Лиз Мюррей - Клуб бездомных мечтателей Страница 23

В общей сложности я насчитала четырех упаковщиков. Это были черные или латиноамериканские мальчишки, рядом с которыми стояли небольшие контейнеры, в которых покупатели оставляли им чаевые. Мне тут же захотелось найти пустой контейнер и встать за кассой, но я решила остановиться в отделе «Хлеб» и посмотреть, как ребята работают, чтобы научиться. Мальчики использовали отдельный пакет для хлеба или яиц. Тяжелые предметы они распределяли с покупками среднего и легкого веса. Улыбка и несколько вежливых фраз почти всегда заканчивались чаевыми. Я сделала глубокий вздох и со смешанным чувством страха и возбуждения подошла к кассе.

Кассирами в магазине работали молодые латиноамериканки в плотно обтягивающей одежде, в синих фартучках и с залаченными прическами. Я заняла место за одной из кассирш, которая мне мило улыбнулась. Мы не сказали друг другу ни слова, но я поняла, что она совершенно не против моего появления. Я оторвала от стопки пластиковый пакет, и кассирша незамедлительно стала отправлять мне пробитый на кассе товар. На меня посыпались пластиковые упаковки нарезки, торт, жестяные банки с супами и бутылка с лекарством от расстройства желудка. Высокий, средних лет мужчина смотрел, как пробивают его товар, через толстые линзы очков. Он не возражал против того, что я упаковываю его покупки.

«У коробок острые углы, их надо класть в два пакета. Колбасу и мясо надо положить сверху, так они не подавятся. И не больше двух бутылок воды в каждый пакет», – думала я.

Я закончила упаковывать товары до того, как покупатель успел расплатиться, и была горда своим достижением. Глядя мужчине прямо в глаза, я передала ему пакет. Однако мужчина совершенно не обратил на меня внимания, взял покупки и пошел к выходу. Я ожидала, что он поймет свою ошибку и вернется, но он продолжал идти. Тут я вспомнила, что у каждого упаковщика есть свой контейнер для чаевых.

Раздался голос менеджера: «Внимание всех покупателей! Магазин закрывается через десять минут. Спасибо, что вы делаете покупки в нашем магазине. Хорошего вам вечера!» Под лентой кассы я нашла небольшую пустую пластиковую плошку, бросила в нее несколько монет из кармана и поставила рядом с собой.

В поле зрения появилась огромных размеров женщина в платье с цветочками. За ней следовали ее дети, толкавшие три доверху наполненные тележки с продуктами. Глядя на количество покупок, могло показаться, что они провели в супермаркете целый день. Увидев движущуюся на меня гору еды, я слегка запаниковала. Трое детей разгружали тележки быстрее, чем я успевала упаковывать товар. Их мать размахивала, как веером, кучей купонов:

– Повнимательнее, мисс, я не хочу переплачивать! – Кассирша, занятая своей работой, на нее даже и не взглянула. – Вот так-то, – продолжала дама. – Я вас предупредила. – Один из трех детей начал спорить с другим. Дама повернулась к своим чадам и наградила одного из них подзатыльником, который раз и навсегда закончил спор. – Выкладывайте товар из тележки и ведите себя прилично! – рявкнула она. Я внутренне напряглась, потому что совершенно не была уверена, что я получу от нее что-то на чай.

Дама снова обратила свой взор на проезжающие по конвейеру покупки: двухлитровые бутылки колы, чипсы, куски мяса и пудинги, которые, пройдя руки кассирши, ударялись о дальнюю стенку лотка, куда попадали все товары. Я работала максимально быстро и не смотрела на покупательницу.

«Мясо к мясу, хлопья к хлебу. Галлоновые бутылки молока в отдельный двойной пакет», – проносилось в моем мозгу.

Я закончила упаковку товаров, когда кассирша все еще разбиралась с купонами покупательницы. Глядя на набитые пакеты, я ощутила прилив гордости. Все пакеты весили приблизительно одинаково, товар был разложен аккуратно – так, чтобы пакет не разорвался и его было удобно нести. Я стояла и ждала.

Тут из ближайшего пакета я увидела кончик упаковки готового ланча; из-за прозрачного пластика на меня смотрели кусочки вареной колбасы, сыра и крекеры. Я ощутила вкус сыра с колбасой и поняла, как голодна. Я смотрела на еду как завороженная. Во рту моментально собралась слюна. Магазин уже закрывался, несколько кассиров закончили работу и пересчитывали выручку. Входная дверь уже работала только на выход, и я поняла, что опоздала с покупкой или воровством еды.

Я наклонилась и сделала вид, что завязываю шнурки. Никто не меня не смотрел: кассирша разговаривала с другой сотрудницей магазина, а покупательница ковырялась в своих купонах. Я быстрым движением схватила упаковку ланча, и засунула ее под конвейерную ленту, туда, где недавно нашла контейнер для чаевых. Я распрямилась и глупо улыбнулась. Мое сердце громко стучало.

