Дзюнъитиро Танидзаки - Дневник безумного старика Страница 24

Когда я сказал: «Сегодня я хочу сделать эстамп не с камня, а с другой вещи», она спросила: «С какой?» На это я ответил: «Дай мне сделать эстамп с твоих ног. Получится красный эстамп на цветной китайской бумаге с твоих подошв». Если бы она почувствовала отвращение, оно бы выразилось на её лице. Однако она только спросила: «Для чего это?» И даже узнав, что с отпечатка сделают стопы Будды и что кости мои будут лежать под этим камнем, никакого удивления не обнаружила. Я видел, что моё предложение не только не вызвало у неё возражений, но показалось забавным. К счастью, в моём номере есть вторая комната в восемь дзё, я велел принести в неё две больших простыни и, сложив их вдвое, расстелить на циновке. Приготовил тушечницу с красной тушью и кисть. Потом принёс лежащую на диване подушку Сацуко.

— Тебе, Саттян, ничего не надо делать. Иди сюда и ложись на спину. Всё остальное сделаю я сам.

— Прямо в одежде? Ты не запачкаешь её тушью?

— Совсем нет. Я намажу тушью только подошвы ног.

Она сделала всё так, как я просил: легла на спину, изящно сложив ноги, и приподняла ступни, чтобы я хорошо мог видеть подошвы. Когда она была готова, я обмакнул подушечку в тушь, потом похлопал ею по другой, чтобы слой туши стал тоньше. Раздвинув её ноги на два-три сун, я начал похлопывать второй подушечкой по подошве её правой ноги, чтобы ясно отпечаталась каждая её часть. Было очень трудно положить ровный слой в переходе к своду плюсны. Левая рука у меня действует плохо, я не мог пользоваться ею, как хотел, отчего трудности возрастали. Я обещал Сацуко, что не вымажу её одежду и наложу краску только на подошвы, но неловкими движениями то и дело пачкал подол её нижней рубашки и тыльную часть ноги. Допустив оплошность, я вытирал её ноги полотенцем и снова мазал их тушью, испытывая невероятное блаженство. Меня охватило возбуждение. Без устали я возобновлял свои попытки бесчисленное количество раз.

Наконец мне удалось удовлетворительно наложить тушь на обе подошвы. Приподняв её правую ногу, я приложил снизу к ней цветную бумагу и попросил Сацуко немного надавить на неё. Но сколько я ни пытался, мне не удавалось достичь желаемого результата. Я без толку израсходовал все двадцать листов бумаги. Позвонив в Тикусуйкэн, я попросил привезти немедленно ещё сорок. Я решил действовать по-другому. Я тщательно вымыл ноги Сацуко от туши, вытер каждый пальчик, попросил её подняться с циновки и сесть на стул, а сам лёг на спину возле и в этой неудобной позе накладывал подушечкой тушь на её подошвы, а потом попросил наступить на бумагу…

Я предполагал окончить всё до возвращения Ицуко и Сасаки, отдать коридорному испачканные простыни, листы бумаги с отпечатками отправить в Тикусуйкэн, комнату убрать и с невинным выражением лица ждать их, но не вышло. Они возвратились в девять часов, раньше, чем я думал. Я услышал стук в дверь и не успел ответить, как она открылась. Ицуко с Сасаки вошли в номер. Сацуко мигом скрылась в ванной. Маленькая комната в японском стиле была в страшном беспорядке, белые простыни в огромных красных пятнах. Ошеломлённые Ицуко и Сасаки молча переглянулись. Сасаки, не говоря ни слова, измерила давление.

— 232, — сказала она с каменным лицом.

17-го утром в одиннадцать часов я узнал, что Сацуко, никого не предупредив, своевольно улетела в Токио. Она не вышла к завтраку, но поскольку она любит утром поспать, я думал, что она нежится в постели. А она, вызвав такси, тем временем направлялась в аэропорт Итами. Приблизительно в одиннадцать часов ко мне вошла Ицуко и сообщила об этом.

— Вот так штука! — сказала она.

— Когда ты об этом узнала?

— Только что. Я пришла, думая, куда бы нам вместе пойти сегодня, и вдруг мне говорят, что госпожа Уцуги, одна, некоторое время назад уехала в Итами.

— Ты лжёшь. Ты знала раньше.

— Как я могла знать?

— Хитрая лиса! Вы сговорились заранее!

— Совсем нет. Уверяю вас, я только что здесь об этом узнала. Я сама изумилась, когда мне сообщили: «Госпожа сказала, что втайне от отца вылетает в Токио; до тех пор, пока она не уедет, она не хочет, чтобы кто-нибудь об этом знал».

— Ты лжёшь! Ты хотела рассердить Сацуко и заставить её уехать! И ты, и Кугако — вы давно уже только тем и занимаетесь, что подстрекаете и обманываете всех. К сожалению, я забыл об этом.

— Это несправедливо! Как вы можете говорить такое!

— Госпожа Сасаки!

