Ольга Новикова - Каждый убивал [Журнальный вариант] Страница 24

Господи, зачем я папу не послушалась, почему не услышала “он по расчету на тебе женится”? Отец все знал, все предвидел… Даже то, что мне понадобится укрытие? Что ни дача на Новой Риге, ни городские апартаменты на Сивцевом Вражке не сгодятся? Сыщиков, конечно, туда не пустили, но охрана доложила, что следят…

А ведь отец говорил, что покупает эту квартиру просто так, на всякий случай. Точно ведь не для сдачи внаём. Но и жить тут вроде было некому — у всех родственников есть, где зад приземлить.

Секретный бункер…

Все уже оборудовано, мебель новая, холодильник набит…

А прораб, кто все это ему делал, не настучит в органы?

Вряд ли осмелится, у отца не побалуешь. Стоило одному строптивому исчезнуть, как остальные поняли, что лучше не испытывать судьбу.

“Никому не звони, ни с кем посторонним не общайся!”

Перестраховывается папочка. Ликвидаторы меня не видели, не со мной договаривались… Олег меня тоже не выдаст, да он и не может — из кипрской ссылки ему не дотянуться.

Как тут все-таки одиноко…

Если б молоко не пропало, то Никиту с нянькой мне бы оставили… А так…

Да не могу я больше тут одна куковать! Катерина, Ада приедет… И все? А что дальше?

Пусть Ада подольше побудет… Часа четыре, пять… Это спасение, а не преступление. Папочка и не узнает, что я его ослушалась. А она сделает все, что умеет. Потом, может, удастся уснуть…

Звонят… Уже Ада? На полчаса раньше… Неужели изменила своей утомительной точности?

Или Катерина вернулась?

Светлана жмет на кнопку, отпирающую дверь подъезда, распахивает дверь в квартиру и прячется за ней. Пистолет в руке добавляет страху. Слышно, как бьется сердце, как гудит лифт… кабина останавливается на ее этаже, но никаких шагов не доносится…

Смотрит в щель между стеной и дверью и видит, как невысокий человек в капюшоне перешагивает ее порог… Она выскакивает из укрытия и направляет на него свой браунинг. От испуга не может раздвинуть губы, чтобы вытолкнуть застрявшее в голове: “Убью! Я его убью! У меня бесшумный!” — старается выкрикнуть она, но вместо звуков вылетает какой-то сип и — тоже бесшумно — пули, одна за другой… Потом ее валят на пол, потом…

Не смогла отсрочить свою смерть…

23. Анжела

Повезло со стилисткой, понимает Анжела, когда после ухода Ады офигевает от себя в зеркале. Кожа на вид — ну чистый шелк, так и тянет провести пальцами по своей щеке, погладить… Нельзя: румянец сотрешь, а он — не отличишь от естественного… Волосы уложены как надо. Если дождь-ветер не пустит насмарку Адины праведные труды, то весь вечер можно не заморачиваться заботой о внешнем виде. Это выгодно: в свободную голову залетают нетривиальные мысли, без которых светские обзоры пресноваты и тягомотны.

А девица что надо — язык не распускает, незаметна, рука легкая и точная… Поберегу ее… Никино наследство…

— Эх, Ника, Ника… — вырывается у Анжелы.

И боль, и стыд. За то, что не защитила, за то, что не каждую минуту пресловутый пепел Клааса стучит в сердце, за то, что непонятно — кому и как мстить… Подозревать каждого… Противно!

И тут боль словно отпускает… Легче становится. А почему — думать не хочется.

И за эпизод с Глебом нисколько не стыдно. Жертвовать собой оказалось даже приятно. Блядки со следователем, может статься, — единственный шанс как-то контролировать процесс, не дать Бизяеву похерить Никино дело.

Лучше в пучину, чем в кручину. Действовать надо!

Как?

Что делать?

Увы, никаких новых идей не возникает, и тогда совесть подсказывает: Лиля! Как там она? Позвонить бы… Но взгляд падает на часы, и Анжела понимает, что давно уже пора в путь-дорогу.

