Владимир Ионов - …А родись счастливой Страница 24

— Дура, что ли? Я приглашаю тебя в мой сало-он.

— Любочка, это — счастье — работать у Славы! — запел Жорик. — Оно даётся не каждому!

— Каждая даёт мне-е. А я беру только по вы-ыбору, — упёрся он в неё глазами.

— А я — только по любви! — не отвела она взгляда и повернула кресло к выходу.

— Дура! Нос мне припу-удри, чтобы не блестел на съёмке. — И развернул кресло обратно.

Люба нажала ногой на педаль, чтобы кресло поднялось выше, как она это делала при работе с детьми, потянулась за пудрой и бархоткой. Но клиент поднял на колени свой рундучок, и тот открылся с тихим, мелодичным перезвоном, подняв из бархатной глубины полочку с пудрой, тенями, набором кисточек и бархоток — одна миниатюрнее другой.

— Две штуки ба-аксов стоит. Не твоя метла! — отверг её бархотку гость.

— Я умею работать только своим инструментом. А ваш, по дурости, боюсь испортить, — в Наташкиной манере ответила Люба и так же резко опустила кресло.

— Вот дура колхо-озная! Ну, дура… Больше я никогда сюда не приду, и ты ответишь за это. — И ушёл, прихватив рундучок.

— Что ты делаешь, Любочка? Он сейчас нажалуется редактору. Редактор нажалуется Василию Семёновичу или сам прибежит сюда. Представляешь, что сейчас будет? — задыхался от волнения Жорик.

— Ну что же, я на пару минут в туалет не могла? И сразу — «Дура»?

— У Славы такая манера! Все это знают, — продолжал Жорик.

— Ну, а я — дура: не знала ни Славу, ни его манер. И что теперь?

— Он хотел взять тебя в свой салон. Это же счастье!

— Взять на пару раз, — вставила Наташка. — Мы ему помешали, он бы и здесь тебя взял, кобелёк тот ещё!

— Что ты такое говоришь, Натали? Он — гений!

Разговор прервал редактор. Вошел, сел к Любе в кресло, спросил:

— Вы чего со Зверевым сделали? Прибежал красный, как варёный, и сам теперь пудрится… Вы помягче с ним в другой раз, он всё-таки лицо нашей программы.

— Хорошо, — согласилась Люба. — Только в следующий раз отводите его к тёте Нине, пусть он её приглашает в свой салон.

Наташка хмыкнула:

— Она сама его задавит, как котёнка!

— Ой, Натали! Учитесь прощать слабости таким людям. Они — редки в наше время.

— Ну да! А мы — пыль вокзальная, нас навалом! — взвилась Наташка.

— Я этого не говорил, Натали…

«Гениальный» Зверев и ещё раз пришёл к ним на грим, и опять дождался, когда освободится кресло Любы. И снова, надувая пухлые губы, открыл перед ней рундучок. И Люба опять выпроводила его пудриться самостоятельно.

Больше он не появлялся в их гримёрке, и Люба мельком видела его только на экране, и однажды столкнулась с ним в коридоре.

— Ну, ты надумала переходить ко мне в салон? — спросил он, преградив ей дорогу.

— Извините, — сказала Люба, — я и не начинала думать. — И обошла его стороной.

Думать ей пришлось в другой раз. В кресло к ней посадили военного средних лет, чем-то отдалённо похожего на Сокольникова, может, чуть крупнее и более светловолосого, но с такой же хитринкой в серых глазах. Ему нужно было уложить непослушные жёсткие вихры, и пока Люба занималась ими, он заинтересованно, до беззастенчивости оглядывал её с головы до ног. В общем-то, привыкшая уже к таким сеансам «обладания глазами», Люба слегка смутилась и в конце работы с его головой посмотрела на гостя в зеркало с вопросом: «Ну, и что дальше?» Он «прочитал» этот её взгляд.

— Извините, я не представился. Полковник Орлов, военврач, профессор. — Он встал перед ней. — А вы — Люба Сокольникова? Мы говорили о вас в студии с профессором Воробьёвым… У нас возникла идея…

— Составить птичий базар? — хмыкнула Наташка.

— Что-то вроде… Орлов, Воробьёв, Сокольникова… Не могли бы мы обсудить её после записи передачи?

— Могли бы, могли бы! — опять сунулась подруга.

