Азарий Лапидус - Падающие в небеса Страница 24

– Ничего особенного. Просто твой «друг», как ты его назвала, мой одноклассник – Миша. Извините, Михаил Сапожников. Мы не виделись больше тридцати лет. Случайно встретились вчера, и вот опять – сегодня. Повторяю, по-моему, с точки зрения диалектики развития человечества ничего особенного сейчас не произошло, – улыбнулся Липсиц.

– Как одноклассники? – с удивлением переспросила Софи, пропустив мимо ушей шутку отца.

– Так, одноклассники. Мы учились в одном классе московской школы, – по-прежнему улыбаясь, ответил Липсиц.

– Ну и что в этом такого, что вы одноклассники? – взяв себя в руки, совсем другим голосом спросила Софи, как будто что-то при этом объясняя сама себе и обращаясь к родителям.

Поэтому на сей раз, как и в прошлый, отвечал отец.

– Ничего, просто – удивительно! Мой школьный товарищ Миша – теперь друг моей дочери. В России говорят: «Как тесен мир!»

– Сейчас говорят немного по-другому: «Тесен не мир, а тесна прослойка», – наконец решился вступить в разговор Сапожников. Голос его при этом предательски дрожал.

Подошел метрдотель, открыл меню – толстую книжку в красивом кожаном переплете – и положил перед Михаилом Петровичем. Буквы расплывались, он плохо видел написанное и не мог сосредоточиться.

Из головы не выходила фраза Софи: «Мой папа хоть и пожилой человек…».

«А я тогда какой – молодой?» – думал Сапожников.

Софи чувствовала, что оказалась в сложной ситуации, она даже в самых бурных фантазиях не могла представить себе подобное сочетание: Михаил и отец – одноклассники. Чудеса! Что же делать дальше? Как себя вести?

Девушка с надеждой посмотрела на отца, и тот, поймав ее взгляд, пришел на помощь:

– Давайте выпьем. Тем более я вчера пообещал Мише, что мы скоро увидимся, вот я и выполнил свое обещание. Благодаря Софи. За тебя – мою единственную и безумно любимую дочь – я предлагаю выпить!

Глава 10

Герман Минковский умер во вторник 12 января 1909 года. Трагедия произошла на следующий день после того, как его навещал в больнице Макс Борн. Никто из друзей профессора не мог поверить в реальность случившегося. Так быстро, всего за несколько дней абсолютно здоровый человек ушел из жизни. Вдова не могла да и не пыталась скрыть своего горя. Она не представляла, как будет жить дальше, как будет растить маленьких дочек. Как объяснит души не чаявшим в отце красавицам, что он больше никогда не посадит их к себе на колени, не погладит левой рукой по жестким кучерявым волосам, не выпуская при этом ручку из правой руки и продолжая писать замысловатые формулы в своих тетрадях.

После смерти мужа Августа несколько дней входила в его кабинет, молча стояла, не в силах прикоснуться к разложенным в каком-то одному Минковскому понятном порядке бумагам. Она спросила у лучшего друга мужа, с которым они познакомились в Кенигсберге еще в университетские годы, профессора Давида Гильберта, кто бы мог помочь разобраться в архивах Германа Минковского. Гильберт, не раздумывая, порекомендовал пригласить двух молодых человек: Андрея Шпайзера для просмотра рукописей по математике и Макса Борна – по физике. Давид Гильберт, так же как и покойный Минковский, считал Шпайзера и Борна очень порядочными людьми и талантливыми учеными, высокими профессионалами, а значит, они могли разобраться с бумагами с пониманием, что можно опубликовать, а что требует осмысления и доработки. Но главное, Макс и Андрей были моложе большинства коллег профессора, у них еще не имелось семей, и они могли уделить больше времени работе над архивом.

Кроме того, Августа поделилась ощущением, что смерть мужа не случайна. Она видела некоторую тревогу в последние месяцы у Германа, и ведь были еще эти последние слова, сказанные им Максу. Кто-то, кого очень интересовали работы Минковского, мог выкрасть их и лишить возможности опубликовать не напечатанные до того материалы.

Дело оставалось за малым – позвать молодых ученых и попросить их заняться бумагами. Это оказалось для Августы самым сложным – боль утраты продолжала свербить ее душу, и было трудно представить, что с бумагами уйдет из дома еще одна частичка ее любимого Германа. Наконец в первых числах февраля она решилась и пригласила в дом молодого коллегу покойного – Макса Борна.

