Александр Дьяченко - Плачущий ангел Страница 24

Несколько лет назад в одной из газет прочёл о том, что у немецкого нациста №2, Мартина Бормана, - был сын, который носил точно такое же имя. Мальчик практически и не видел отца. Его воспитанием занимались другие люди, но когда фашизм в Германии был разгромлен, отец вспомнил о сыне и велел одному из офицеров своей охраны застрелить мальчика, чтобы он не достался победителям, всё-таки, крестник самого Гитлера. Но офицер пожалел мальчишку и отвёз его куда-то в Австрию, к своим родственникам.

Интересно, что со временем соседи догадались, что Мартин Борман, который жил рядом с ними, - есть сын того самого наци, и тем не менее, мальчика никто не обижал. Когда он вырос и узнал о злодеяниях нацистов, и в частности о роли во всех этих делах его собственного отца, то решил стать католическим священником, чтобы хотя бы в какой-то мере принести покаяние за преступления своего родителя.

И вот он вспоминал. Уже в начале 60-х к нему в храм пришёл бывший немецкий солдат. Он воевал в Польше и принимал участие в подавлении Варшавского восстания. Как известно, у поляков во время войны было правительство в изгнании, которое находилось в Лондоне. Когда наши войска уже подходили к Варшаве, то это самое Лондонское правительство решило поднять восстание. Но поляки не стали согласовывать свои планы с советским руководством. Сталин знал о начале восстания, но не поддержал восставших. Немцы жесточайшим образом подавили сопротивление. И потом по всему городу поляков безпощадно отлавливали и убивали...

Во время одной из таких облав, вспоминал тот солдат, они с офицером попали в какой-то подвал, и когда шли по нему, то внезапно, испугавшись их, из укромного местечка выбежала девочка лет шести. Сначала она пыталась убежать, но те её быстро догнали. Тогда ребёнок повернулся к солдату, и умоляюще смотря ему в глаза, протянула к нему свои ручонки и попросила: «Не стреляй»!

Солдат вопросительно посмотрел на офицера, а тот махнул рукой, давай, мол, бей. И солдат выстрелил...

Прошло почти двадцать лет с тех событий, и солдат, которому повезло остаться в живых и вернуться домой, стал каждую ночь с неумолимой постоянностью видеть один и тот же сон. Маленькая девочка смотрит на него широко открытыми умоляющими глазами и просит: «Не стреляй»!

Отец Мартин Борман искренне хотел помочь бывшему солдату, ставшему убийцей, но как он не пытался, к сожалению, ничего не смог сделать. В конце концов, человек всё-таки не выдержал и покончил с собой.

Тот выстрел, что прозвучал тогда, в Варшавском подвале через двадцать лет всё-таки догнал свою жертву...

Пять минут

Говорят, что те, кто так и не собрался покаяться в своих грехах при жизни, лелеют там единственную мечту – вернуться хотя бы на 5 минут вновь в тело и совершить покаяние. Потому что это можно сделать только здесь.

Человек может и не верить Христу, прожить жизнь как стрекоза, которая не задумывалась о грядущей зиме, а встретившись лицом к лицу с Небом, испытать великое разочарование.

Вступив в вечность, человек, который её отвергал, вынужден менять свою точку зрения. Для него наступает период знания, а вот период веры и надежды уже не наступит никогда. А там в цене – только вера, расцветающая Любовью, а не знание с его констатацией факта. При этом можно ссылаться на авторитет святителя Игнатия Брянчанинова и других учителей Церкви, но у меня имеется опыт и несколько другого порядка. Вот о нем я и хочу рассказать.

* * *

Как-то, зимой, года 2 назад, после окончания всенощного бдения (то есть после 8-ми часов вечера), когда мы уже собирались уходить, в храм зашли мужчина и женщина, оба лет сорока.

– Не сможешь-ли, батюшка, окрестить нашего отца? – спросили эти люди, оказавшиеся родными братом и сестрой. – Он умирает и просит совершить Таинство немедленно.

– Конечно, – ответил я, – куда едем?

– Он хочет совершить крещение в храме.

«Странно, – подумал я, – здоровые до храма никак не дойдут, а тут умирающий собрался. На руках они его, что ли, понесут? Хотя, это их личное дело».

– Хорошо. Я буду вас ждать.

Через полчаса в церковь, сопровождаемый своими детьми, бодро вошел пожилой мужчина в синем спортивном костюме. «Что-то он не очень похож на умирающего», – подумалось мне. Дело в том, что в таких случаях мы крестим «по скору», – это специальный чин для того, чтобы успеть окрестить человека, когда его жизни что-то угрожает.

– Постойте, – говорю, – ребята, ваш папа, чувствует себя достаточно бодро, может, отложим крещение до следующего раза, согласно расписанию. Мы подготовим человека и окрестим его торжественно большим чином.

