Томас Пинчон - Радуга тяготения Страница 24

И все они сидят пред высоченными зачерненными окнами, что перечеркнуты свинцовыми переплетами, потакают бригадирскому капризу, собачий народ кучкуется в углу, перебрасывается записками и склоняется друг к другу пошептаться (у них заговор, заговор, нет конца этому ни во сне, ни наяву), ребята из Отдела Пси слиняли к стене напротив — как будто у нас тут парламент какой… годами всякий занимает свою особую церковную скамью, под углом к бредятине розовеющего и идущего печеночными пятнами бригадира Мудинга — а прочие фракции-в-изгнании распределяются меж этими двумя крылами: баланс сил, если некие силы в «Белом явлении» имеются.

Д-р Рожавёльдьи полагает, что это было бы вполне возможно, если б ребята «правильно разыгрывали свои карты». Сейчас одна задача — выживание, сквозь чудовищный рубеж Дня победы в Европе, сквозь новехонькое Послевоенье, с нетронутыми чувствами и воспоминаньями. Нельзя допустить, чтобы ПИСКУС рухнул под ударом молота вместе с остальным блеющим стадом. Должен явиться — и чертовски быстро — способный сбить их в фалангу, в концентрированный источник света, некий лидер или программа, чьей мощи хватит, чтобы все они перетерпели неизвестно сколько лет Послевоенья. Д-р Рожавёльдьи более склоняется к мощной программе, нежели мощному лидеру. Видимо, потому, что на дворе 1945-й. В те дни верили повсеместно, будто Война — смерть, варварство, истребление — основана на принципе Фюрера. Но если заменить персоналии абстракциями власти, если возможно повлиять на методики, разработанные корпорациями, быть может, народы станут жить рационально? Такова одна из заветнейших надежд Послевоенья: не должно быть места кошмарным недугам вроде харизмы… ее следует рационализировать, пока есть время и ресурсы…

Не такова ли на самом деле ставка д-ра Рожавёльдьи в последней его афере, что образовалась вокруг Казуса лейтенанта Ленитропа? Все психологические тесты в досье подопытного, вплоть до его учебы в колледже, обнаруживают недужную личность. «Рожан» эффекта ради припечатывает папку ладонью. Рабочий стол содрогается.

— Например: его Миннесот-ское, многопро-фильное исслед-ование личности порази-тельно однобо-ко, всегда в поль-зу, психопати-ческого, и, нездоро-вого.

Однако преподобный д-р Флёр де ла Нюи — не любитель ММИЛ.

— Рожочка, разве бывают шкалы для измерения межличностных особенностей? — Ястребиный нос зондирует, зондирует, глаза опущены в расчетливой кротости. — Человеческих ценностей? Доверия, честности, любви? Не существует ли часом — простите, что упоминаю новые факты, — религиозной шкалы?

Да ни в жизнь, падре: ММИЛ разработали году в 1943-м. В самом сердце Войны. «Изучение ценностей» Оллпорта и Вернона, Опросник Бернрейтера, в 35-м пересмотренный Флэнаганом, — предвоенные тесты — Флёру де ла Нюи кажутся человечнее. ММИЛ, по всей видимости, проверяет лишь, выйдет из человека хороший солдат или же плохой.

— Солдаты нынче в цене, преподобный доктор, — бормочет мистер Стрелман.

— Я просто надеюсь, что мы не станем чересчур напирать на его баллы по ММИЛ. Мне этот тест представляется слишком узким. Он не учитывает обширные сферы человеческой личности.

— Вот и-менно поэтому, — вмешивается Рожавёльдьи, — мы предлагаем, теперь, подвергнуть Ле-нитропа сов-сем ино-му, тестированию. Мы сейчас разраба-тываем для него, так называ-емый, «проективный» тест. Самый извест-ный — чернильные пят-на Роршаха. Суть тео-рии, в, том, что в присутствии неструктури-рованного раздражителя, некоего бесформенного сгуст-ка пережива-ний, подопытный, постарается наложить, на него структу-ру. То, как, он ста-нет структури-ровать этот сгусток, отразит его нуж-ды, его надежды — предоста-вит, нам наме-ки, на его грезы, фантазии, глубочайшие области его сознания. — Брови летают, как заведенные, жестикуляция замечательно текуча и красива, напоминает — вероятнее всего, нарочно, и кто упрекнет Рожанчика за то, что тщится воспользоваться, — жестикуляцию его прославленного соотечественника, хотя неизбежно возникают пагубные побочные эффекты: сотрудники, которые клянутся, будто видели, как он головой вперед полз вниз по северному фасаду «Белого явления», например. — Таким образом, мы, вполне единодуш-ны, преподобный доктор. Тест, подобный ММИЛ, в этом отношении, неадекватен. Это, структури-рованный раздражитель. Подопытный может созна-тельно, лгать, или бес-сознательно, подавлять. Но с проектив-ной мето-дикой, что бы он ни делал, созна-тельно или наоборот, нам ничто не помеша-ет, вы-яснить то, что мы хотим, знать. Контролируем, мы. Он, ничего не может, поделать.

