Поль Виалар - И умереть некогда Страница 24

— Эй, Валлоне!

На втором этаже распахнулось окно, показалась всклокоченная голова:

— Поднимись-ка сюда!

Гюстав обнаружил узенькую каменную лестницу и поднялся наверх. Толкнув незапертую дверь, он очутился в комнате, — окна в ней были закрыты, и ночные запахи не успели еще улетучиться. На столике стояла бутылка красного вина, на три четверти пустая, подле нее стакан.

— Ты что? Уже столько времени, а ты еще не открывал своей лавочки?

— И не открою. Присаживайся.

Гюстав присел на край постели, куда снова улегся Валлоне в пижаме сомнительной чистоты.

— Ты что, решил не работать?

— Да.

— А что такое?

Тот провел пальцами по растрепанным волосам, пригладил непокорные пряди.

— Обанкротился, — сказал он.

— А как же мои шины?

— Ничего не поделаешь, старина, не будет у тебя шин: поставщики отказываются давать мне товар, мне нечем им платить.

— А что же случилось?

— Сейчас расскажу, — собравшись с духом, сказал Валлоне.

Глава VIII

— Вы чем-то озабочены, Гюстав? — спросил мистер Джонсон.

— Да с шинами у меня непорядок, — ответил Рабо.

Они ехали по дороге, которая идет вдоль берега в Ментону и Монте-Карло: у Джонсона на десять часов была назначена встреча в Ментоне.

— А что с ними, с вашими шинами?

— Ничего особенного — просто они старые. Я думал получить сегодня утром новые, и вот выяснилось, что не получу.

— По-моему, — сказал Джонсон, — вам надо серьезно подумать о замене не только шин, но и всей машины.

— У меня нет на это средств.

— Это дело поправимое. Видите ли, если бы вы не говорили по-английски, а я знал хоть несколько слов по-французски…

— Понимаю, — сказал Гюстав, — вы бы меня не наняли. Но вы бы проиграли на этом. Если бы вы разъезжали в «бьюике», с вас запрашивали бы другую цену.

— Вы думаете?

— Французы, а особенно жители этих мест, привыкшие драть с иностранцев, только так и поступили бы.

— Но надеюсь, мы все-таки не застрянем на полпути?

— Думаю, что нет.

— А что же все-таки у вас произошло?

— Да хозяин гаража, у которого я купил эту машину и который должен был заменить мне шины, накануне банкротства.

— В таком случае надо купить новые шины в другом месте.

— Придется, но я вынужден буду выложить все, что получу от вас.

— Что поделаешь, мой мальчик: в каждой профессии — свой риск.

— Я знаю. Не повезло — вот и все. Эх, и идиот же этот Валлоне!

— Хозяин вашего гаража?

— Ну да. Ему принадлежит все помещение — оно расположено, правда, в несколько своеобразном районе, но зато может вместить сто машин. И он не только не сумел извлечь из этого никакой выгоды, а даже концы с концами не может свести.

— Это какой-нибудь ваш приятель?

— Я видел его всего три раза. Но он мне только что все рассказал: в исходе дела можно не сомневаться.

— А вы были бы рады, если бы я помог ему выбраться из беды?

— Я не люблю людей, которые дойдут до ручки, а потом начинают ныть.

— Я тоже. У нас в Америке к этому не привыкли. Да, впрочем, вы сами это знаете: вы ведь говорили, что жили там. Кстати, где именно?

— В Нью-Йорке, Вашингтоне, Чикаго.

— А, теперь ясно, почему вы говорите с нашим акцентом. И притом, должен признаться, удивительно хорошо.

— Я долго там жил.

— А кем же вы там были?..

— Содержал гараж, — ответил Гюстав.

— Вот как? Тогда почему бы вам не перекупить сейчас этот гараж?

— На какие деньги?

— А это много весит?

— И да и нет. Во всяком случае, меньше того, что он реально стоит.

— А именно?

— Надо заплатить кредиторам, выкупить закладную. Ну и дать немного денег Валлоне.

— Ему-то за что?

— Ну, немного. Совсем немного. Просто для проформы. Идиот, который сам себя утопил, да к тому же лентяй, особого снисхождения не заслуживает.

— В делах снисхождения не бывает.

— Я знаю.

— Откуда же?

— А я вам говорил — я ведь жил в Америке.

— Гюстав, а вас заинтересовало бы это дело?

— Гараж? Зачем он мне?

— Чтобы работать с нами. Будете держать машины и посылать их на аэродромы за нашими клиентами. Нам это понадобится, даже будет необходимо. Кстати, мы в нашей группе придерживаемся принципа автономии — каждое звено само по себе.

— Этого принципа придерживаются все в мире.