Борн вошел в дом, принеся с собой мороз и свежесть зимней улицы. От его одежды исходил приятный аромат, смешавший в себе запахи одеколона и дымка топящихся в каждом городском доме каминов. Августа, взглянув на Макса, не смогла сдержать слезы. Он, не зная, как себя вести, подошел к вдове, взял ее руку в свои ладони, и несколько минут они стояли, застыв в такой позе.

– Макс, у меня к вам серьезный разговор. Вы могли бы мне помочь?

– Конечно.

– Спасибо, давайте пройдем в комнату, выпьем чая, и я объясню, о чем бы я хотела вас попросить.

Борн и вдова профессора Минковского прошли в гостиную. Горничная принесла чай, печенье, поставила на стол и удалилась из комнаты. Августа разлила чай в красивые чашки мейсенского фарфора. Борн положил ложку сахара и не спеша размешивал его, не торопя женщину, поскольку видел, что ей непросто начать разговор.

– Макс, я знаю, какие добрые отношения связывали вас с моим супругом. Поэтому, посоветовавшись с профессором Гильбертом, я решилась попросить вас поработать с архивом моего мужа… – Произнеся эти слова, Августа разрыдалась, и у Борна выступили слезы, тем не менее Минковская собралась с силами и продолжила: – Вы согласны?

– Почту за честь! – моментально ответил Макс и почувствовал соленый привкус во рту от слезы, скатившейся по его левой щеке.

– Спасибо. Я, честно говоря, долго готовилась к разговору, хотя ни одной минуты не сомневалась в подобном ответе.

– Я готов с завтрашнего дня начать работать над материалами профессора. Вот только боюсь, что для трудов по математике мне может потребоваться помощник, я же все-таки больше специализируюсь в области физики. Вы сами его подберете или мне подыскать достойную кандидатуру?

– Не беспокойтесь. Я очень рада, что вы заговорили на эту тему. Профессор Гильберт рекомендовал для работы с материалами по математике господина Шпайзера. Вы не возражаете?

– Ну что вы! Я хорошо знаю Андрея и считаю, что он является достойной кандидатурой. Классным профессионалом, человеком порядочным, к тому же умеющим хранить тайну. Насколько я понимаю, это тоже от нас потребуется?

– Боюсь, что да.

Через два дня Борн и Шпайзер под покровом ночи вывезли все бумаги Минковского в специально подготовленную комнату, расположенную на третьем этаже в корпусе, где находились кафедры математики и теоретической физики. Помещение было выбрано не случайно. Оно закрывалось большой массивной дверью, в которую по рекомендации Гильберта врезали дополнительный замок, и молодые ученые забрали себе ключи. Действовать следовало достаточно быстро, не привлекая постороннего внимания. Борн предложил на всякий случай в дом к Минковским привезти студенческие, аспирантские работы, материалы семинаров, записанные ассистентами, и разложить их в кабинете покойного профессора. Если вдруг кто-то влезет с целью ограбления, то понадобится достаточно много времени, чтобы разобраться в научной пустоте похищенных трудов.

Опасения коллег оказались не напрасными – через неделю после того как архив Минковского был вывезен, в дом его вдовы залезли неизвестные. Действовали они довольно нагло и цинично, не взяв ничего из ценных вещей и не пытаясь скрыть основную цель своего визита. Пробравшись в кабинет покойного профессора, они перерыли все имеющиеся материалы и ушли.

Инцидент произошел вечером, когда никого не было дома, и Августа тут же пригласила к себе Гильберта и Борна. К сожалению, все происходящее подтверждало мысль о неслучайном характере смерти Минковского, и следовало обсудить, как поступать в дальнейшем.

– Давид, скажите, пожалуйста, что мне делать? Может быть, следует обратиться в полицию?

– А с чем мы туда пойдем? С нашими предположениями о проникновении в дом? В ваш адрес были какие-нибудь угрозы?

– Нет.

– Похитили ценные вещи?

– Нет.

– Кстати, – Гильберт повернулся к Борну, – посмотрите: пропали какие-нибудь материалы из кабинета Германа?

Гильберт произнес эти слова так, будто его друг был жив. Для него потеря Минковского стала невероятной личной трагедией, они дружили больше двадцати лет, и Давиду трудно было представить дальнейшую жизнь без Германа, его искрометного юмора, доброты и постоянного желания прийти на помощь ближним.

Борн вернулся через несколько минут с встревоженным лицом:

– Похоже, пропали три тетради.

– Как вы могли в груде похожих бумаг и тетрадей заметить, что именно пропало? – удивилась Минковская.

– Вы, Августа, наверное, забываете, что Макс – физик с огромными математическими способностями, имеющий возможность запоминать не только числа, но и предметы, – пошутил Гильберт, чтобы немного разрядить накалившуюся обстановку.