Томас Пинчон - Выкрикивается лот 49 Страница 24

– И где он сейчас? – спросила Эдипа, к тому времени уже довольно пьяная.

– Он анонимен, – ответил анонимный амурчик. – Напишите ему через свою систему. Скажем, так: «Основателю АА».

– Но я не знаю, как ее найти.

– Подумать только, – сказал он, тоже изрядно окосевший, – есть целое подполье неудачливых самоубийц. Все пользуются этой тайной почтовой системой. О чем же это они болтают между собой? – Он покачал головой, улыбнулся, сполз со стула и, спотыкаясь, двинулся через густую толпу в сортир – отлить. Назад не вернулся.

Эдипа сидела, чувствуя себя не только привычно одинокой, но и единственной женщиной в баре, заполненном пьяными педерастами. Вот история моей жизни, думала она. Мачо со мной не говорит, Хилэриус меня не слушает, Кларк Максвелл на меня даже не глянул, а эта компания вообще Бог знает что такое. И Эдипу охватило отчаяние, как всегда бывает, когда никто вокруг не подходит вам в сексуальном плане. Она улавливала направленный на нее целый спектр эмоций – от самой лютой ненависти (паренек лет двадцати, похожий на индейца, с заложенными за уши прилизанными волосами до плеч и в ковбойских сапогах с острыми носами) до холодного любопытства (тип в роговых очках, смахивающий на эсэсовца, который таращился на ее ноги, пытаясь понять, под кайфом она или нет), – и все эти эмоции не были ей приятны. Немного выждав, она поднялась, покинула «Греческий путь» и вновь оказалась в зараженном городе.

И весь остаток ночи натыкалась на изображение почтового рожка Тристеро. В китайском квартале ей показалось, что в темном окне лавки лечебных трав среди прочих идеограмм есть и этот знак. Но уличный фонарь светил слишком тускло. Позже на тротуаре она увидела два рожка Тристеро, начертанных мелом на расстоянии двадцати футов друг от друга. Между ними располагалась сложно выстроенная диаграмма из прямоугольников – частью с письмами, частью с номерами. Детская игра? Указатели мест? Тайные исторические даты? Эдипа срисовала диаграмму в записную книжку. Подняв голову, она увидела за полквартала от себя человека в черном костюме – скорее всего, мужчину, – который стоял в дверях дома и наблюдал за ней. Ей показалось, что она разглядела отложной воротник, но решила не искушать судьбу и вернулась назад тем же путем, каким пришла, с бешено стучащим сердцем. На углу остановился автобус, и Эдипа бросилась к нему.

Дальше она каталась в автобусах, время от времени выходя размяться и стряхнуть дремоту. Почтовый рожок, несомненно, появлялся в каких-то фрагментах сновидений. Позже она, наверное, озаботится тем, чтобы рассортировать события этой ночи на реальные и приснившиеся.

В один из таких выходов в богато оркестрованную партитуру ночи ей вдруг пришло в голову, что она находится в безопасности, – возможно, ее защищает постепенно проходящее опьянение. Она чувствовала – чего раньше не было, – что город, прилизанный и подкрашенный привычными словами и образами (космополитизм, культура, канатная дорога), принадлежал ей: этой ночью она могла спокойно гулять по его отдаленным кровеносным сосудам, добираясь до таких мелких капилляров, в которые можно было только заглянуть, или плыть, пробивая бесстыдные муниципальные тромбы, которые видны на коже города всем, кроме туристов. Ничто в этой ночи не могло ее затронуть, и ничто не затрагивало. Повторение символов тоже должно было безболезненно прекратиться – либо просто иссякнуть, либо совместиться и, столкнувшись, с дребезгом вылететь у нее из памяти. Но ей было предопределено вспомнить. Эдипа залюбовалась этой перспективой, как могла бы любоваться игрушечной улицей с высокого балкона, американскими горками, кормлением зверей в зоопарке или заветной мечтой, которая может исполниться с приложением минимума усилий. Она словно тронула край сладостного поля открывшейся возможности, понимая, что простое подчинение ей после выхода за пределы сна будет очень приятным, и никакое земное притяжение, законы баллистики или жадное насыщение хищника не могли доставить Эдипе большего удовольствия. Вся трепеща, она будто пробовала эту мысль на вкус: мне предопределено вспомнить. Каждое новое доказательство предполагало собственное заранее определенное значение и имело хорошие шансы на существование. Но вскоре ей подумалось, что все эти прелестные «улики» могли быть лишь своего рода компенсацией. Для сбившейся с пути Эдипы они складывались в одно судорожное Слово, крик, отменяющий и уничтожающий эту ночь.

