Теренс Уайт - Король Артур (сборник) Страница 24

— Ладно, — сказал Варт, — раз такое дело. И сел.

Через несколько минут он спросил:

— Дозволено ли мне говорить на манер человеческого существа, или тому, кто вскорости будет лишь виден, но не слышен, надлежит просить особого позволения?

— Говорить дозволено всякому.

— Это прекрасно, потому что я хотел обратить твое внимание на то, что ты уже на три ряда ввязал в ночной колпак свою бороду.

— Ах, чтоб меня!

— По-моему, самое лучшее отрезать у твоей бороды кончик. Принести тебе ножницы?

— Почему ты раньше мне не сказал?

— Хотел посмотреть, что получится.

— Мой мальчик, ты подверг себя серьезной опасности, — сказал волшебник, — ибо мог превратиться в хлебный ломоть и поджариться.

И, бормоча себе что-то под нос, он принялся медленно и с величайшими предосторожностями, дабы не спустить петли, выпутывать бороду.

— Интересно, — спросил Варт, когда решил, что наставник его уже успокоился, — летать будет так же трудно, как плавать?

— Летать тебе не придется. Я не собираюсь превращать тебя в вольного сокола, — просто подсажу тебя на ночь в кречатню, чтобы ты мог с ними поговорить. Это и есть лучший вид обучения — беседа со специалистами.

— А они станут говорить?

— Они каждую ночь говорят, как только наступает полная тьма. Рассказывают, как их поймали, и о том, что помнят из вольной жизни: о своей родословной, о великих делах своих предков, о военной выучке, о том, чему они научились и чему им еще предстоит научиться В сущности, это армейские разговоры, такие можно услышать в кантине образцового кавалерийского полка: тактика, личное оружие, разного рода пари, знаменитые охоты, вино, женщины, песни.

— Другая их тема, — продолжал он, — это еда. Неприятно думать об этом, но основа их выучки — голод. Бедняги вечно хотят есть и все вспоминают лучшие рестораны, в которых им доводилось бывать, и как они там пили шампанское, заедая его икрой и цыганскими песнями. Все они, разумеется, из благородных семейств.

— Это безобразие, что им приходится жить в неволе и мучиться голодом.

— Видишь ли, они не вполне сознают, что пребывают в неволе, — не более, чем кавалерийские офицеры. Они почитают себя существами, преданными своей профессии, вроде как членами рыцарского ордена или чего-то подобного. Понимаешь, к членству в кречатне допускаются только хищники, и это изрядно помогает выдерживать подобную жизнь. Они знают, что ни один представитель низших классов туда проникнуть не сможет. Каких-нибудь черных дроздов и прочей шушеры на их насестах не встретишь. Ну, а что до голода, об истощении тут речи, конечно, нет. Их ведь натаскивают, понимаешь? — ну, и как всякий, кому приходится помногу тренироваться, они постоянно думают о еде.

— Когда я смогу начать?

— Начать ты можешь прямо сейчас, если хочешь. Моя проницательность сообщает, что Хоб сию минуту покинул кречатню и отправился спать. Однако прежде всего тебе надлежит решить, какого рода соколом ты предпочел бы стать.

— Я предпочел бы стать дербником, — сказал вежливый Варт.

Этот ответ волшебнику оказался приятен, ибо на языке тех времен «дербник» звучал как «мерлин».

— Очень правильный выбор, — сказал он. — Ну что же, начнем, если ты не против.

Варт поднялся с табурета и встал перед своим наставником. Мерлин отложил вязание в сторону.

— Во-первых, ты должен уменьшиться, — сказал он, нажимая Варту на макушку и продолжая нажимать, пока тот не стал размером чуть меньше голубя. — Теперь привстань на кончики пальцев, согни колени, прижми локти к бокам, ладони подними на уровень плеч и сожми указательный палец с большим, а безымянный со средним. Вот так, гляди.

При этих словах дряхлый некромант встал на цыпочки и проделал все сказанное.

Варт прилежно повторил его позу, гадая, что будет дальше. Дальше Мерлин, шепотом произносивший последние заклинания, вдруг превратился в кондора, а со стоявшим на цыпочках Вартом ничего не произошло. Мерлин маячил перед ним, словно бы обсыхая на солнышке, с крыльями, раскинутыми чуть не на одиннадцать футов, с оранжевой головой и фуксиновыми глазами навыкате, похожими на драгоценные камни. Вид у него был удивленный и довольно смешной.

— Вернись, — сказал Варт. — Ты не того превратил.

— А все весенняя уборка, клянусь Пресвятой Богородицей, — воскликнул Мерлин, вновь обратясь в себя самого. — Один раз пустишь женщину на полчаса в кабинет, и уже невозможно понять, где лежит нужное заклинание, и вообще лежало ли оно там когда-либо. Ну, становись, попробуем снова.

