Филип Дик - Голоса с улицы Страница 24

– Как по-твоему, – печально спросил он, – мне можно баночку пива?

– Конечно, – сказала Эллен и, дочистив последнюю клубничину, встала.

– Я возьму, – быстро бросил Фергессон. В присутствии девушки он всегда становился неловким. – Скажи мне, где стоит эта хрень – в холодильнике?

Игнорируя его нервные протесты, Эллен поставила миску с клубникой на стол и пересекла кухню, направляясь к холодильнику. С тех пор как родила, она снова стала стройной и легкой. На дворе стояло лето, и на ней была белая хлопчатобумажная мужнина рубашка с закатанными рукавами, сандалии и широкая юбка в сборку с узором в горошек. Каштановые волосы свободно рассыпались по рукам и плечам, когда Эллен наклонилась, чтобы поискать в выдвижном ящике открывалку.

– Позволь мне, – буркнул Фергессон. – Не хочу причинять тебе никаких хлопот.

Налив пиво в высокий бокал, Эллен сказала:

– Пожалуй, и я чуть-чуть выпью. Можно, я допью то, что не влезло?

– Ага, – согласился Фергессон, с благодарностью принимая пенный бокал. – Хотя знаешь, если наливать против стенки, в бутылке остается не так уж много.

Эллен сморщила нос:

– Теперь я понимаю, что имел в виду Стюарт, рассказывая о вас.

– Правда? – Фергессон вспыхнул и стал смущенно бродить по кухоньке. Он все глубже увязал в трясине неловкости: в присутствии молодой мамочки он превращался в мямлю. – Вам надо сорвать этот линолеум, – он ткнул в раковину. – Постелите кафель – он не гниет, – затем показал на кран. – И ради бога, уговори Недотепу поставить смеситель! Он ведь может привести все в порядок, если захочет. Мог бы отремонтировать всю квартиру, если б только не витал в облаках.

Эллен уселась за стол и взяла миску с клубникой.

– Вы тяжелый человек, мистер Фергессон.

При этих словах он побледнел. Его поразило обращение «мистер»: Фергессон сразу вспомнил, где находится. Достав носовой платок, он вытер горячий пот с раскрасневшегося лица.

– Кстати, – сказал Фергессон негромко, – а где он сам? За этим-то я и зашел.

– Стюарт? – Эллен пожала плечами. – Наверное, пошел за игрушками для малыша.

– В воскресенье?

– Ну… – Она потянулась за сигаретой, лежавшей в пепельнице. – Видимо, он поехал с Дейвом Гоулдом на север полуострова. Некоторые большие магазины игрушек на шоссе в воскресенье открыты: если долго искать, обязательно что-нибудь найдешь.

Наступила пауза.

Фергессон не сомневался, что это простая отговорка. Слова Эллен именно так и прозвучали: ее равнодушие и насмешливая уклончивость говорили о желании закрыть тему. Не зная наверняка, как поступить, Фергессон заметил:

– Он явно помешался на парне. Постоянно твердит о нем на работе. Висит над прилавком с одной из тех цветных фотографий. Кудахчет над ней со старухами.

– Да, – монотонно подтвердила Эллен. – Он много думает о Пите.

– Он что, и правда поехал искать на шоссе…

– Он поехал забрать сестру. Привезет их, чтобы показать ребенка.

– Сестру! – воскликнул Фергессон. – Не знал, что у него есть сестра.

– Есть, – сухо сказала Эллен. – Он хочет показать ей младенца. Хочет, чтобы она вынесла свой вердикт… Мы все этого ждем.

Фергессон беспокойно прошагал в гостиную. Июльская жара делала его раздражительным: он шлепнул себя по затылку, потер руки и выглянул в окно на опрятную улицу с зелеными лужайками и кое-где припаркованными спокойными автомобилями – некоторые из них как раз наслаждались еженедельной мойкой.

– С тех пор как родился ребенок, – сказал он, – Недотепа изменился. Стал более спокойным: по-моему, он наконец-то повзрослел.

– Дело не в ребенке.

– В чем же тогда? Разумеется, в ребенке! Он чувствует себя отцом, несет ответственность. Он больше не может уходить, когда ему вздумается.

Сидя за кухонным столом с миской клубники, Эллен сказала:

– Это случилось еще до рождения Пита. Помните, когда приезжал тот человек – Теодор Бекхайм? Его портрет еще висел в витрине «Здорового питания»… Я видела его, когда мы со Стюртом там однажды обедали.

– А, та религиозная секта, – неопределенно сказал Фергессон.