В парке «Золотые Ворота» Эдипа набрела на группу детишек в ночнушках, которые сообщили ей, что это собрание им снится. Но для них между сном и бодрствованием, в сущности, нет никакой разницы, так как, проснувшись утром, они будут усталыми и измотанными, как если бы бодрствовали чуть ли не всю ночь. Когда матери думали, что их чада пошли на улицу поиграть, детишки на самом деле забирались в шкафы в соседних домах, на платформы, устроенные в кронах деревьев, в тайные убежища внутри живых изгородей и отсыпались, готовясь к этим часам. Все ужасы ночи были им нипочем; в центре круга у них горел воображаемый костер, и они не нуждались ни в чем, кроме чувства собственной замкнутой общности. Про почтовый рожок они знали, но о рисунках мелом и игре на асфальте, которую видела Эдипа, слышали впервые. Когда мы прыгаем через веревочку, объяснила Эдипе хорошенькая малышка, то чертим только один рисунок: надо попасть либо в колечко, либо в трубочку, либо в сурдинку, а подружка тем временем поет:

Тристо, Тристо, раз, два, три,Через море тронь такси…

– «Торн и Таксис» то есть?

О таком они не слыхали. И продолжали греть ручонки над невидимым огнем. Эдипа в отместку перестала в них верить.

В полумраке засаленной и скользкой мексиканской забегаловки за 24-й улицей она натолкнулась на кусочек своего прошлого, принявший форму некоего Хесуса Аррабаля, сидевшего в углу под телевизором и лениво болтающего куриной ножкой в чашке мутного супа.

– Эй, – приветствовал он Эдипу. – Вы та леди из Масатлана, – И кивком головы предложил ей сесть.

– Вы помните все, Хесус, – сказала Эдипа. – Даже туристов. Как там ЦРУ? – Под этой аббревиатурой скрывалось вовсе не то агентство, о котором вы подумали, а подпольный мексиканский Центр Революционеров Ультра-анархистов, возникший еще во времена братьев Флорес Магон[77] и позднее недолгий срок союзничавший с Сапатой.[78]

– Как видите. В изгнании. – И он обвел помещение рукой. Аррабаль владел им на пару с юкатеко,[79] который до сих пор верил в Революцию. В их Революцию. – А вы? Вы до сих пор с тем гринго, который потратил на вас такую кучу денег? С магом и волшебником олигархом?

– Он умер.

– Бедняжка.

Они встретились с Хесусом Аррабалем на пляже, где он предварительно объявил о проведении антиправительственного митинга. Никто не пришел. Поэтому он обращался к Инверэрити, врагу, которого он, согласно своей вере, должен был вразумить. Пирс, избиравший в присутствии недоброжелателей нейтральную манеру поведения, ничего Аррабалю не ответил; он столь искусно разыгрывал несносного богатого американца, что Эдипа видела, как запястья анархиста покрылись гусиной кожей – и отнюдь не из-за тихоокеанского бриза. Вскоре, когда Пирс ушел позаниматься серфингом, Аррабаль начал спрашивать Эдипу, не дурачат ли его, настоящий ли Пирс, не шпион ли он. Эдипа ничего не понимала.

– Знаете, что такое чудо? Это не то, о чем говорил Бакунин. Это проникновение иного мира в нашу реальность. Большую часть времени миры мирно сосуществуют, но иногда сталкиваются, и тогда происходит катаклизм. Анархисты, как и ненавидимая ими Церковь, верят в иной мир. Мир, где революции совершаются спонтанно, самими массами, без вождей. А присущая душам способность взаимопонимания позволяет массам выполнять совместную работу без усилий, автоматически, как бы подчиняясь врожденному рефлексу. Так вот, сеньора, если бы все это полностью осуществилось, я бы закричал, что это чудо. Анархистское чудо. Подобное вашему другу. Он безукоризненный, просто идеальный образец того, с чем мы боремся. В Мексике привилегированный человек – это всегда, в ста процентах случаев, лишь один из многих. Ничего сверхъестественного. Но ваш друг – если, конечно, он не шутит – пугает меня, как ужасает новообращенного индейца явление Девы Марии.

В последующие годы Эдипа нередко вспоминала Хесуса, потому что он увидел в Пирсе то, чего не замечала она. Эдипа чуяла в нем соперника – не в плане секса, разумеется. И теперь, потягивая густой тепловатый кофе, снятый с плиты юкатеко, и слушая рассказы о заговорах, она думала, что Хесус, несмотря на убедительное воплощение Пирсом образа врага, наверное, в конце концов ушел из ЦРУ и присоединился, как и прочие, к молчаливому большинству, так что отправляться в изгнание необходимости не было.