной рекой и ничто не напоминало о прошлом. Пусть же течение подхватит меня, и смоет с меня вину, и унесет далеко-далеко. Туда, где нет призраков, нет воспоминаний и нет прегрешений.

Хотя бы только за это с радостью принимаю тебя, Америка!

Летом 1984 года — в это лето мне исполнился двадцать один год — Баба продал свой «бьюик» и купил за пятьсот пятьдесят долларов подержанный микроавтобус «фольксваген» семьдесят первого года выпуска. Данное транспортное средство ему продал земляк, который в Кабуле был учителем средней школы. Соседи так и уставились на ржавую железяку, когда мы с тарахтением вкатились на стоянку у нашего дома. Баба выключил двигатель, и мы, не выходя из автобуса, принялись хохотать, пока слезы не полились у нас по щекам, точнее говоря, пока у соседей не прошло первое потрясение. Вид-то был тот еще. Краска облезла, вместо части стекол — черные пластиковые пакеты для мусора, шины лысые, из сидений пружины торчат. Но старый учитель заверил Бабу, что двигатель и трансмиссия в порядке, и, как оказалось, не соврал.

По субботам Баба будил меня на рассвете. Пока он одевался, я выискивал в местных газетах объявления о гаражных распродажах и обводил кружком. Мы составляли маршрут: Фримонт, Юнион-Сити, Ньюарк и Хэйворд — в первую очередь; Сан-Хосе, Мильпитас, Саннивейл и Кэмпбелл — если останется время. Баба с термосом чая усаживался за руль, а я выступал в роли штурмана. В каком только барахле не приходилось ковыряться! Древние швейные машины, одноглазые Барби, деревянные теннисные ракетки, гитары без нескольких струн, старые пылесосы… Торговля так и кипела. К середине дня салон нашего «фольксвагена» заполнялся всяким хламом.

Со всем этим добром воскресным утром мы были уже на толкучке в Сан-Хосе на своем оплаченном месте. Перепродажа приносила некоторую прибыль: пластинка группы «Чикаго», купленная за двадцать пять центов, уходила за доллар (пять пластинок за четыре доллара), за дряхлую швейную машинку «Зингер», которую удалось сторговать за десятку, покупатели платили четвертной.

К лету афганские семьи уже занимали на блошином рынке несколько рядов. Где торговали подержанными товарами, там обязательно слышалась афганская музыка. Среди торговцев из Афганистана сложились неписаные правила поведения: с соседом-земляком надо поздороваться, угостить картофельным болани или кусочком кабули, принести свои соболезнования по поводу смерти родных, поздравить с рождением ребенка, скорбно склонить голову при упоминании о руси и текущих событиях (это была непременная тема). Но о субботе не упоминалось никогда. Кто знает, не этого ли милого человека ты вчера «подрезал» на шоссе, только бы успеть первым на перспективную распродажу? Коммерция есть коммерция.

Чаю земляки пили много. Сплетничали еще больше. За зеленым чаем с миндальным колчасом можно было узнать, чья дочка разорвала помолвку и сбежала с американцем, кто в Кабуле был парчами — коммунистом, а кто купил дом на скрытые доходы, продолжая как ни в чем не бывало получать пособие. Чай, политика и скандалы — неотъемлемая часть воскресного дня афганца на толкучке.