Алексей Алёхин - Голыми глазами (сборник) Страница 24

Мертвый сезон

По прибалтийскому городку, от костела до ресторанчика, лишенного в этот час посетителя за пахучим кофе, между стволами одиноко желтеющего парка, – повсюду разлита курортная скука.

Можно наполнять стакан и подавать, с лимонной корочкой.

Кошерный рейс

В зал транзита один за другим вбегали похожие на черные грибы карикатурные хасиды в своих длинных сюртуках, огромных шляпах на головах, а нередко еще и с запасной в руках, в круглом чемоданчике.

Целый табун хасидов, не поспевающих на свой рейс.

Бледный, усталый от жизни и молитв, в толстых выпуклых очках и длинной бороде с проседью.

Румяный молодой, с плохо выросшей юной бородкой, и явно смущенный этим обстоятельством.

Совсем коротенький хасидик-подросток, но в шляпе величиной с зонт.

Седобородый профессорского вида, что-то вещающий на английском с американским выговором.

Поспешали со своими одетыми в черное женами учительского вида, с башенками пучков на голове, семенящими за ними, как уточки, мелкими шажками.

И все как один с сумками из duty free, читая на ходу не то листок с молитвой, не то посадочный талон.

По идее, их бы следовало отправлять ковчегом.

Это было похоже на старое черно-белое кино, где все бегают вприпрыжку.

Шляпы то совсем плоские, как сковорода, а то почти цилиндры, да еще сдвинутые на затылок, так что непонятно, на чем держатся. Вероятно, это особое искусство, которому обучают в хасидских школах.

Вот уже и последний торопится, развевая на ходу полы лапсердака.

Успел…

Путешествие из Грузии в Джорджию

За минувшие несколько лет тут случились перемены.

Кусочек набережной перед серными банями заново вымощен и ведет к новенькой скульптуре, которую я было принял за памятник основателю заведения. Но это оказался азербайджанский президент Алиев.

Построен громадный имперский храм, декорированный изнутри в стилистике московского метрополитена.

Прежние русские надписи под грузинскими именами улиц почти все заменили на английские, так что сами теперь едва могут разобрать. И торговцы блошиного рынка у Сухого моста окликают покупателей исключительно английским «хелло». Хотя между собой переругиваются все больше по-русски.

Теперь тут все завозят из Турции: стройматериалы, сантехнику, тряпки. А туда ежевечерне закатывают солнце – на мойку или техобслуживание.

Впрочем, мальчик в маленьком кафе все так же пересчитывает пирожные.

Грузинки с грубоватыми лицами волокут блюда с горами нарезанных на полосы лавашей, как охапки дров.

На балконах по-прежнему безмятежно сушатся хозяйские портки, только теперь это джинсы.

В заложенную кирпичами стену ведут заросшие травой каменные ступени, по которым с полвека никто не ходил, кроме разве привидений, но их в Тбилиси отродясь не водилось.

Грузины все так же элегантны. Ну, например: жеваные серебряные штаны, черные лаковые туфли, розовая футболка.

И в пустом переулке на каменной тумбе с тех еще времен сидит овеваемый вечностью толстяк. С таким видом, точно эту же густо сваренную коричневую вечность и отхлебывает маленькими глотками из чашечки, что держит в своей большой руке.

В Батуми нас поселили в гостинице, которая считается четырехзвездной – видимо потому, что на фасаде не поместилось пятой звездочки. Когда постоялец пытается открыть дверь, то латунная ручка чаще всего остается у него в кулаке. А пластиковая ванна качается, так что стоять в ней, принимая душ, приходится как в лодке. Хорошо, что я умею плавать.

Новое эфемерно. Зато недостроенная бесконечная колоннада возле порта производит впечатление, что здесь возводят античные руины.

Впрочем, гостеприимство дошло до той степени сытости, что у форелей только выковыривают глазки.

А в тбилисском горбатом переулке, где на крыше помятого автомобиля лежала кошка, мне улыбнулась маленькая грузинская красавица лет десяти.

Не путать с Константинополем

Веселый город Стамбул.

Где пароходики перекликаются на Босфоре, как муэдзины.

Где рыбный рынок я узнал по запаху прежде, чем увидел его.

Где тут и там поверх византийских кирпичей расползлось оттоманское барокко.

