Патрик Нит - Новоорлеанский блюз Страница 24

На первый взгляд все оказалось не так уж и плохо. Она не увидела двухспинного четвероногого зверя о двух головах, которого успело создать ее воспаленное воображение. Вместо этого она увидела двух людей, сидящих друг против друга и пристально смотрящих друг другу в глаза. Они показались ей детьми, играющими в «гляделки», не хватало только плода манго, стоящего на кону. Она сразу поняла, что Тонго переглядит.

Но Тонго, услышав, как она вошла, обернулся, мгновенно вскочил на ноги и заморгал, словно змея, только что обнаружившая у себя веки. Выражение его лица поведало ей обо всем. С таким же успехом она могла застать его, окунающим свой шонгви во вчерашнюю маисовую кашу.

— Кудзайи! — обрадованно воскликнул Тонги. — Профессор, это моя жена, Кудзайи.

Бунми встала, но Кудзайи даже не взглянула в ее сторону. Она, обернувшись к мужу, сказала:

— Э кури кве хооре?

Тонго пришел в изумление. Он еще никогда не видал свою жену такой озлобленной (хотя, учитывая особенные черты ее лица, никто бы не заметил этого без прохождения специального курса физиогномики, который можно было бы назвать «кудзайизмом»), не говоря уже о том, что никогда не слышал от нее такие вульгарные выражения.

— Хооре? — вскричала профессор. — Почему она назвала меня проституткой?

Вождь поперхнулся нервным смехом.

— Проституткой? — грозным голосом переспросил он. — Ха! Ты слышала, Кудзайи? Проститутка, хмм? Нам только не хватало еще дипломатических осложнений! Да нет, нет же, «хооре» — это форма обращения к близкому и приятному человеку, ну типа как «сестра». — С мольбой во взоре он посмотрел на жену. — Ведь это так, моя драгоценная?

— Кузвани замба? — обратившись к мужу, спросила Кудзайи.

— Отчасти, — ответила Бунми вместо Тонго.

Кудзайи со злобной улыбкой на лице подошла к профессорше и обратилась к ней, похлопывая в ладоши в такт словам:

— Урибо, ку пфанзви, маканве чипоро сиси допо гудо?

Профессор улыбнулась и ответила, тоже прихлопывая в ладоши:

— Ндирибо! Макурибо, хооре?

Тонго в беспомощной растерянности смотрел на женщин. Он понимал, что теряет контроль над ситуацией, к тому же профессор повела себя ничуть не умнее, чем его жена. Кудзайи отвела левую руку от живота, который до этого потирала, ее лицо сделалось печальным, по телу пробежала легкая дрожь. Но ее правая рука оставалась прижатой к бедру; как будто она опасалась, что не выдержит и ударит ею соперницу. Поскольку боевой дух все еще не покинул Кудзайи, она спросила Бунми, как та себя чувствует в образе «хромоногой дочери бабуина, с влагалищем размером с лужу», и Бунми ответила: «Отлично. А как ты себя чувствуешь, шлюха?»

Вождь встал между женщинами, положив руку на плечи супруги. Ее маленькие глазки совсем запали, ее остроконечные уши слегка подергивались, крылья похожего на ягоду крыжовника носа подрагивали, словно она принюхивалась к чему-то. Как любил ее Тонго в этот момент! Сейчас у него не укладывалось в голове то, что она могла заподозрить его в неверности (не зря говорится, что мужчины имеют примерно такое же понятие о том, что они собой представляют, как тучные люди о том, как выглядят их ступни). Ну а разве он сам теоретически не мог оказаться рогоносцем? Как удивительны повороты изменчивой судьбы: одно мгновение — и все встает с ног на голову!

— Мы с профессором практически обо всем договорились, — беззаботным голосом объявил Тонго. — Дорогая, иди и подними свои ноги кверху, а я приду к тебе буквально через секунду.

Кудзайи опустила глаза и, не глядя на Бунми, вышла из комнаты. Тонго почувствовал, как в нем поднимается волна протеста. Он повернулся к Бунми, и внутри у него все закипело — разве не она явилась причиной этого недоразумения?

— Так мы закончили наши дела?

— Мне очень жаль, Тонго, — ответила она. — Есть проблемы?

— Да никаких проблем нет. Просто я должен быть рядом со своей женой.

Бунми согласно кивнула. Сама она никуда, однако, не собиралась. Она была убеждена в том, что с подписью вождя на документах можно подождать до лучших времен.

— Вам надо бы прийти и посмотреть раскопки, — предложила Бунми, глядя на Тонго, провожавшего ее до двери из комнаты.

