Эльфрида Елинек - Предание смерти. Кое-что о спорте Страница 24

Как, вы вовсе никуда не маршируете? И транспаранты не ваших рук дело? А тысячи со звоном разлетевшихся на мелкие осколки оконных стекол? Говорите, не вы их разбили, а буря? И вы сами не заметили, какая? Ладно. Давайте позвоним в контору по страхованию домашнего имущества, хотя много они не дадут. Давайте почитаем вашу книгу, из которой тоже не много выудим. Да и что вообще случилось? Я не рассмотрел как следует, так как мой компьютер был включен на быстрое изображение событий. В конце концов, он, вместе со своим другом, видеорекордером, хочет ежедневно в девятнадцать тридцать заниматься аэробикой.

Вот так. Время, стало быть, тоже хочет быть в курсе всего, что происходит. Сначала ужасы, которые несет с собой оружие, вой собак, скулеж раненых, война собственной персоной, а вот и вы, женщины, по крайней мере на этой гарантированно подлинной фотографии, жуткие, истекающие кровью фигуры! А вокруг бродят мужчины, желая добровольно сдаться на милость победителей, женщин. Но что я вижу: женщины настораживаются, в страхе торопятся куда-то, испуганно оглядываются, зовут на помощь, стучат в двери, но им не открывают. Ну да ничего. Вы, мужчины, тоже ведь влезаете к ним без предупреждения, чтобы их голоса, если они вообще раздадутся, звучали угнетенно и робко. Скажите, почему никто из участников сегодня не подавлен? Надо немедленно найти подавленного, чтобы он мог предстать перед мировой прессой, требуя защиты.

Ну да ничего. Не знаю, не знаю. Я вообще придерживаюсь совершенно иного мнения. Тем не менее никто ко мне не прислушивается. Я объект для насмешек, мне никто даже руки не протянет. Но я не позволю даже волоска увидеть на своей голове, иначе мне придется тут же основать новую религию, так как старая перестанет меня устраивать. Возможно, на сей раз я осную такую, при которой не теряешь сразу свое лицо, когда показываешь его своему начальнику. Только этого мне и не хватало, чтобы мой шеф узнавал меня в лицо!

А они тем временем в стране, за которую я так заступалась, давно продолжают жить так, как будто ничего и не было. И вот теперь пришла моя очередь, потому что я несколько раз, возможно даже чересчур часто, высказывала нечто дерзкое, надеюсь, не слишком громко? Ведь моих слов так никто и не услышал! Но меня в любом случае нужно как следует наказать за мои высказывания. Ах, как далеко сегодня отошли мы, женщины, от услужливой материнской готовности идти на уступки своим детям! Посмотрите, с каким визгом и воем набрасываются они на транспорт с гуманитарной помощью, предназначенной для совсем других матерей, чем те, у которых достаточно платков, чтобы покрыть голову, и кофт, чтобы прикрыть тело. Неприятная картина! Еще одно фото, спасибо, сейчас я покажу его всем, кто без этого фото увидел бы меня в лучшем случае сзади!

Эти волосы под платком не причесаны, как и мои, эти кофты, в отличие, разумеется, от моих, давно вышли из моды. Деревья обрамляют аллею, но они не стройнее этих женщин. Они вцепились в мешок муки, схватили картонный ящик с порошком какао, коробку с женскими трусами и прилагают все усилия к тому, чтобы никто другой не завладел предметами этой единовременной помощи. Они напоминают другим матерям о том, как много их сыновей умерли за свободу, потому что боролись они за эту муку, за какао, шоколад и принадлежности дамского туалета. В пыльной обуви уходят они с места раздачи. Но их вой будет еще долгие годы стоять над этой местностью. Прекрасно пасть на поле боя, но, если возможно, желательно пасть от руки противника. А не наложив на себя трепещущую руку.

Только матери имеют право наложить руки, если сын оказался трусом. Мать — это бог, наказывать дано только ей. Отца, к сожалению, никогда не бывает дома. Я призываю ад в свидетели, что видела на экране нечто ужасное, кто мог бы послать мне это изображение? А потом я заметила еще кое-что, оно было таким же жутким. Ну да ничего. Кровь все смоет.

Другой. Вы только представьте себе, чему мы научились у наших матерей, у этих организаций, которые, как вы уже сказали, ведут себя как бог, нет, они даже больше, чем бог: они более католики, чем папа римский, внушительнее, чем весь город. Их сын значит для них так много, что все остальное отодвигается на задний план и блекнет, как темная лестничная площадка, которая каждый день поглощает сына вместе с его спортивной сумкой. Надо думать, кто-то выкрутил матовую лампочку! И вставил вместо нее более яркую. Лампочку Вильямса. Так будем и мы спокойно крепить связь с нашей маленькой, но звучной детской группой, мы, озорники с ямочками на щеках, их забавы ради кто-то сделал, ткнув прямо в кожу горящей сигаретой.

