Владимир Козлов - Политика Страница 24

– Хорошо.

На площади – овощной рынок. Немецкие крестьяне, стоя в кузовах своих грузовиков, продают зелень, картошку и помидоры. Ночью резко похолодало, у меня мерзнут уши.

– Ты извини, – говорит Оля. – Мне просто не с кем больше поговорить, ты же знаешь… В общем, Хельмут предложил мне вчера семь тысяч марок за то, чтобы я с ним спала.

– Что, серьезно?

– Ну, а как – в шутку, что ли? Ингрид с Руди куда-то ушли, и он постучал ко мне в комнату. Просил, умолял… А потом предложил семь тысяч марок… Вот во сколько меня оценил…

– Сука он бюргерская. Хочешь, я разобью ему морду?

– Ты что? Ни в коем случае. И вообще никому – ни слова. Я тебе доверяю, поэтому и рассказала… Я не могла держать это в себе, надо было кому-то сказать.

– Не бойся, я никому не скажу.

Оля прижимается к моей куртке, я глажу ее по спине. Сегодня в четыре часа мы улетаем домой.

– Ребята, помогите там нашим! Игорю из иняза подарили три телевизора, надо помочь донести, – говорит Петренко. В Германии он жил с минской группой.

Антон из Витебска затягивается сигаретой, презрительно ухмыляется.

– Не, я чего-то не понял. Ему подарили три телевизора, а мы их должны таскать? Или, может, он один нам отдаст – на всех, по запчастям?

Я иду вслед за Петренко.

Игорь – высокий, в очках, с длинными волосами – стоит в начале перрона. У ног – три больших сумки и огромный рюкзак. Я хватаю одну из сумок, Петренко – вторую. Игорь берет остальное.

В расстегнутой сумке – действительно телевизор, правда, судя по виду, не новый.

В купе – Игорь, Антон, я и Оля. Игорь рассказывает:

– Мы с хозяевами ездили в Дортмунд, на запись «Петерс Поп Шоу» – его даже у нас на Новый год покажут. Билеты – по семьдесят марок.

– И кто там выступал в этом году? – перебивает Антон.

– Много кто. Для меня главное – «Депеш Мод».

– Что, серьезно?

– Да.

– И что они пели?

– Несколько песен из последнего альбома, потом прошлись по старым хитам.

– Не, ну это вообще… Я бы несколько лет жизни отдал за то, чтоб туда попасть…

– Я устала, – говорит Оля. – Может, давайте ложиться?

– Хорошо, мы выйдем, – говорит Игорь. – И минут через пять вернемся. А ты пока располагайся.

Стоим в тамбуре. Игорь с Антоном курят.

– Я, конечно, фигею, – говорит Игорь. – Вот это – настоящая жизнь, не та жопа, в которой мы существуем. У меня там голова никогда не болела, живот никогда не болел, вы прикидываете?

– Да, Германия – это круто, – говорит Антон, затягиваясь сигаретой. – А из пластинок везешь что-нибудь?

– Да, конечно купил «Violator» «депешей».

– Его я тоже купил. А что еще?

«Икарус» едет по Москве. Темно, почти ночь. Уличные фонари светят через один. В вывеске «булочная» горят только три первые буквы.

Сзади Игорь болбочет:

– Нет, я просто в трансе… Я теперь понимаю, когда Гребенщиков говорит в интервью, что приезжает из-за границы и неделю пьет беспробудно… Я тоже приеду домой и буду пить, потому что просто вообще…

Я беру руку Оли, сжимаю, поворачиваюсь к окну и смотрю на окна домов, закрытые занавесками. Оля забирает руку.

Утро. Минский вокзал. Воняет гарью и мазутом. По засранному перрону лениво катит тележку одинокий носильщик в замасленной телогрейке. Я выхожу из вагона, подаю руку Оле. Она, спускается по ступенькам, крепко держится за меня. К ней подскакивает невысокий чувак с редкими усиками. Они обнимаются и целуются.

Отцепившись от чувака, Оля говорит:

– Знакомьтесь. Это – Вова, а это – Вадим.

Мы жмем руки. Вадим ниже меня, одет в совковую серую куртку и коричневые брюки.

– Ну что, на автовокзал? – спрашивает Вадим.

– Нет, нам сначала в комитет комсомола – забрать паспорта, – говорит Оля. Мы сдавали советские, когда ехали, и сейчас нам должны их вернуть. А заграничные надо сдать.

Идем к метро. Вадим тащит Олину сумку, я – свою. Она говорит ему:

– Ну, я потом уже все расскажу – дома. Чтобы не повторять одно и то же сто раз, хорошо?

Отдираю фотографии от полированных пластин электроглянцевателя. На одной – Оля, она в одном платье: в тот день было очень тепло, мы ездили в парк аттракционов на окраине Бремена. Я катался на какой-то штуке, где кабина с людьми вращалась вокруг своей оси, и в какой-то момент мы зависли вверх ногами. Я боялся, что из кармана посыплется мелочь. Потом я фотографировал Олю на фоне светящихся балаганов.

