Ежи Ставинский - Час пик Страница 24

— Откуда вы знаете?

— Знаю! Время до сих пор не излечило вас от этих анахроничных страстей. И в новой действительности вы все еще не в состоянии очистить мозги от старой накипи.

— Самых лучших из нас грызут черви, — с горечью сказал я. — Время от времени каждое поколение удобряет собой землю — и своими ошибками также. Ваше поколение уже не совершит таких ошибок. Наши драмы, взлеты и падения подготовили почву для вашей личной карьеры, коллега Радневский.

— Вы, должно быть, думаете, что я карьерист? — он рассмеялся. — Но ведь это вы пытались использовать меня в своих целях, а я, улыбаясь про себя, согласился на эту несложную игру. Мое оружие в борьбе — моя истинная ценность, а не болтовня и приспособленчество. Просто я хочу как можно скорее получить возможность сказать то, что хочу и могу. К счастью, у нас теперь уже идет конкурс способностей и ума, а не связей, заслуг и знакомств. Теперь мы все одновременно начали заплыв, и тот, кто плывет быстрее, одолеет реку раньше других.

— Если речь идет обо мне, то ради блага дела я готов сойти с дорожки, — неуверенно пошутил я.

— Мне это безразлично, — ответил он. — Я и так выиграю состязание. Это только бездари ждут, пока освободится местечко, готовые рвать когтями, грызть и топтать соперников.

— Мне кажется, у вас тоже достаточно острые зубы, — заметил я.

— Но я не собираюсь ни грызть, ни вообще подсиживать кого-нибудь, если только это не выдающийся дурак, — презрительно сказал он и взглянул на то место, где сидел Обуховский, — во мне нет закоренелой злобы, потому что у меня нет чувства виновности в чем бы то ни было.

— Придет время и вашего испытания, — улыбнулся я. — Только дорастите до того, чтобы принимать самостоятельные решения.

— А я как раз жду не дождусь такой возможности! Я буду основывать свои решения на знаниях и рассудке, а не на предубеждениях, мифах и страстях.

— Желаю вам этого от всего сердца. Надо только, чтобы знания и рассудок победили повсюду в этой стране.

— Не только знания и рассудок! — воскликнул он. — Но и искренность и гласность, а самое главное — бескорыстие!

— Браво! — удивился я. — Вот уж не ожидал услышать от вас такие слова, особенно последнее! Смотрите только, не угодите головой в стену…

— Это у вас всех головы в шишках, — фыркнул он. — Когда-то, двадцать с лишним лет назад, вас подхватил девятый вал, он вознес вас высоко-превысоко, но тут же и сбросил со всего маху вниз и стукнул головой о дно. У вас небось до сих пор в ушах шумит. Оттого-то вы и осторожный такой.

— Мы были тогда бескорыстны. И те, что погибли, и те, что выжили.

— Бескорыстие не такая уж великая заслуга, если оно проявляется, когда все вокруг — сплошная развалина, да и сама жизнь постоянно висит на волоске, — дерзко возразил он. — Зато оно куда ценнее, когда человек окружен отнюдь не романтическими атрибутами, а подвержен множеству соблазнов вроде покупки холодильника, кооперативной квартиры или машины. Я бы советовал вам получше узнать свою страну — ух, сколько в ней еще всякого дела! Что там говорить! А бескорыстия нам нужны тонны и тонны!

— Вы готовы работать задаром, без денег? — спросил я не без коварства.

— Бескорыстие главным образом нужно там, где слишком мало платят, — ответил он. — Иногда я даже готов немного подождать с деньгами.

— А пока что, временно, вы, пожалуй, все-таки заботитесь о собственных интересах, — наконец подловил его я. — И охотно продаете свои проекты за границу.

— Тем больше со мной будут считаться здесь, — сказал он. — Типичная провинциальная психология, но ято не заражен ею. У меня, уважаемый шеф, еще достаточно боеприпасов, хватит не на один выстрел, вы же обо мне ничего не знаете.

Говоря это, Радневский вынул полученные на сегодняшний обед казенные деньги и протянул их кельнеру. Он подал их поистине графским жестом, а ведь родом был из маленького городишка в Прикарпатье! Этот молодой человек сам был полон той злости и нетерпимости, которую так высмеивал в других. Его беспощадность вдруг предстала предо мной во всей своей силе, и я был готов повысить ему отметку.

Мы вышли из гостиницы вместе. Разумеется, он тут же загляделся на машины, и в его глазах загорелась страсть обладания ими. Должно быть, я уже не успею узнать, как он сумеет в будущем увязать свои лозунги с явной жаждой стяжательства и материального благополучия. Когда он достигнет цели, я буду уже до костей обглодан червями.