— Вот как! Вы и это знаете? Во всяком случае, это делается для того, чтобы неудача в одном месте не влекла за собой провала всего остального. Да и капиталы для каждой единицы нужны свои: для одной больше, для другой — меньше. Трест — это ведь конгломерат.

— А кроме того, капиталами можно манипулировать — вкладывать в менее верное дело те, которыми не жаль рискнуть.

Джонсон расхохотался.

— Послушайте, можно подумать, что вы действительно в этом разбираетесь. Где вы этому научились?

— Простая логика.

— Но это логика людей, которые ворочают деньгами.

— Вы же понимаете, простой шофер, такой маленький человек, как я…

— А вам не хотелось бы стать чем-то покрупнее простого шофера?

— Нет, — сказал Гюстав. — Нет. Мне и так хорошо. Машина меня кормит. На деньги, которые я у вас заработаю, я наверняка смогу приобрести что-то получше. А тогда и плату за проезд смогу брать другую.

— Ну, а как насчет вашего Валлоне?

— Плевал я на Валлоне.

— Во всяком случае, запомните, Гюстав, мое предложение остается в силе. Мы были бы заинтересованы…

— На каких условиях?

— Ого, этот малый совсем не глуп!..

Больше они не разговаривали до самой Ментоны. А там снова завертелось колесо. Дело им пришлось иметь с людьми примитивными, не очень искушенными, которые либо сами не знали, чего хотят, либо слишком хорошо это знали. Джонсон, не привыкший к такого рода переговорам, когда люди отказываются от собственных слов, бесконечно возвращаются к одному и тому же, — терял терпение. Он готов был все бросить, сесть в машину и уехать. Но Гюстав, который, кстати, никогда не отличался подобным долготерпением в Америке, успокаивал его, пускал в ход такую дипломатию, что это удивляло его самого. Они пообедали и еще до самого вечера продолжали переговоры. В шесть часов они, наконец, договорились о приобретении участка за пределами города и притом — на выгодных условиях. Выходя из гостиницы, где они устроили небольшое пиршество, подписав документ, Джонсон, радостно похлопал Гюстава по спине и сказал:

— Гюстав, если хотите, я могу одолжить вам денег на новую машину. Вы отдадите мне их, когда вам будет удобно.

Он вернулся в Ниццу на Французскую улицу в отличном настроении.

— Лоранс, любовь моя, Джонсон дает мне денег на новую машину.

— Вот как? А твоя уже не хороша?

— Это машина не достаточно высокого класса. На других — таких, которые стоят на площади Массена́ или на сквере Альберта I, — можно брать более высокую цену. Да и для моей клиентуры, которая, видимо, будет состоять в основном из богатых американцев и англичан, больше подошла бы такая машина. У «ведетты» нет ни тех мягких сидений, ни того комфорта, к какому привыкли эти люди.

— А как же Джонсон?

— Джонсон взял меня потому, что я говорю по-английски.

— Вот видишь! Значит, этого достаточно.

— Ему ведь меня рекомендовали. К тому же в тот момент у него, кроме меня, никого не было под рукой. Но я-то понимаю, что эта машина его не устраивает. Ты не знаешь, какие в Америке машины: «шевроле», «понтиаки», «бьюики» — все это машины серийные. Люкс начинается с «кадиллака»!

— Но ты же не собираешься покупать себе «кадиллак»!

— Нет. Но добротный старенький «роллс-ройс» или «бентли» десятилетней давности — собираюсь.

— Это будет дорого стоить.

— С деньгами он меня не торопит: я смогу отдать их, когда захочу.

— Тебе придется больше работать.

— Конечно. Но у меня будет другая машина, и хоть она будет стоить дороже, зато и денег будет нам больше приносить. Да, славный он малый, этот Джонсон.

— Но и ты оказываешь ему большие услуги.

— Конечно.

— Кстати, шины ты у Валлоне получил?

— Нет. У него совсем плохи дела.

— Что, заболел?

— Нет, просто сел на мель.

— Когда мы были с тобой у него, мне показалось, что дела его идут неважно.

— А теперь он и вовсе закрылся: нечем больше платить. Деньги, которые я дал ему за «ведетту», он истратил.

— Значит, шин своих ты не получишь, и гарантия, которую он тебе дал, ничего не стоит.

— Боюсь, что да. Хотя он полон самых добрых намерений. Сегодня утром я обнаружил совершенно раздавленного, сломленного человека и закрытый гараж — ему даже рабочим платить нечем. Единственное, что ему осталось, это пустить себе пулю в лоб.

— У него не хватит на это мужества.

— Не обольщайся. У него не хватило мужества вести повседневную борьбу за существование, но сейчас это человек, дошедший до точки. К сожалению, у него нет никого, кто мог бы ему помочь.