В следующем году мы уже пойдем в школу! Потом мы как-нибудь, с трясущимися руками, выдержим приемный экзамен в группу игры на цитре, которую создали специально для нас. И для дорогой тети Эльфи, которая как будто хотела запретить нам делать все то, ради чего и была создана группа. В глубине зала наши матери уже аплодируют, как видите, аплодируют немножко ревниво, мы подходим к фортепьяно и неловко кланяемся. Наше коллективное отношение к этому концерту было хуже некуда. Именно отсюда, с нашего преступного отклонения от нормы, и начинает развиваться наше отношение к убийству. Здание нашего социального обеспечения нерешительно поднимается со своей собачьей подстилки, на которой многим из нас уже пришлось оставить свои волосы, оно растет, да, оно растет все быстрее! Как заросли сорняка, что возникли не сами по себе, их кто-то посеял, да-да, их сплела и пустила в рост наша милая мамочка. Никто не может помешать сорнякам расти. Их можно только вырвать, по-другому не получится. Или, что еще проще, засушить. Пусть высохнут, как наша авторша. Но все же нельзя сказать, что она плохо выглядит.

Ужас распространяется вокруг, охватывает всех, кого захочет. Каждый из нас хватает по моей команде за руку ту, что произвела нас на свет, руку женщины, у которой были совершенно в не правовые представления о норме, а она передала их своему сыну, своему единственному и неповторимому, тому, что выжженным с помощью собственного жира или силикона клеймом засел в своей мамочке, у которой еще слезятся глаза от чистки лука. Хотя сегодня эти нормы вообще не имеют больше никакой цены, их по старой привычке все еще называют ценностями. Да, как и в прошлом году, они еще есть, подходящие для этого случая карточки. Своевременно запаситесь хотя бы одной! Она ведь дешевле почтовой, без письма! Ну вот, вы киваете головой: женщины и матери против войны! Только здесь, у меня, вы можете наконец отвести душу сегодня вечером! А потом, крепко привязанные к вашим рукам, закрыв уши пестрыми шерстяными наушниками, чтобы не подхватить воспаление, мы, дергаясь и спотыкаясь, уберемся прочь. Собаки при этом могут присутствовать в качестве свидетелей и оставаться в придорожной канаве рядом со своими хозяйчиками. Позже произведшим нас на свет женщинам разрешается бесплатно поплакать, говоря о своеобразии отечественных манер и нравов, этим же своеобразием и порожденных. Но мы к тому времени уже будем мертвы и ничего не услышим. Аплодисменты! Преждевременные аплодисменты! Несмотря ни на что: спасибо.

В принципе, нашим отцам нечего сказать. Возможно, они могли бы сообщить о том, как совершалось преступление, но научились этому мы у мамы, так как у папочки, как всегда, не было времени. Как раз в это время он, в поисках собственной идентичности, сидит в своем бюро, заново изобретая, среди прочего, и нашу историю. Этот темноволосый мужчина с патентованным отпугивающим воздействием, которое он запатентовал только для того, чтобы узнать, что оно производилось уже миллионы раз. Да, ему пришлось узнать, что этот патент уже давно выдан. Так что отойди в сторонку, папочка! Мама, оставайся со мной!

Вот так, теперь ты можешь одна давить на рычаг, мама, сидя на его коротком плече. Можешь подбрасывать нас вверх. Как в детстве на качелях. Ого, вот это сила, такой у женщины мы давно не видели, браво! Только зазеваешься, и она раздавит тебя одной рукой. Отцу остается только отвлекать от нее противника, не то она разберется и с ним. Взаимодействия не получается. Отец носится в хлопотах, но правит теперь мать. Она ведь давно уже получила водительские права.

Другой. Взгляни-ка вон туда! Там наша жертва обращается ко мне с вопросом, она делает это так, будто имеет право предложить нам некий симбиоз, в котором мы давно уже отказали своим близким, отказали с тех пор, как сами расставили по полкам в своих детских комнатах игрушечные, собираемые из кубиков деревни фирмы «Лего», так вот, моя жертва спрашивает меня, сколько времени на моих часах, не настало ли уже и ее, жертвы, время? На это я могу сказать одно: ваше время кончилось, как только вы тронулись с места. Да-да, это время пришло, вы не можете повернуть его вспять, даже если это, как явствует из достоверных источников, порочное время.