Мы простились, и он тут же ушел своим энергичным шагом. Я перестал быть его партнером и даже противником в борьбе. Он подвел итог, начисто вычеркнул меня из списка и будет считать каждое последующее свидание со мной излишне затянувшейся формальностью. Но у меня уже не было обиды на него.

Я стоял у входа в гостиницу, раздумывая, куда бы отправиться. Возвращаться домой еще не хотелось: быть может, я подсознательно рассчитывал на то, что, прождав подольше, Зося встретит меня более ласково, а я сумею растрогать ее и заразить теплом моего чувствительного тельца.

Вдруг передо мной возникла коренастая фигура. Это был Обуховский. Глаза его блестели, а щеки были покрыты кирпичными пятнами, видно, он неплохо заправился сегодня.

— Я хотел сказать вам несколько слов, — проговорил он с несколько вымученной улыбкой.

Я заметил, что у него слегка дрожат губы.

— Слушаю вас.

— Ведь мы можем теперь быть откровенны! — вскричал он.

— Разумеется. Прошу вас.

— Я не хотел разговаривать при этом… щенке!

— Теперь мы одни, я слушаю, коллега.

— Почему вы… почему вы в последнее время так травили меня? — Я?!

— Вы сами прекрасно знаете! Положение мое стало нестерпимым, и я уже хотел просить о переводе в другое место!

— Не может быть!

— Могу вам показать свое заявление! Я его сочинял целую неделю. К счастью, они сами вас раскусили!

— Вы чувствовали себя ущемленным?

— Разумеется! Да более преданного работника, чем я, не найти! Я же все за вас делал!

— Ну, это-то вы, пожалуй, преувеличили…

— Знаю я, почему вы себя так вели! Со страху, вот что!

— А чего или кого мне было бояться?

— Да каждого, если только он не канатный плясун! Вы ж, наверно, по ночам не спали, боялись, что кто-нибудь, кто по-настоящему работает, займет ваше место! И тогда кончится ваше царство: дирижирование, лавирование, подлизывание.

— Еще полчаса назад вы сами подлизывались ко мне, — напомнил я.

— Потому что вы всегда требовали этого! От всех! Вы окружили себя сплошными подхалимами, чтобы самому со спокойной совестью подлизываться к директору. И эти разные… секретарши… они, наверно, тоже вам твердили, что вы красивый, что вы гениальный! А вы в это верили!

— Нет, — ответил я.

— Верили! Верили! — завопил он, совсем уже расхрабрившись. — Мне жена каждый день твердит, что я тупица и олух. И я ей верю!

— Не стану подтверждать этого из вежливости, — улыбнулся я.

— А я не нуждаюсь в вашей вежливости! — продолжал орать он, все более входя в раж. — Я вам еще не все сказал! Вы боялись потерять свое кресло, потому что тогда вам пришлось бы взяться за настоящий, тяжкий труд, пришлось бы придумывать! И тут вдруг оказалось бы, что вы ничего не можете, что ваши проекты бездарны и глупы! Что вы умеете только обманывать себя и других, создавая своей суетней много шума из ничего!

— В этом есть некоторая доля правды, — согласился я. — Не каждый обладает вашим талантом, коллега Обуховский!

— Талантом? — вскричал он. — А вы знаете, что мой отец еле-еле подписаться умел, когда у него корову за налоги отбирали? А когда мне было десять лет, меня отдали костельному органисту, чтобы в доме стало одним голодным ртом меньше, — это вы знаете? Я учился читать, ходить, есть, говорить, прибавлять и отнимать, когда вы от нечего делать держали экзамен на аттестат зрелости, готовясь к приятной и легкой жизни!

— Ничего себе, легкая жизнь! — рассмеялся я. — Я потерял из-за войны целых десять лет!

— А я двадцать пять лет из-за своего происхождения! — снова заорал он. — Из-за этого моего правильного социального происхождения! Талант! Вы говорите, мои работы ничего не стоят? А я все равно буду работать! Говорите, я бездарен? По теории вероятности даже свинья, роясь в шрифте, может однажды сложить сонет Шекспира. Что ж говорить о человеке, который научился читать и писать, хотя бы и с большим опозданием! Я буду рыть землю носом до самой смерти, понимаете? И у меня всегда будет хоть какая-то надежда, один шанс из миллиона, а вы лишены даже этого! Теперь-то вас вдруг раскусили! Что же вы будете делать?

— Может, умру? — вздохнул я.

— Не умрете, — убежденно возразил он. — Вы всегда отовсюду выкарабкаетесь и снова окажетесь где-нибудь на ровном месте. Но придет такая минута, когда вы заплачете и воскликнете: «Как я глупо пропрыгал свою жизнь!» Что до меня, то я предпочитаю сказать себе: «Я делал все, что мог, и мне не в чем себя упрекнуть, потому что все остальное — дезоксирибонуклеиновая кислота».