Владимир Маканин - Испуг Страница 24

– А?

– Я говорю: чужое окно – это как телевизор. Как сериал. Если посматривать туда каждый вечер.

Петр Иваныч хохотнул:

– Если бы еще кнопкой переключать. Окно за окном, а? Уж мы бы с тобой знали, на каком окошке сосредоточиться!!!

Это он издали, сторонкой напоминал мне о некоей Максимовне (кажется, все-таки она звалась Глебовной). Эту женщину мы, можно сказать, вычислили и обнаружили. Мы ее засекли. Случайно… Через окна… Жила она у Сусековых. Женщина уже в возрасте – с припухшим лицом. (Когда-то сильно выпивавшая, как мы считали.) Эту немолодую тетку Сусековы почему-то держали взаперти. Никуда не отпускали. Никому не показывали.

Лишь изредка ее можно было углядеть в окнах первого этажа. (И то, если уже знать о ее существовании.) И уж совсем редко она вдруг мелькала в глубине сада… На какой-то миг. (Похоже, это был их недосмотр, что Глебовна в саду. Она быстро-быстро ела яблоки… Прямо с дерева!) Была ли она родной теткой красивой Вики Сусековой? или просто пригретой родственницей… Не важно!.. Мы женщине сочувствовали. Кем бы она там ни была.

И неудивительно, что наши с Иванычем пьяненькие разговоры в последнее время кружили возле этой дачи 12/3… по нашей же улице. Дачка из обыкновенных, небольшая. Семья Сусековых тоже невелика… Красивая Вика. Плюс пара ее стариков… А также Викин сожитель Борис Гущин, симпатичный хвастливый рыбак. Итого – четверо.

Но, оказывается, была там и пятая.

Томившуюся взаперти Глебовну мы всего-то и хотели осчастливить небольшой выпивкой. Порадовать… Хотя бы разок. Проникнуть на дачу и познакомиться, когда надзирающих ее родных рядом нет. Поболтать с ней. Ну, и там по капле-другой!.. В планах было разное. А в каком-то варианте, если возникнет симпатия… Если взаимная!.. В варианте, как выражался чувствительный Иваныч, страдалицу можно и утешить.

То есть один из нас войдет с ней в контакт. (По-соседски. По-простому.) Смягчить ее душевное одиночество, помочь ей – не узница же!.. И ведь ни единого, конечно, глотка ей не дают! Ни даже пива! Да еще таким жарким летом!.. Посиживая бок о бок на скамейке и посматривая в окна, мы заметно разгорячились. С нашей точки зрения, запертая красноносая тетя была еще молодушкой – неполные 50. Возможно, даже 48, считал Петр Иваныч. Он оптимист относительно нравящихся ему женщин. Я считал, что там все 52.

В такой теплый вечер и поговорить о ней было приятно. Два поддатых старикана… Обсуждалась, скажем, несколько пышная ее фигура. (Иваныч всякую пышность находил аппетитной.) Крепкая грудь. Полные, такие белые руки! И, само собой (с уважением), поминался великолепный нос Глебовны – наш, собственно, прямой повод, чтобы сойтись с ней поближе. Наш маяк, можно сказать. Понятно, что за ней наблюдали – за таким красным носом не могли не присматривать.

Петр Иваныч в тот вечер был недоволен своей и моей малой активностью. Что, мол, за идея прохаживаться мимо окна Глебовны, покачивая в руке авоськой, где перекатывается красивая бутылка вина. Это грубо. (Не хватало еще, бродя под ее окнами, украдкой подмигивать и щелкать себя по горлу!) Эти намеки впустую. Она – не из таких. Она другая. После суетных наших жестов красноносая будет держать нас за алкашей!

Мы, правда, издалека ей улыбались. Но даже наскоро переговорить с затворницей пока что не удавалось. Это летом-то, в жару! Когда женщины так просты и болтливы. Когда мужики, выставив пивной живот, топают меж яблонь прямо в трусах и запросто (через просвечивающий забор) кричат тебе: «Эй!.. Как дела?»

Ситуация улучшилась, когда Борис Гущин, сожитель красивой Вики (она собиралась за него замуж), стал с вечера уезжать – на всю ночь, а то и на сутки. Рыбаки! С соседом по даче… Они заладили ездить вместе на Шатурские озера. На машинах оба, с ветерком. В отсутствие Бориса нам с нашими замыслами, конечно, проще – без мужика дом!.. Тем более вечером… Комната Глебовны совсем отдельная. Если зайти с веранды, там никого. В конце концов, поболтать по-соседски. О телепередачах. О жизни… Иваныча особенно доставало, что сам-то Борис на рыбалке с бутылкой, наверняка попивал – еще и на природе, на свежих воздухах!

В прошлую субботу, садясь в машину, Борис словно бы почуял. (Сожители очень чутки.) Он глянул вдоль забора и – сразу, недобро – стрельнул взглядом в нашу с Иванычем сторону. «Эй, мужики. Опять вы здесь!.. Ну-ка топайте дальше!» Он, конечно, предполагал самое простое: два поддающих старикана. С портвейном… Ищут себе местечко получше!

А Бориса поддержал появившийся из полутьмы Серг-Сергеич.