— Слушаю вас.

— Мне не нужны ваши «слушаю вас»! Вы, конечно, всё знали от Ицуко. Вы решили вместе обмануть старика и избавиться от Сацуко.

— Своими словами вы огорчаете госпожу Сасаки. Сасаки-сан, выйдите, пожалуйста, на некоторое время. Я хочу что-то сказать отцу. Если я лгунья, то могу ничего не скрывать.

— Пожалуйста, осторожнее, — давление у господина и так высокое.

— Да-да, знаю.

Вот что она мне сказала.

— Всё это чистая выдумка, что я вынудила Саттян уехать. Я предполагаю, что у Саттян были причины срочно возвратиться в Токио. Я этих причин не знаю, но разве вы сами ничего не замечали? — спросила она язвительно.

— Не только мне одному известно, что она в хороших отношениях с Харухиса, — ответил я, — она сама открыто говорит об этом, и Дзёкити об этом знает. Можно сказать, что об этом знают все. Но ничего не доказывает, что между ними тайная связь, и никто этому не верит.

— Неужели никто? — странно засмеялась Ицуко. — Может быть, мне не следует вмешиваться, но меня удивляет поведение Дзёкити. Если между Саттян и Харухиса что-то есть, разве Дзёкити не смотрит на это сквозь пальцы и не позволяет этого? Я-то думаю, что у самого Дзёкити кто-то есть, кроме Сацуко. Конечно, и Сацуко и Харухиса молча — да нет, совсем не молча — разве все они не сговорились между собой?

В этот момент, когда Ицуко это сказала, у меня в груди закипели невыразимое негодование и ненависть к ней. Ещё немного, и я бы закричал, но, к счастью, удержался, испугавшись, что от крика могут лопнуть кровеносные сосуды. У меня потемнело в глазах, и несмотря на то, что я сидел на стуле, мне показалось, что я вот-вот упаду. Видя, как я изменился в лице, Ицуко побледнела.

— Хватит. Замолчи и уходи, — сказал я очень тихо, весь дрожа. Из-за чего я так рассердился? Разве она неожиданно раскрыла мне тайну, о которой я не подозревал? Или эта хитрюга выдала мне то, что я сам давно замечал, но всё время старался закрыть глаза?

Ицуко исчезла. Шея, поясница, бёдра страшно болели: я расплачивался за свою неразумную деятельность в течение всего вчерашнего дня, — ночью я не мог спокойно спать и принял ещё раз три таблетки адалина и три атраксина, попросил Сасаки налепить мне на спину, плечи и поясницу пластырь Салонпас и лёг в постель. Однако заснуть не мог и подумал, не сделать ли укол люминала, но мне нельзя было долго спать. Я решил ехать вслед за Сацуко немедленно, дневным поездом и с большим трудом купил билет, обратившись к другу, работающему в киотском отделении газеты «Майнити». (Самолётом я ещё никогда не летал.) Сасаки возражала изо всех сил. Чуть не плача она пыталась уговорить меня:

— При таком давлении и думать нельзя о поездке, надо подождать три-четыре дня, пока давление не снизится.

Ицуко пришла с извинениями и сказала, что поедет с нами в Токио.

— Я не могу тебя видеть. Если поедешь, садись в другой вагон, — сказал я…

18 ноября.

Вчера выехали в Токио поездом «Эхо» № 2 в 3 часа 2 минуты. Я с Сасаки в первом классе, Ицуко — во втором. В девять часов прибыли в Токио. На перроне нас встречали жена, Кугако, Дзёкити и Сацуко. Они, наверное, подумали, что я не смогу идти, или решили, что мне этого нельзя, — меня ждало кресло на колёсах. Это, конечно, дура Ицуко рассказала им обо всём по телефону.

— Это ещё для чего? Я ещё не господин Хатояма[92]!

Я раздражился, никто не знал, как быть, и вдруг чья-то мягкая ладонь коснулась моей правой руки, — это была Сацуко.

— Папа, пожалуйста, послушайте меня…

Я замолчал, сел в кресло, и мы сразу же двинулись. На лифте спустились в подземный переход, кресло со стуком быстро покатилось по длинному тёмному коридору. Все с трудом за мной поспевали. Жена моя в конце концов потерялась, и Дзёкити пошёл искать её. Я удивился, какой огромный и с какими ответвлениями подземный переход на Токийском вокзале. По особому коридору мы вышли на стоянку машин, недалеко от центрального входа со стороны Маруноути. Нас ждали две машины. В первую сели трое: я, с обеих сторон от меня Сацуко и Сасаки; во вторую четверо: жена, Ицуко, Кугако и Дзёкити.

— Папа, извините меня, я уехала, ничего не сказав.

— У тебя было назначено свидание?

— Нет. Если говорить откровенно, я страшно устала, пробыв с вами вчера весь день. С утра до вечера вы возились с моими подошвами, — это было невыносимо. Я совершенно выбилась из сил и уехала. Извините.