Светлана Пахомова - Ангелам господства Страница 24

— Но при таких господствах, зачем ей мастерство каменореза?

— А ей не нужно мастерство. Ей нужен мастер. Это сути двух начал в природе. Соединенье в вечность.

— Слово «вечность»?  Ещё одна загадка…

— Вот именно, как мальчик Кай: когда сольются льдинки — ты окунёшься в вечность. Приобретенье или открытье ступени мастерства при целях обретения господства.

— Вечный мальчик необходим бессмертной Королеве, чтобы найти замену Продавцу льда? Или от скуки приобрести себе на пару мужа?

Мэтр вдруг остановился и посмотрел тем долгим взглядом измеренья, в котором маятник обозначает края истошной амплитуды мысли. Измерил крайности от сих до сих. Радужка черных глаз меняла мысль в палитре чувства. Сменилась озабоченность очарованьем, и разочаровал ответ:

— Усыновление не распространяется на вечных. Конечно, трансформация из смертных, чтобы от скуки приобрести себе на пару мужа. И, если хочешь, избавиться от ставшего коммерческим содружества с эпизодически успешным торговцем льда.

В глазах, не обладавших цветом, только взглядом, блеснул огонь открытия:

— Тебе, я вижу, всё на пользу и всё — во вред. Твои идеи часто кажутся бредовыми, и даже в крайностях, пугают. Как только что прошедшая по краю мысль о превращениях мужским началом через вечность, в котором рычажок под женскою рукой…Опора слабости — мизинец.

— Под пальцем. Напёрсточным…Под пеленой поплина шифонного.

— Никогда, запомни, никогда не угрожай мужчине кулаком, а только пальчиком. Как королева.

Сопоставляя мальчика с мужчиной, к тому же, продавцом я обозначила опасные качели. Хватило этики, чтоб не сорваться. Господства. Такая мысль на грани дозволения скатиться в этическую сниженность.

— Мизинцем правят тех, кто указательным воюет! Многополярна по влияньям на противоположный пол Дева Орлеанская, поскольку внутренне раздвоена. Её искусство — собирать войска и управлять войсками, приобретая силы и направления пути из миражирующих голосов. А женственные сути господства биполярны, многополярны, радужны. Поскольку они знают ротацию секретов мастерства и обладателей таланта вычленяют, им предоставлен выбор.

Каплини пригвоздил меня зрачками к невидимому ангелу-хранителю моему, надолго замолчал пронзительно в мой лепет. Потом поворотился с хрустом и, легкими свистя проговорил:

— Ты подошла к пределам. Открываю дознанье сути Раутенделейн — бессмертный сын господства от мастера. На возможном краю её гибели. Погибели бессмертной волшебством.

— Попытка рожденья бога от героя — языческий мотив.

— Да, греческий и римский. А разве теория фашизма монорелигиозна?

— А почему затею возглавляет женщина?

— Женщины самые последовательные и непримиримые бойцы. Природное женское свойство — периодичность — прекращает своё действие, если женщина впадает в одержимость идеей. Свойства устремлённости к цели превращают её желания в реальность. А при пересечении границы с реальностью женское начало сбрасывает покров бессмертия, если рождает вечную идею. Я не был склонен одобрять те обобщенья, которыми грешит по этим поводам наш Федор. Он утверждает, что вообще в истории всех войн и мировых конфликтов лежит война полов, в которой матриархальная конфликтность изначальна.

Вспомнив о Федоре, он огорчился, прервал мышленье вслух и начал сублимировать вниманье на встречных, окружающем и о моём присутствии почти забыл. Потом рассеянно добавил, изумившись, что я здесь всё ещё стою:

— Твои идеи часто нам кажутся бредовыми в начале. Но даже нас, людей солидных они часами спорить заставляют. Вы — поколение от атеистов. Бессмертие в неверии — ваш поиск.

Потом, словно очнулся от созерцания неподобочастных тел округи, и глянул на меня, как в точку. На песчинку. Оценивал мою аутентичность.

— А почему ты бродишь здесь — по институту? Сидишь в аудиториях? Тебе в больнице следует лежать!

Я взглядом в брыли щёк его вцепилась: не померещился ли в том намёк? Но проницать такую волю неравноденственною силой смешно. Он вмиг меня рассеял.

— Я чувствую себя отменно.

— Ты, — да. Но как ты можешь знать, как чувствует себя ребёнок?

О боже, он о падении на лестнице всё знает!

Однако, вечер. Поздний час.

Рыба, убо, безгодная моя! Ты притащила толику свекольного салата из общепитовской столовой, чтоб я от голода не изошла. Сидя при пустом пути окаянном, тщуся постичь я, свеколку посасывая, где закопалися сущности рая. Рая земного, господства.