– Опять оба здесь?.. Шумно от вас!.. Идите на ту скамейку.

Этот мрачный Серг-Сергеич нас тоже гоняет. Его дом рядом.

– Да мы обсуждаем… Сергеич! Мы ж тихо!

– Там на скамейке и обсуждайте. И вообще – не мельтешите здесь. Не засвечивайте!

То есть не засвечивать его дом – место, где мы иногда покупаем выпивку (когда уже затемно и магазинчик закрыт).

– Ладно, Сергеич, – сказали мы покладисто. – Линяем… Но вынеси нам еще бутылочку. Мы наскребем. Мы найдем, чтоб без сдачи.

– Одну?

– Одну! Одну!

– Смотрите. А то спать ложусь.

Скамейка под уличной сиренью, на которую мы с Иванычем пересели, шаткая. Но обзор с нее ничуть не хуже… Хотя и вполоборота, виден фасад и весь левый бок (левый фланг) дома Сусековых. Панорама… В полутьме… Как заснувший вражеский лагерь.

Окна к ночи прочитывались легко… У Бориса и красивой Вики темно (уже легли).

Темно у стариков. (Викины старики ложатся раньше всех.)

Темна и кухня…

И только у красноносой тети теплился ночничок. «Читает», – буркнул Иваныч. Похоже, что и правда бедной женщине взаперти навязывали книгу за книгой. (Нет, нет, это не телевизор. Это именно чтение… Окна все расскажут.) Как-то поутру ей несли (мы приметили) целую связку чтива. Несомненно же с умыслом… Мол, вот тебе, дорогая. Вперед, Глебовна! Читай и читай очередную постылую книжонку. Чтобы забыться.

Уже с утра мы отмечали темные круги под ее глазами. (Едва она мелькала в окне…) Не только же ее нос на виду… И какие набрякшие круги! И скучный взгляд. Может, она больна?..

Ко мне, недоверчивому, Петр Иваныч в ту же субботу подвел заикающегося типа, что жил у самой станции. Заика будто бы неплохо знал все семейство Сусековых… Знал не по нынешней дачной, а еще по московской жизни.

– Вот он тебе подтвердит про ее нос. Пьет, пьет она винишко!..

И заика кивнул:

– К-к-как губка.

Во тьме, вечером – и по-тихому – пробраться в дом! К ней!.. Когда светит только единственное ее окошко… Во всяком приманчивом плане есть главная фишка: ее и вперед. У нас главенствовала бутылка, которую Глебовне надо показать чуть ли не с порога. Дать ей понять сразу. Как только войдешь к ней в комнату (и как только она отложит в сторонку читаемую книгу и подымет на вошедшего глаза). Поздороваться, конечно. Извиниться, конечно. И как бы случайно встряхнуть, чтоб в бутылке булькнуло. Звук – это важно. Звук пробивает подсознание.

Я, правда, опять высказал свое сомнение – есть, мол, название: болезнь сосудов носа… На латыни. Хрупкость мелких сосудов. Заболевание (аллергическое) увязывалось, насколько я помнил, с путешествием женщины по Африке. Но Иваныч возмутился. Он даже обиделся. Что ты несешь? Какая Африка, какая нахер латынь! Красноносость, несомненно, была и есть славного российского происхождения!.. Другое дело – сколько ей дать в первый раз глотнуть? Тут ты прав. Много ей нельзя. Ни в коем случае!

В наших сердцах (это важно!) билось сострадание. Мы жалели ее! Однако ни мне, ни Иванычу как-то не приходило в голову, что может подуматься зрелой даме, когда в полутьме (ближе к ночи) она увидит одного из нас, тихо крадущегося к ее постели. С портвейном в руках… Когда в своей спаленке она вдруг увидит занюханного старикана на шатких ногах… Криво улыбающегося и под сильным шофе.

Сначала с нами, третьим стариком, был в намеченный вечер Василий Гудков. Но этот очень скоро уронил голову себе на колени. (К нашим замыслам он отношения, конечно, не имел. Просто пьянь.) Он было всхрапнул, когда раздался вопль его жены: «Васек! Васи-иилий!.. Где ты шляешься!» – тут же Гудков со скамейки поднялся и довольно резво ушел. Мы с Иванычем выпили еще… Молча курили.

Небо было никакое. Ни луны, ни звезды… А Иваныч уже тыкал пальцем вперед. Уже показывал мне рукой на единственное светлое в том доме оконце – мой приятель Иваныч, я вдруг заметил, был в сильном возбуждении. Он даже трясся от сочувствия. Сколько, мол, дней и ночей она взаперти! Непьющая! Сколько же книг ею прочитано!.. Договоренности, кто пойдет, у нас заранее не было. Вынув из кармана монетку, Иваныч просто сказал: «Моя – решка!» – и подбросил ее вверх.

Петр Иваныч забыл, что когда-то уже рассказывал мне, хвастал, что у него есть замечательная монета, выпадающая каждый раз решкой. Без промаха! (Так что он нацелился идти к Глебовне сам. Это как дважды два. Вот откуда его трясун. Его возбуждение!) Но выпал орел. Иваныч охнул. И такая долгая-долгая пауза…