– Стюарт сходил на его лекцию. Я хорошо помню, потому что мы тогда страшно поссорились. Я не хотела идти и не хотела, чтобы шел он. Понимаете, я знала, чем это кончится: я ведь знаю, как Стюарт относится к подобным вещам. В некотором смысле я знаю его лучше, чем он сам себя знает. Он был так взволнован… Он воспринимает подобные вещи очень серьезно.

– Чересчур серьезно, – поправил Фергессон.

Эллен нервно потушила сигарету и закурила другую. В лучах июльского солнца ее голые руки казались смуглыми, покрытыми пушком и слегка влажными от пота.

– Нет, не чересчур. С какой стати? Кто вы такой, чтобы об этом судить?

Фергессон сконфуженно ответил:

– Я имею в виду, что ему нужно чаще выходить из дому и развлекаться. Меньше переживать – поиграть в мяч, покатать кегли. Вытащи его куда-нибудь, черт возьми… Готов поспорить, вы никогда не ходите в ночные клубы или на концерты.

– Стюарт не любит играть, – кратко сказала Эллен.

– Почему? Что в этом такого? На корпоративном пикнике он был таким занудой – не захотел играть в мяч и бросать подковы. Только молча поел, а потом плюхнулся под деревом и заснул. Мужчине нужно быть компанейским, хотя бы изредка заботиться о других. А он такой серьезный и тонкокожий: вечно о чем-нибудь думает, – Фергессон взмахнул рукой, словно пытаясь охватить жестом всю квартиру. – Не понимаю я этого, Эллен. Что с ним не так? У него красавица-жена, ребенок, чудесная квартира – у него есть все на свете, а он чем-то недоволен!

Эллен продолжала чистить клубнику, раздраженно перебирая пальцами: на ее мужа нападал посторонний человек.

– Он видит то, чего не видите вы, – вспылила она. – Никто из нас не видит.

– И что же это?

– Он видит, что все погибло. Он очень впечатлительный… Порой мне кажется, что в нем больше женского, чем во мне. А еще у него развито предчувствие. Он такой… мистик. Он жадно проглатывал все астрологические журналы, которые я раньше приносила домой, а теперь из-за него перестала: он воспринимал их очень серьезно… Часами сидел над ними. Но при этом он никогда не ходил в церковь. Не получил никакого религиозного воспитания. Он вырос в современной, образованной семье, в тридцатые годы ходил в одну из этих прогрессивных школ. По-моему, все они были коммунистами… ну, мы бы сегодня так их назвали. Там все обучение было направлено на естественное самовыражение. Он плел циновки и обжигал глиняные чашечки: вы же сами знаете, как он любит чинить все подряд – самовыражаться при помощи рук. Его научили выращивать семена и готовить чернила. Печь хлеб и доить коров… Загородные прогулки, знакомство с животными. Общение с природой. Все такое… Оздоровление организма. Он все это четко усвоил.

– Боже, – воскликнул Фергессон – да он же самый нездоровый человек из тех, кого я знаю, со всеми этими его коликами и сельдерейными коктейлями. Он вечно больной – настоящий ипохондрик!

Эллен кивнула:

– Понимаете? Они внушили ему эту жуткую потребность в здоровье… в необходимости бывать на свежем воздухе, ездить за город. В деревне все так естественно. Они не научили его ничему полезному: не научили жить в нашем мире… Он не умеет о себе заботиться. Ну, а потом погиб его отец.

– Я знаю, – сказал Фергессон. – Это было тяжело.

– Если бы не гибель отца, возможно, Стюарт и не стал бы таким. Ему было всего восемь лет. Его воспитывали мать с сестрой. У них всегда водились деньги: отец оставил имущество и пожизненную страховку. Стюарт как сыр в масле катался.

– Знаю, – подтвердил Фергессон. – Ему никогда не приходилось зарабатывать себе на жизнь.

– Когда я с ним познакомилась, он хотел стать художником. Понимаете, мы познакомились еще в колледже. У него были грандиозные планы: он постоянно твердил о себе самом и о своем будущем. Но он испытывал голод, природу которого не понимал: он думал, что хочет рисовать, но на самом деле ему не хватало дисциплины. Он не понимал, что необходимо трудиться, изучить массу технических приемов. Ему просто хотелось как угодно самовыражаться при помощи рук. Поскольку именно этому его научили. На самом деле, его интересовало вовсе не искусство, а он сам. Но при этом он не знал, к чему он стремится. А я знала. Это было что-то религиозное, и я понимала, что рано или поздно он это отыщет. В его воспитании религия не играла никакой роли. Всего несколько раз его отправляли в воскресную школу… Он выучил пару псалмов и узнал о миссионерской деятельности в Китае. Знаете, однажды Стюарт задумался о Боге, как это с ним обычно случается. Он спросил, в какую церковь ходила моя семья.

– Что ты ответила?