— Да. Конечно. Раскопки. Непременно, — ответил Тонго, но мысленно он был уже в другом месте. Сейчас он смотрел на группу деревенских женщин с корзинами рапса, собравшихся в стайку возле ограды его крааля. Среди них, конечно же, была и Стелла ‘Нгози, очень тихо говорившая что-то и, видимо, ожидавшая своего момента, как вожак стаи грифов, сидящий на дереве над трупом.

Женщины с любопытством смотрели, как Тонго провожает Бунми до калитки, как бесстрастно пожимает ее руку, как сразу же идет назад к дому, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. Бунми, проходя мимо стайки женщин, приветствовала их милой улыбкой, на которую те ответили злобными взглядами и словом «хоор», произнесенным полушепотом, но дружно, почти хором; а когда она с еще более широкой улыбкой на лице радостно закивала им головой, они буквально пришли в неистовство. Однако их внимание очень скоро привлек шум, донесшийся из спальной хижины вождя. Подталкивая друг друга под ребра, женщины начали вытягивать шеи (словно вытянутые шеи могли помочь их глазам проникнуть сквозь толщу глинобитных стен). Внезапно в дверном проеме спальной хижины появился Тонго с перекошенным от страха лицом; словно припадочный, он размахивал руками и кричал диким голосом:

— Найдите закулу! Сейчас же найдите закулу!

Женщины в испуге переглянулись.

— Но… вождь, — робко начала Стелла, — сейчас он пребывает в магическом сне и строго-настрого приказал не будить его ни при каких обстоятельствах.

— Мне наплевать на то, что велел Муса, — закричал Тонго. — Кудзайи умирает. Немедленно приведите сюда закулу!

Стелла сразу уловила боль, звучавшую в голосе вождя, поняла по выражению его лица всю серьезность положения, словно носом почуяла несчастье, подстерегшее Кудзайи. Она бросила на землю корзину с рапсом и помчалась изо всех сил к дому Мусы.

Когда Стелла ‘Нгози добежала до его крааля, закулу хотя реально и оказался там, но в действительности был далеко оттуда. Когда она вошла в его спальную хижину — немало воспоминаний было связано у нее с этим местом, — то нашла его лежащим на матрасе; но закулу стоял в этот момент на самой высокой вершине Восточной горной цепи (которая целовала небо), а человекоподобный орел размером с дом, махая одним громадным крылом, быстро уносился прочь. Стелла с силой ударила закулу кулаком под ребра — уже давно, сразу после того, как он лишил ее невинности, ей хотелось врезать ему, — но он ничего не заметил, потому что был всецело поглощен тем, что слушал шум взмахов орлиного крыла. Он лишь перевернулся на правый бок и тихо засопел, пока она бранила его, пытаясь разбудить.

В том сне, который видел Муса, орел говорил: «Вот здесь он упал. Ты понял? Как раз на краю этого мира. Видишь, в земле впадина, похожая своими очертаниями на тело юного певца».

Муса скосил глаза в сторону и сощурился, стараясь увидеть то, что показывал ему орел. «Да, конечно же вижу», — ответил он, хотя не мог разглядеть ничего, поскольку ни один закулу не мог бы одним взглядом охватить весь путь до Анголы. Он врал: отчасти потому, что, будучи усталым и истомленным, был несказанно рад этой кратковременной паузе в головоломном приключении, привидевшемся во сне; а отчасти потому, что не хотел раздражать эту гигантскую, размером с дом, птицу, которая могла бы чего доброго сожрать его, поскольку другой пищи у нее не было.

Сколько же он спит? Еще в предшествующие два дня Муса начисто потерял всякую ориентацию во времени — а как ее не потерять, если ты постоянно перемещаешься между прошлым, настоящим и будущим, подобно птице кабве, которую гоняют по кругу разыгравшиеся детеныши шумба? Он был свидетелем множества событий; они разворачивались перед его глазами, а затем чья-то неведомая рука опять сматывала их в клубки и бросала в водовороты времени, где они крутились, ожидая, когда придет их черед воплотиться в реальной жизни. Он увидел одного мусунгу, с которым его свел случай еще шесть лет назад, но тот не узнал его. Он видел лица тех, с кем раньше никогда не встречался, однако воспринимал их, как членов собственной семьи. Он видел, как умирала юная девушка, которая в своей наготе была прекраснее, чем королева в праздничном наряде. Он слышал необычайной красоты голос, переливы которого напоминали журчание воды в стремительно текущем ручье. Его ухо уловило первый крик только что пришедшего в мир ребенка, и крик этот прозвучал как звук трубы из кассетного магнитофона Кудзайи. Он неожиданно столкнулся с двумя элегантными дамами-мусунгу, у которых были негритянские лица; он вовремя ускользнул от них, спрятавшись в яму, похожую на заячью нору; но одна его ступня, которой не хватило места в норе, болталась в воздухе, и вдруг он заметил, что пальцев на ней становится все меньше и меньше.