Где у половины турок русские деревенские рожи.

Где торчит в небо пиками минаретов поправшая останки дворца Константина Великого пятиярусная громада Голубой мечети с чаячьим птичьим базаром на куполах, откуда те несколько раз в день взмывают тучей, вспугнутые гнусавыми воплями муэдзина.

Где в углу всякого ресторанчика или кофейни непременно сидит за отдельным столиком седовласый турок и ничего не делает, а только говорит по мобильному телефону или пьет из приталенного стаканчика чай, услужливо подаваемый молодым официантом.

А другие такие же в вечном одиночестве скучают среди своих ковров в бесчисленных уличных лавках.

И на старинных портретах местные художники изобразили множество султанов с сонными глазами, но главным образом их тюрбаны, похожие на пышные белоснежные тыквы, заполняющие бóльшую часть полотна.

Веселый город Стамбул…

Все включено

Старость – это когда место у бассейна делается привлекательней моря.

Теперь-то я понимаю, что коммунизм – это “all inclusive” плюс кондиционирование всей страны. Пропуском в рай служат здесь розовые резиновые браслетики со значком отеля, которыми окольцованы постояльцы.

Вход обозначен колоннадой из шести пальм с плетеными, будто обитыми дранкой стволами – точно кто-то задумал украсить портиком, да не собрался оштукатурить и распустил рабочих.

Занятия поэзией подразумевают известную праздность.

Приходится часами созерцать бесконечно тонкую линию горизонта, прерываемую лишь полосатыми зонтами пляжа, крошечными силуэтами яхт да кривоватым стволом пинии на оконечности мыса.

В полпятого официант выносит к бассейну поднос с бисквитами, и купальщики кучкой сбиваются вокруг него, как цыплята к птичнице с кулем пшена.

В шезлонге грела на солнышке костяные ноги ветхая крючконосая немка с каркающим голосом. И я догадался, на каком языке стращала Иванушку Баба-яга.

Со стороны бассейна залетает дачное цоканье пинг-понга и обрывки ленивого разговора.

«С женщинами как в шахматы: взялся – ходи. Особенно на курортах».

Выпивка тоже входит в оплату, и на русских, с их питейными способностями, в гостинице слегка косились. Но приехали норвежцы, и русские сделались милей в глазах бармена: эти и вовсе уж не отлипали от стойки.

…На небе, как на фотоснимке в ванночке, постепенно проявлялась луна.

И на балконе третьего этажа сама с собой танцевала девушка. В такт музыке, долетающей из летнего ресторана.

Римские покупки

Я отворил ставни, и Рим зарычал на меня зарулившим в улочку автобусом. Точно зверя выпустили из клетки в узкий проход на арену.

Античные обломки вперемешку с мотоциклами.

То и дело наталкиваешься на очередную мраморную ступню бывшего императора.

Или на Дискобола – в те времена их тут копировали для каждой виллы, вроде нашей девушки с веслом для парков культуры.

Взявшись за руки, мы бродили по кирпичному Риму.

Ссаженный со своего золоченого коня Марк Аврелий с растерянным мужицким лицом висел за толстым стеклом реставраторской на широких ремнях. Конь с дырой в спине стоял тут же в станке, как если б его взялись обучать рысистому бегу.

Каменные резные ящики приглашали не то принять ванну, не то лечь в гроб.

Женственная римлянка, чьи мраморные губы мягкая улыбка тронула семнадцать веков назад, глянула в мою сторону, но не поправила выбившийся на лоб из прически мраморный завиток.

Со временем все императоры слиплись в одного, с оббитым носом, вперившего в вечность наглые каменные глаза.

И мы пошли туда, где шаловливые наяды облюбовали фонтан, подставив круглые попы струям.

Оперный толстячок продавал на углу розы цвета пармской ветчины.

За столиком в кафе молодая американка что-то кричала в мобильный телефон феминистским резким голосом, непригодным для любви.

Местная красавица, страшно вывернув веки, подкрашивала глаза.

Старик с лицом веласкесовского Иннокентия X коротал время за кружкой пива, нетерпеливо выбивая пальцами какой-то католический мотивчик. Наконец ему принесли пиццу величиною с колесо, и он принялся пилить ее сразу по всем направлениям, змеясь улыбкой.