На этот раз по-прежнему крохотный Варт ощутил, как ступни его, удлиняясь, царапают пальцами пол. Он ощутил, как задираются кверху и оттопыриваются пятки, как колени уходят в живот. Бедра его сильно укоротились. От запястий до плеч наросла сетчатая кожица, на кончиках пальцев раскрылись и стали быстро расти мягкие синеватые стволики первых маховых перьев. Вторые пустили ростки между запястьями и локтями, а концы каждого из больших пальцев опушились маленькими и прелестными ложными маховыми перышками.

Как бы по мановению ока выросла дюжина хвостовых перьев со сдвоенными рулевыми посередке, а на спине, на груди и на плечах выскользнуло из-под кожи кроющее оперение, пряча корни наиболее важных контурных перьев. Варт быстро глянул на Мерлина, сунул голову между ног и там осмотрелся, взъерошил перья, чтобы они стали по местам, и принялся острым когтем скрести подбородок.

— Ладно, — сказал Мерлин. — Теперь садись ко мне на руку, — ох, да поосторожней, не цапайся, — и выслушай то, что я должен тебе сказать. Сейчас я тебя отнесу в кречатню, которую Хоб запер на ночь, и посажу рядом с Балином и Баланом, свободного и без клобучка. Теперь повнимательней. Не приближайся ни к кому без предварительного разговора. Тебе следует помнить, что они большей частью сидят в клобучках и с перепугу могут поступить опрометчиво. Балину и Балану можешь доверять, кроме них — кобчику и перепелятнику. К сапсанихе близко не подходи, разве что она сама тебя позовет. И ни в коем случае не вставай вблизи отгородки Простака, потому что он-то без клобучка, и будь у него хоть полшанса, он достанет тебя сквозь ее ячейки. У бедняги не все дома, и если он только ухватит тебя, живым ты от него не уйдешь. Помни, что ты навещаешь своего рода армейскую трапезную спартанцев. Эти ребята — кадровые военные. Единственное твое занятие в качестве молодого младшего офицера — это держать рот на замке, говорить только когда к тебе обращаются и никого не перебивать.

— Готов поспорить, что я не такой уж и младший, — сказал Варт, — все-таки дербник.

— Что ж, вообще говоря, ты прав, — сказал Мерлин. — Ты увидишь, что и кобчик, и перепелятник будут с тобой вежливы, но ради всего святого не перебивай ни старших дербников, ни сапсаниху. Она у них — шеф полка. Что же до Простака, то он тоже полковник, хоть и пехотный, так что с ними поаккуратней.

— Я буду осторожен, — сказал Варт, начавший уже немного побаиваться.

— Хорошо. Утром я приду за тобой. До того, как поднимется Хоб.

Птицы молчали, когда Мерлин внес в кречатню их нового сотоварища, и сохраняли молчание еще несколько времени после того, как их оставили в темноте. Дождь уступил место полной августовской луне, столь яркой, что можно было видеть в пятнадцати ярдах от двери мохнатую гусеницу, ползущую по бугристому песчанику крепостной стены, и Варту потребовалось лишь несколько мгновений, чтобы глаза его свыклись с рассеянным светом, наполнявшим кречатню. Свет, слегка отливающий серебром, пропитал темноту, и перед глазами Варта предстало зрелище несколько жутковатое. Посеребренные луной ястребы и соколы стояли каждый на одной ноге, другую подобрав под свисающее с живота оперение, и каждый являл собою неподвижное изваяние рыцаря в полных доспехах. Они стояли важно в своих украшенных перьями шлемах, при шпорах и при оружии. Мешковина и холст отгородок между насестами тяжело колыхались под дыханием ветра, словно знамена в часовне, и в рыцарственном терпении высокая воздушная знать несла свою рыцарскую стражу. В ту пору клобучки нахлобучивали на кого только могли, даже на ястребов и на дербников, которых теперь в клобучках не держат.

Увидев эти царственные фигуры, стоящие столь спокойно, словно их вытесали из камня, Варт затаил дыхание. Он был до того ошеломлен их величием, что наставления Мерлина касательно смиренного и скромного поведения оказались совеем не нужными.

Наконец послышался легкий звон колокольчика. Крупная самка сапсана шевельнулась и произнесла высоким носовым голосом, исходившим из ее аристократического клюва:

— Джентльмены, можете говорить. И вновь наступила мертвая тишина.

Лишь из дальнего угла, отгороженного сетью для Простака, сидевшего там привольно, без клобучка, и сильно линявшего, доносилась невнятная воркотня холерического пехотного полковника.