Но мои собеседники были непреклонны: – Батюшка, отец только кажется таким бодрым, он уже было умер, и потом вдруг, пришел в себя и потребовал вести его в церковь. Пожалуйста, крести, мы потом тебе все объясним.

Я подошел к старику и спросил: – Скажи, отец, ты сам хочешь креститься, или они, – я показал в сторону его детей, – заставляют тебя?

– Нет, я сам хочу принять крещение.

– А ты в Христа, как в Бога, веришь?

– Теперь верю, – ответил он.

После совершения Таинства старик без помощи детей покинул храм. На следующий день мы служили Божественную Литургию, и в конце службы, как и было условлено, старика привезли на Причастие. В храм вчерашний наш знакомец уже не вошел, а его под руки тащили дочь и сын. Человек принял Причастие и перекрестился. Потом его привезли домой, положили на кровать, он потерял сознание и окончательно умер.

Перед отпеванием брат и сестра рассказали мне следующее:

Старик, я уже не помню его по имени, был всю свою жизнь ярым коммунистом. Ни о какой Церкви, Боге и прочей «чепухе», он, естественно, никогда и не думал. Когда дети просили его креститься, он вынимал свой партбилет, показывая профиль Ильича, и говорил: «Вот мой бог»! Даже заболев неизлечимой болезнью, отец отказывался креститься. Человек он был добрый, в семье его любили и хотели молиться о нем и в дни его болезни, и после кончины.

Умирал он у них на руках, уже перестал дышать, лицо начало приобретать соответствующую бледность. Вдруг, отец вновь задышал, открыл глаза, сел и потребовал: «Крестите меня немедленно»!

Что с ним произошло, почему вернулся к жизни? Он так никому и не рассказал….

* * *

В нашем поселке жил ветеран Великой Отечественной Войны дядя Саша. Маленький, с темными густыми бровями и неизменной улыбкой на лице. Ходил он в одном и том же костюме серого цвета. Жил вдовцом, дочери разъехались, но внешне старик всегда выглядел аккуратно. Любил дядя Саша выпить, но никогда я не видел его пьяным. У него была соседка Люся, женщинка неопределенного возраста, и тоже любитель выпить. Видимо, на почве одиночества и общего интереса, между ними завязалась дружба.

Вот эта Люся звонит мне и требует: «Дядя Саша говорит, что ему дали 5 минут, приходи немедленно».

Ветеран уже помирал, вызвали дочерей. Понятное дело, что ни о каком священнике не шло и речи. Он никогда не заходил в храм, а встречая меня на улице, провожал взглядом так, как если бы пересекся возле своего дома с каким-нибудь папуасом в боевом раскрасе. Он не здоровался со мной, даже если я и совершал попытки его поприветствовать. Видимо мои приветствия ставили его в тупик, – как если бы тот же папуас заговорил с ним на чистейшем русском языке.

Но мне он был симпатичен, а на лацкане его пиджака висел орден «Отечественной войны».

Я уважаю ветеранов. Встретишь такого старичка, возится он там у себя на даче, или возле дома, дощечку прибивает, или деревце обрезает. И думаешь, – ты уж копошись потихоньку, займи себя чем-нибудь, но только живи, не умирай. Вы нам нужны, старички, без вас нам будет плохо. Без вас мы станем на первое место, и нам придется принимать главные решения, а так еще хочется иметь мудрых, идущих впереди...

Когда я пришел к нему, дядя Саша сидел на кровати в черных штанах и майке. Мы впервые поговорили с ним. И я понял, почему он всегда был мне так симпатичен.

Он рассказывал мне о своей юности, о войне, на которую ушел в первый же день.

О тяжелейшем ранении в живот и лечении в госпитале, где и встретил Победу.

О том, как вернулся с войны инвалидом, женился, родил двух дочерей.

Вспоминал как его, после войны, со многими наградами и инвалидностью - никто не брал на работу, и как практически голодали всей семьей.

А главной и мучительной страницей его жизни оказалось то, что во время войны ему приходилось убивать.

Убивал всякий раз, переживая сам факт убийства человека, словно в первый раз.

«Мне всегда было тяжело убивать немцев, тем более, что они лучше нас». Это его слова.

Когда пришло ему время умирать, его там не приняли. Он ясно услышал требование: «Покайся», и еще ему сказали: «У тебя 5 минут». Правда, дядя Саша прожил еще целую неделю...

Когда я отпевал старого солдата, а отпевание проходило в его доме, пьяная Люся заявила, что она не верит в эти самые поповские сказки, а дядя Саша просто блажил напоследок. Мне пришлось сказать ей приблизительно следующее: «Меня не интересует: веришь ты, или нет, ведь не тебя же отпеваем. А вот когда помрешь, тогда мы тебя и спросим». Люся задумалась над моими словами и замолчала.