Нет ничего хуже, чем светское мероприятие в рублевской деревне! Если без задержек ехать, то минут за сорок можно домчаться, но всегда поджидают какие-нибудь обломы. Как-то в пробку угодила даже поздней ночью, когда оттуда домой возвращалась. Так сейчас-то я загодя еду! Куча времени до шести. Правда, сегодня мне нельзя опоздать: организаторы премьеры обещали проход по ковровой дорожке с объявлением моего имени. Приятный пустячок. Хоть и маленький, но все же шажок в карьере. Репортаж по всем каналам промелькнет…

В далеко не самом худшем настроении Анжела выруливает на Садовую-Кудринскую. И на внутреннем, и на внешнем кольце плотненько забито, но машины кое-как все же движутся. Всего-то надо до Маяковки и там развернуться! — подбадривает она себя, с трудом пробираясь в средний ряд. Есть соблазн перестроиться в крайний левый, в котором чуть попросторнее, но тогда не успеешь вывернуться — и увлекут в тоннель под Тверской, откуда с полчаса протелепаешь до следующего разворота. И это обычное Садовое кольцо, не перекрытое для начальства, а что ожидает на Кутузовском, на Рублевском?..

Не каркай! Вдруг пронесет! Не в пять же часов начальство заканчивает рабочий день! Главные мигалки едут гораздо позже, так что не боись, проскочим! — убеждает Анжела свою нервную дрожь.

Надо переключиться. Вот говорят про меня: стерва, стерва! Но разве настоящие суки так горюют, как я?! Да им все по фигу, кроме своей выгоды. А я вон даже со следователем… ради подруги! Не то чтобы специально — просто под рукой оказался в тот момент, когда на душе совсем дерьмово было. Не гигант, конечно, но разок-другой встретиться — очень даже ничего. Если он не постесняется… Что-то в нем непонятное… Неоткровенный. Может, робеет? Но мышцы у него накачанные — любо-дорого, когда напрягаются… Коснешься — и сразу кайф… такая сила от них прет. Не грубый, а если еще не дурак, если навязываться не будет, то можем и друзьями стать… Пригодится…

Приятность подхлестывается небыстрым, но постоянным движением по широкому Кутузовскому проспекту, ухоженному на государственном уровне. На асфальт можно не смотреть — никакой опасности для подвески: трещинки тут же латают, а ям и рытвин вообще никогда нет, не то что на Ярославке, Варшавке или Рязанке, куда начальство носа не показывает. Ехать — в удовольствие, и, проезжая Никин дом, Анжела даже забывает взглянуть на него. И уж тем более не вспоминает она о своем Тапире.

Он тут абсолютно не при чем. Он — в Париже, а сейчас вообще на другом континенте, она — здесь. И пока они не вместе, нечего и в мыслях объединяться. Именно раздельность очистительна. Никогда даже наедине с собой не сравнивать своих мужчин, и уж тем более не рассказывать о них никому и ни за что — вот обет, который она свято блюдет. А всякие там измены, предательства, ревность — это так старомодно, так неудобно, что и в голову брать не стоит… Уменье — половина спасенья.

Но очень скоро поступательное движение ласкающих мыслей стопорится. Кутузовка встала. Пробка начинается возле Триумфальной арки и явно не рассасывается до поворота на Рублевку. Анжела пытается сориентироваться во времени: успеваю — не успеваю? Подкручивает приемник, чтобы поймать дорожное радио, но нужной информацией оно не снабжает. Бородатые шуточки ведущего только бесят, и она предпочитает не разбавлять назойливой бодростью свое одиночество.

Сколько ни дрыгайся, предсказать, что там, впереди, невозможно. Чтобы не раскручивать маховик нервотрепки, Анжела использует свою обычную палочку-выручалочку: выловить из прошлого приятное событие и посмаковать его. Разумнее, конечно, было бы подумать о предстоящем, спланировать, что надо сделать в ближайшее время, но… Подсознание не проведешь: оно-то знает, что в будущем всегда выскакивает что-то неожиданное, частенько мерзость какая-нибудь тебя поджидает, поэтому кардинально не расслабишься.

Зато в прошлом — никаких сюрпризов. Стопроцентная надежность. Воспоминания — это сны наяву. Да еще память всегда отлично, без специальных усилий выбирает позитивный ракурс. Настоящие же сны у Анжелы никогда не бывают радужными.

Ближайшее прошлое — убийство Ники, но стоит копнуть на пару лет поглубже — и вот он, отличный момент.

Легкий бриз в открытом море возле Лазурного берега, ярко-красный шар солнца превращается сперва в четырехугольную кастрюльку под покатой крышкой, потом в плоскую беретку и, наконец, словно побагровев от натуги, совсем исчезает на горизонте. В наступившем полумраке море сливается с небом и впереди — идеальная бескрайность. Тапир без понуканий спускается в каюту за диоровской шалью и укутывает в мягкое и теплое, заметно для присутствующих запустив указательный палец в декольте и пощекотав нежную кожу груди. Моя, мол, девушка…