– Дети, пошли! – закричала дама, засовывая в сумочку кассовый чек. – И ни у каких автоматов мы не останавливаемся! Даже не просите! – Я передавала ей сразу по два пакета с продуктами, а она, в свою очередь, вручала их детям. Когда я услышала ее голос, думала, что провалюсь под землю от стыда. – Какая у тебя хорошая улыбка! – сказала покупательница, нежно глядя на меня. – Из-за чувства вины я так и не смогла посмотреть ей в глаза. – Вот, дорогая, держи, – произнесла дама и положила мне в руку долларовую бумажку.

Я натянуто улыбнулась и сказала:

– Спасибо, мэм.

– Какая замечательная улыбка! – повторила покупательница и уже своим детям закричала: – Все, уходим!

Она ринулась к автоматически открывающимся дверям, и за ней следом, нагруженные покупками, семенили ее чада. Последний, самый маленький, шел вразвалочку, как пингвин.

Я засунула доллар в карман и дождалась, пока дама с детьми выйдет из магазина, чтобы засунуть упаковку ланча в пластиковый пакет. К этому времени все покупатели ушли, и в магазине остались одни кассиры.

Я схватила пакет и выскочила из магазина. Я шла гораздо быстрее, чем это было необходимо, и постоянно оглядывалась через плечо. За пару перекрестков до дома я вскрыла упаковку и засунула в рот крекеры с сыром и колбасой. Я проглотила еду, как голодный волк.

Я звонила в комнату отдыха психиатрического отделения больницы Норт-Сентрал в Бронксе. Прижатая к уху трубка стала горячей, а длинные гудки слились в один, нескончаемо длинный. Я набирала семь цифр номера на дисковом телефоне, слышала щелчки отсчета цифр, потом щелчок соединения и длинный гудок. В этом было что-то успокаивающее. Рядом со мной папа смотрел телевикторину и бил себя по колену, когда давал правильный ответ.

Я уронила трубку на стол и начала придремывать от однообразия длинных гудков. Во сне мне казалось, что ставшая с палец ростом мама кричит мне издалека: «Лиззи, Лиззи, это ты?» Я проснулась и поняла, что действительно слышу ее по телефону. Я схватила трубку:

– Мама?

– Лиззи, ну я так и думала, что это ты. У нас опять было чертово рукоделие. Я тебе чашку сделала. Немного кривоватая, но, думаю, сойдет.

– Вы там керамикой занимаетесь? Ты научилась делать чашки? – спросила я. – Как твое самочувствие?

– Лучше. На самом деле мне довольно плохо… Вот бы «чек» сюда, хоть самый маленький… Давненько я ничего не употребляла. Здесь не сестры, а сплошное гестапо. Никто сигареты не даст. Так что чувствую себя неважно.

Мама жаловалась, что медперсонал постоянно запрещает ей курить за «плохое поведение», то есть за то, что она ругается и опаздывает на групповые занятия.

– Я здесь, как в тюрьме, – жаловалась мама. – Они не представляют, как хочется курить. Они же сами не курят.

– Понимаю, мам.

Мамины наказания в психбольнице были для нас щекотливой темой. Медперсонал знал нас с Лизой по именам, они расспрашивали о школе, выпавших молочных зубах и помнили наши дни рождения. Тем не менее я настороженно относилась к их теплоте. Мне не нравился их интерес к моей персоне, а также власть, которую они имели над матерью. Я делала вид, что не замечаю оценки за мамино поведение, которые были написаны на доске, и что они говорили с ней тоном, которым люди обычно выговаривают своим детям.

Я отворачивалась, чтобы не смотреть, как мама стояла, как полагается, на три метра сзади санитаров, нервно притопывая ногой в больничных тапках, одетая, как клоун, в полинявшие свитера с чужого плеча. Я не любила смотреть, как для того, чтобы ее куда-либо вывести, надо было открыть уйму дверей. У меня были сложные отношения с людьми, которые держали маму под замком, мне казалось некорректным дружески общаться с ними, не принижая при этом маму. Поэтому во время визитов в больницу я смотрела в пол, отходила в сторону и общалась с мамой только шепотом.

Гораздо проще было смотреть на остальных пациентов больницы: на потного китайца, который медленно засовывал себе в штаны шашки, на престарелую даму с поджатыми губами, выступавшую по коридору, словно модель по подиуму, или на человека, который буравил взглядом стену, а из его рта текла слюна. Я не знала, с какой планеты прилетели они, но была уверена в том, что маме после всех медицинских препаратов через месяц или два станет гораздо лучше. В отличие от них, с лечением ее болезнь уходила. Я сравнивала маму с другими пациентами и была рада, во‑первых, что есть те, положение которых гораздо хуже, чем у мамы, и, во‑вторых, что она рано или поздно отсюда выйдет.