— Должен сказать, это не ваша область, Стрелман, — улыбается д-р Аарон Шелкстер. — Ваши-то раздражители обычно структурированы, нет?

— Будем считать, я питаю некое постыдное любопытство.

— Нет уж, не будем. Только не говорите, будто не замараете в этом ваши чистые павловские руки.

— Ну нет, Шелкстер, не совсем так. Раз уж вы об этом помянули. Еще мы задумали очень структурированный раздражитель. Тот же, собственно, который нас и заинтересовал. Мы хотим подвергнуть Ленитропа действию германской ракеты…

На лепном гипсовом потолке над головами кишит методистское видение Царства Христова: львы обжимаются с ягнятами, фрукты буйно и безостановочно сыплются в руки и под ноги джентльменов и леди, селян и молочниц. Лица у всех какие-то не такие. Крошечные создания злобно скалятся, лютые звери словно обдолбаны или убаюканы, люди же вообще не смотрят в глаза. А в «Белом явлении» много чудного и помимо потолков. Классический «каприз» в лучшем виде. Кладовая спроектирована под арабский гарем в миниатюре — ныне о причинах можно лишь гадать, — там полно шелков, глазков и лепнины. Какая-то библиотека одно время служила хлевом, пол опущен на три фута и до порога завален грязью, в которой гигантские глостерширские пятнистые резвились, хрюкали и прохлаждались лета напролет, разглядывали полки с клеенчатыми томами и раздумывали, вкусно ли будет их сожрать. В этом здании виговская эксцентричность достигает весьма нездоровых пределов. Комнаты треугольны, сферичны, замурованы в лабиринты. Откуда ни взгляни, таращатся или ухмыляются портреты — этюды генетических диковин. На фресках в ватерклозетах Клайв и его слоны сминают французов при Пласси, фонтанчики изображают Саломею с главой Иоанна (вода хлещет из ушей, носа и рта), на полу мозаичные образы различных версий Ното Monstrosus[28], любопытное увлечение тех времен — со всех сторон друг за другом циклопы, гуманоидный жираф, кентавр. Повсюду своды, гроты, гипсовые цветочные композиции, стены завешены потертым бархатом или парчой. Балконы выпирают в невероятных местах и над ними нависают горгульи, чьи клыки изрядно расцарапали головы множеству новоприбывших. Даже в сильнейшие ливни эти монстры способны лишь пускать слюну — водостоки, что их кормят, много столетий назад вышли из строя, ошалело ползут по черепице, мимо свесов, мимо треснувших пилястров, зависших купидонов, терракотовой облицовки на каждом этаже и бельведеров, рустованных стыков, псевдоитальянских колонн, маячащих минаретов, кривых скособоченных дымоходов — любая пара наблюдателей, как бы близко друг к другу ни стояли, издалека не узрят одного и того же здания в сем разгуле самовыражения, к коему до самой реквизиции в эту Войну всякий следующий владелец прибавлял свое. Поначалу подъездную дорогу обрамляют фигурные древесные куафюры, затем они уступают место лиственницам и вязам: утки, бутылки, улитки, ангелы и жокеи стипль-чеза редеют, чем дальше катишь щебенкой, растворяются в увядшем безмолвии, в тенях тоннеля вздыхающих дерев. Часовой, темная фигура в белом тканье, торчит в лучах твоих замаскированных фар в строевой стойке, и перед ним надлежит затормозить. Собаки, управляемые и смертоносные, взирают на тебя из леса. А ныне подступает вечер, уже падают редкие горькие хлопья снега.

□□□□□□□

Веди себя прилично, а то вернем д-ру Ябопу!

А этот, когда Ябоп вырабатывал у него условный рефлекс, вышвырнул раздражитель.

Я вижу, д-р Ябоп заходил сегодня глянуть на твою штучку, а?

— «50 ООО дразнилок Нила Нособура»

§ 6.72, «Отвратительный Отпрыск»

«Нэйленд Смит Пресс»

Кембридж, Массачусетс, 1933

МУДИНГ: Но это же…

СТРЕЛМАН: Сэр?