На другой фотографии мы вчетвером – я, Катя, Оля и Клаус, сын моих «гостевых родителей». Он некрасивый, со скобой на зубах и обезьяньей челюстью.

Я беру трубку, набираю номер Оли.

– Алло, здравствуйте, а Олю можно?

– Привет, это Оля.

– А… Я тебя не узнал. Это Вова. Я напечатал вот фотографии, мог бы как-то тебе передать… Можно завтра встретиться в центре…

– Нет, завтра не выйдет. Завтра я выхожу замуж…

– Извини, не знал. Ну, я тебя поздравляю.

– Спасибо. Ты звони потом, обязательно, хорошо?

– Да, хорошо.

В аудиторию заходит Илья Николаевич Литвинюк – препод философии. За окном торчит громадина Дома советов. Моросит дождь. Литвинюк невесело улыбается.

– Да, такое впечатление, что мы медленно, но верно движемся к диктатуре.

– Чего это вы так думаете? – спрашивает кретин Фальковский, золотой медалист деревенской школы, директор которой – его отец.

– Ну, не один я так думаю… Вон, по телевизору всякие люди про это уже говорят. Так что, не удивлюсь, если к концу учебного года ваш староста будет вставать и докладывать в полувоенной форме о том, что группа готова к занятию.

Староста, «армеец» Валькович, неопределенно хмыкает.

– А вообще, у меня к вам такое объявление, – говорит Литвинюк. – В институте решили делать газету. Называться будет «Инженер», печататься у нас же на ротапринте, и распространяться среди, по-казенному говоря, профессорско-преподавательского состава и студентов. И меня назначили главным редактором. Поэтому предлагаю тем, кто хочет попробовать себя на ниве журналистики, не стесняться и подойти ко мне после пары. Договорились?

Некоторые кивают.

– А сейчас чем хотите заняться? Древнегреческой философией, или обсуждением актуальных тем?

– Обсуждением! – раздаются несколько голосов.

У нас с Литвинюком не было еще ни одной «нормальной» пары – мы все время говорим с ним «за жизнь».

На полке коммерческого отдела в универсаме «Габрово» – бутылки водки «Столичная» и ценник: «пятнадцать рублей, без талонов».

– Ну что, берем одну «банку»? – спрашивает Рыжов.

– А ты что предлагаешь – сразу две? – Рацкевич хохочет.

Я отдаю ему пятерку, он сует деньги продавщице.

Стоим во дворе серой сталинской пятиэтажки. Бутылка в руках у Рыжова – он только что сделал глоток.

– Пятнадцать – это еще ничего, – говорит Рацкевич. – Скоро сделают тридцать, а может и больше. Все будет дорожать раза в три, скорей всего, с нового года.

Я спрашиваю:

– Откуда ты знаешь?

– Мне мать говорила – им в райкоме недавно сказали. Но по секрету, чтоб всем подряд не болтали, а то старики всю муку скупят и сахар – вообще в магазинах будет пустец.

Глаза замдекана Дымковича бегают. Он смотрит то на меня, то в окно.

– Значит, решил заняться журналистикой?

– Да.

– И что за тема? Зачем надо брать у меня интервью?

– Ну, редактор сказал – Илья Николаевич – что интересно было бы сделать два интервью – с человеком, который вступает в КПСС, и с тем, кто вышел из партии…

– И какие ко мне вопросы?

– Ну… В-общем, основной вопрос, почему вы решили сейчас вот вступить в партию?

– Потому что идет борьба, можно сказать, за КПСС в обновленном составе, за то, чтобы в партию пришли новые энергичные люди, которые будут принимать решения… Скажем так, не только проводить в жизнь линию Политбюро, но и выдвигать инициативы…

У Дымковича нос с горбинкой и довольно длинные волосы сзади. В институт он приезжает на новой «восьмерке» кофейного цвета – на такой же ездит декан и второй его зам, Курченко.

Последний раз я приходил к Дымковичу летом, за разрешением на поездку в Германию. Он посмотрел на меня и сказал:

– Ну, ты вроде и сейчас неплохо одет, зачем тебе еще ехать?

На мне были дешевые польские джинсы-«мальвины» и черная майка с надписью красными буквами «Chanel», тоже из Польши. Дымкович поулыбался и подписал заявление.

Кто-то хлопает меня по плечу сзади. Это – Вадим.

– Что, тоже в четвертый корпус?

Я киваю.

– А что за пара?

– Электроника.

– «Шляпа» ведет? Ну, Акуленко?

– Да.

– Помню урода. Он у нас тоже вел. Доколупался что-то до меня, курсовую раза три переписывал. Ну, сдал в конце концов, и по экзамену он вписал мне тройбан – и отлично, мне больше не надо. Госоценка! Зато теперь никогда не здороваюсь с ним.