Борис Рыжий - В кварталах дальних и печальных Страница 24

«…Кто нас посмеет обвинить…»

…Кто нас посмеет обвинитьв печали нашей, дорогая?Ну что ж, что выпало прожить,войны и голода не зная?А разве нужен только мрак,чтоб сделать горькою улыбку?Ведь скрипка плачет просто так,а мы с тобой жалеем скрипку.

Две минуты до Нового года

…Мальчик ждет возле елочки чуда —две минуты до полночи целых.Уберите ж конфеты и блюдожелтых сладких и розовых спелых.Не солдатиков в яркой раскраске,не машинку, не ключик к машинке —мальчик ждет возле елочки сказки.Погляжу за окошко невольно —мне б во мрак ускользнуть и остаться.Мне сегодня за мальчика больно,я готов вместе с ним разрыдаться.Но не стану, воспитанный строго,я ведь тоже виновен немножко —вместо чуда, в отсутствии Бога,рад вложить безделушку в ладошку.

С любовью

…Над северной Летойстоят рыбаки…прощай, мое лето,друзья и враги.

На черном причале —как те господа —я, полон печали,гляжу в никуда.

Прощайте, обидыи счастье всерьез.До царства Аида.До высохших слез.

До желтого моря.До синего дна.До краха. До горя.По небу луна,

как теннисный шарик,летит в облака.Унылый корабликотчалил… Пока.

Новая Голландия

По чернильной глади япроведу ладошкой.Новая Голландия,как тебя немножко.

Ну к гребёной материпрозябать в отчизне —я на белом катереуплыву по жизни.

Ветер как от веера —чем дыханье, тише.«Уличка» Вермеера —облака и крыши —

в золоченой раме.Краха что-то вроде, неумереть на Родине,в милом Амстердаме.

«Носик гоголевский твой…»

Носик гоголевский твой,Жанна, ручки, Жанна, ножки…В нашем скверике листвойвсе засыпаны дорожки —я брожу по ним один,ведь тебя со мною нету.Так дотянем до седин,Жанна, Жанночка, Жанетта —говорю почти как Пруст,только не пишу романы,потому что мир мой пустбез тебя, мой ангел Жанна.Тяжела моя печаль,ты ж прелестна и желанна…Жанна, Жанна, как мне жаль,как мне больно, Жанна, Жанна.

«Под огромною звездою…»

Под огромною звездоюсердце — под Рождествос каждой тварью земноюощущает родство.

С этим официантом,что спешить показатьперстенек с бриллиантом,не спеша подливать.

С этой дамой у стойки,от которой готовунаследовать стойкийгорький привкус духов.

И блуждая по скверамс пузырем коньяка,с этим милицанеромиз чужого стиха.

«С десяток проглядев, наверное…»

С десяток проглядев, наверное,снов вновь и вновь перенесятакое мрачное и скверное, —но, лучше, видимо, нельзя.Одна улыбочка беспечная,с ней и дотянем до седин.

Ты жив, мой мальчик? Ну конечно, яживу, как Бог, совсем один.Живу, разламывая целое.Глаза открою поутрузимой — зима такая белая,в такую зиму я умру.

«Вот и мучаюсь в догадках…»

«Перед вами торт «Букет»Словно солнца закат — розовый…Прекрасен как сок берёзовый»

Надпись на торте

Вот и мучаюсь в догадках,отломив себе кусок, —кто Вы, кто Вы, автор сладких,безупречных нежных строк?Впрочем, что я, что такого —в мире холод и война.Ах, далёк я от Крылова,и мораль мне не нужна.Я бездарно, торопливообъясняю в двух словах —мы погибнем не от взрываи осколков в животах.В этот век дремучий, страшныйоткрывать ли Вам секрет? —мы умрём от строчки Вашей:«Перед вами торт “Букет”…»

«Магом, наверное, не-человеком…»

Магом, наверное, не-человеком,черным, весь в поисках страшнойпоживы,помню, сто раз обошел перед снегомулицы эти пустые, чужие.И, одурев от бесхозной любови,скуки безумной, что связана с нею,с нежностью дикой из капельки кровивзял да и вырастил девочку-фею.…Как по утрам ты вставала с постельки,в капельки света ресницы макая,видела только минутные стрелки…Сколько я жизни и смерти узнаю,что мне ступили на сердце —от ножек —и каблучками стучат торопливо.Самый поганый на свете художникпусть нас напишет — все будет красиво.

«В одной гостиничке столичной…»

В одной гостиничке столичной,завесив шторами окно,я сам с собою, как обычно,глотал дешевое вино.

…Всезнайки со всего Союза,которым по хую печальи наша греческая муза,приехали на фестиваль.

Тот фестиваль стихов и пеньяи разных безобразных пьесбыл приурочен к Дню рожденияпоэта Пушкина А.С.

Но поэтесс, быть может, лицаи, может быть, фигуры ихменя заставили закрытьсяв шикарных номерах моих…

И было мне темно и грустно,мне было скучно и светло, —стихи, и вообще искусство,я ненавидел всем назло.

Ко мне порою заходили,но каждый был вполне кретин.Что делать, Пушкина убили,прелестниц нету, пью один.

«Долго-долго за нос водит…»

Долго-долго за нос водит,а потом само собойнеожиданно приходити становится судьбой.Неожиданно взрослеем:в пику модникам пустымисключительно хореемили ямбом говорим.Не лелеем, гоним скукуи с надменной простотойпревращаем в бытовухумузы лепет золотой.Без причины не терзаемпочву белого листа,Бродскому не подражаем —это важная черта.А не завтра — послезавтрамы освоим твердый шаг,грозный шаг ихтиозаврав смерть, в историю, во мрак.

«…Когда примерзают к окурку…»

…Когда примерзают к окуркузнакомые с речью уста,хочу быть похожим на уркупод пристальным взором мента.Ни Ада, ни Рая, ни Бога —чтоб нас прибирали к рукам,нам так хорошо, одиноко,так жарко и холодно нам.В аллее вечернего паркаты гневно сняла сапожок,чтоб вытряхнуть снег, — как подарка,я ждал нашей встречи, дружок.

Недоуменье

…С какою щедростью могу я поквитатьсяс тем, кто мне выделил из прочих благ своихот дикой нежности ночами просыпаться,искать их, призрачных, не обретая их.Игра нелепая, она без всяких правил,снежинка легкая, далекая звезда,письмо написано, и я его отправилкуда неведомо, неведомо куда.Покуда ненависть сменяется любовью,живем, скрипим еще, но вот она пришла —как одиночество с надломленною бровьюв окошко бросится, не тронет и стекла.А как не бросится, а как забьется в угол,комочек маленький, трепещущий комок,я под кровать его, я в шкаф его засунул,он снова выскочил, дрожит и смотрит вбок.С кем попрощаемся, кого сочтем своими?Вот звезды, сгусточки покоя и огня…И та, неяркая, уже имеет имя —его не знаю я и выдумал не я.

Одной поэтессе