— Послушай, Рыба, тебе известно, что вектор сущности земной, планида рейя, она же райя — устойчивость земной оси, того благого притяженья, которое не позволяет кануть и держит, чтобы не упасть, не рухнуть и не окунуться в пропасть?

— Да ну?

— Да нет, я говорю тебе, как много тайн, рядком живущих, не осознали мы, а стоит.

— Зачем?

— Послушай, Рыба, разве можно так: прожить, заимствуясь салатом, и не задуматься?

— О чём?

— Смотри, вот здесь, под шубкою протёртых бураков, лежит небденная горошка болгарской консервации. Ты помнишь, какая сказка этой сутью согрешила?

— А что?

— Скажи мне, Рыба, этот твой Григорижо…. Пардон, Григориополь, находится на тех местах, где тлеет замок Радзивилла?

— Нет. Там, где Дракула!

— Ага, выходит, ты понимаешь перспективы возможностей и сутей в обобщеньях.

— У нас всё дойна: дойну курим, дойну пьём и на дойну отойдём.

— Единство явлений огромного диапазона. Рыба, престне, займи мне чуть ума своим познаньем кодры бессарабской. Зачем колдунья пленяет мастера, чтобы родить ребёнка?

— Он будет проходим, там где другим закрыто.

— Нет, Рыба, смеси кровей бастардов — проходимцев, это предмет исследованья генетической науки, а не искусства. Зачем сын мастера от гения?

— Ты, чем тревожить полукровок, лучше бы Федора со всеми вышла проводить. Мы в семь часов выходим всем кагалом. Он всё — таки тебя любил, и Жанну взял в репертуар с рассчётом на тебя, да вот всё завершилось непутёво — аплодисменты Литрванычу, а ты вообще уходишь — говорят, что в академку? Без дублёров.

— Нет, Рыба, в Ярославну, пощадили.

Летели на оскоб цементной выщербленной кладки ступенек общежития под козырёк сиреневые парашютики соцветий. Кусты, растущие впритык, субботником подрублены, котяшкою исхожены, бичёвкой огорожены — цветут. Воробышек поклёвывал в поземке разноцветное, в съестное не попал. Подскакивал, подпрыгивал, трудился, отчирикивал и стайку привлекал. Слетелись разнопёрые, стащили всё с обертками, о фантики хрустят. А Федя всё прощается, вернуться обещается, боятся, что останется, и провожают в лад.

Как только провожатый транспорт из виду канет, всегда возникнет разговор из паузы. На этот раз, когда из паузы все звуки испарились, Рыжуля начал первым. И было сказано:

— Избылась нелепица. Вся жизнь — стечение нелепиц! Ну, вот чего мы здесь стоим — глазеем? Что друг от друга надо, чего мы собрались одномоментно в одном месте?

Я уже слышала этот невроз и догадалась, чем он продиктован.

— Послушайте, Виктор Иваныч, пройдёт совсем немного, десяток лет, и вдруг однажды вы станете профессором, и будете заведовать нашим насущным кафедралом.

— Ты! Нет! Не смей так говорить! Никогда! Ты слышишь, никогда мне здесь не быть завкафедрой, и никогда — профессором.

— Так будет. И, более того, я к вам приду, и вы меня к себе возьмёте.

— Нелепица! Послушай, Шендерович, ну, что мы здесь стоим и слушаем галимотью? Не проще будет ехать и посмотреть, что в перспективе там, на Останкино?

Заковылял, чуть припадая на повреждённую когда-то ногу, через проспект к обратной остановке.

Витька в карманы руки сунул и, припадая невысокою макушкой под кусты с цветущими метёлками сирени, придумал родил экспромт на почве вдохновенья:

— Вчера мы с ним смотрели из окон кафедры на тротуар, и он вдруг говорит: «Смотри, вот это идёт мой курс».  И видим: вдоль липовой аллеи идёшь ты впереди, а следом — все ребята курса, а по буграм обочины, но строго параллельно, плетутся кучкой все девчонки — и, скосу, ненавистно смотрят. И Литрваныч говорит: «Хочешь, сейчас тебе скажу, о чём переговариваются девчонки?»

Витька кивнул с самодовольною улыбкой, и я кивнула. Конечно, любопытно знать, что пишется в програмке непрочтённо.

— «Девчонки говорят: «Ну, мёдом, что ли она измазана, что мужики так прилипают?»   — Никто ж не знал, что это фактор сосредоточенности на себе. Все думали, что неразгаданная тайна.

— Ты можешь не трудиться, и впредь так будет — это не от того, что я сейчас иностатична, а оттого, что инстатична. Секрет. Внутренний фактор.

— И кто с такой изюминкой тебе велел податься замуж? Провинциалка! Жила бы да жила.

— Моя учительница слова мне сказала: «Мы, женщины, идём, когда берут».