— Это, если я буду свободна. А где? — спросила Люба.

— Можно здесь, если вам удобно. Можно у Воробьёва. У него здесь своя комната. Или где-то у вас тут кафе… Выбирайте сами. Разговор серьёзный. Мы хотим предложить вам принять участие в одном эксперименте…

— Но я же работаю… И скоро должна ещё учиться, — не определилась с ответом Люба.

— Понимаю. Давайте обсудим это чуть позже. Поле записи передачи мы с профессором зайдём к вам?

— Хорошо.

Они зашли примерно через час вместе с Василием Семёновичем. Люба только что присела отдохнуть после сложной работы с пожилой капризной дамой, потребовавшей убрать с её лица «следы времени». Василий Семёнович жестом попросил Любу встать, задвинул кресло к столу.

— Прошу ко мне, Любовь Андреевна. Вот уважаемые учёные хотят с тобой поговорить.

Много всего перебрала Люба по дороге к месту разговора из того, чтобы ей могли предложить «уважаемые учёные», но в точку не попала. Думала, будут приглашать в секретарши к кому-то, в помощницы, в «инженеры по соцсоревнованию», соображала, как ответить, что хотела бы остаться на месте. Но…

— У нас в госпитале есть несколько тяжких последствий выполнения нашего интернационального долга, — заговорил полковник. — Это молодые солдаты и офицеры, искалеченные войной в Афганистане. Некоторые из них осознают своё положение и нашими усилиями идут на поправку, готовятся к жизни в новых условиях. И, как вы, очевидно, представляете, есть молодые люди, считающие, что жизнь для них завершена. Они очень трудно поддаются реабилитации и лечению. Есть, кто полностью отказывается от любых процедур и медикаментов.

— Они потеряли главное — надежду, — вставил профессор Воробьёв, ведущий на телевидении передачи о психологии личности в сложных условиях.

Люба застыла в кресле, не понимая, куда клонится разговор.

— Я предложил коллеге Орлову попробовать в работе с ними использовать, как мы говорим, «якорь надежды», понимаете, Любовь Андреевна?

— Нет.

— Должно быть нечто, за что им захотелось бы уцепиться, — уточнил Воробьёв. — Пробудить интерес к жизни…

— Мы пробовали подключать родителей, их бывших подруг, невест, — добавил Орлов. — И пока не видим тенденции к улучшению. Потому что родители сами впадают в тяжёлое состояние, а у подруг начинается некое отторжение, сразу заметное этого рода больным.

— Я понимаю это… И не представляю себя на их месте, — сказала Люба, с ужасом начиная догадываться, о чём дальше может пойти речь. — Вы хотите предложить мне работать сиделкой при этих раненых? — Она вдруг ясно представила себя сидящей в центре просторной палаты, уставленной по кругу больничными койками, на которых в одном нижнем белье лежат молодые раненые ребята с забинтованными лицами и со всех сторон тянут к ней чёрные руки, пропахшие порохом и йодом, стараются схватить за плечи, за грудь, за ноги… И её передёрнуло от страха, что сейчас они раздёргают её на куски, растащат по койкам и начнут прятать под одеяла. — Я не могу… У меня же нет никакого медицинского образования, — жалко вымолвила она, с надеждой посмотрев в светлые глаза полковника.

— Но, как я уже успел заметить, у вас достаточно добросердечности с одной стороны и решительности — с другой, — сказал Воробьёв.

— И вы очень привлекательны внешне, чтобы действительно стать «якорем надежды», — добавил Орлов. — Мы не хотим сделать вас сиделкой. Но было бы интересно попробовать, чтобы вы появлялись у нас в палатах на сколько-то минут хотя бы раз в неделю. Чтобы больные, увидев вас однажды, ждали следующего появления.

— А нельзя им раз в неделю показывать какое-то кино? — растерянно спросила Люба.

— Кино не может заменить живого общения, — возразил Воробьёв.

— Ну, пригласите хорошенькую актрису, лучше поющую… Какую-нибудь «Девушку с гитарой», помните такой фильм?

— Нам нужна более естественная ситуация… Скажем, вы придёте в палату со своими инструментами, предложите им подстричься или побрить их…

— Поняла… А почему — я?

— Мы обсуждали это. Вы подходите им по возрасту, внешней привлекательности, вы, насколько я знаю, добры, — начал перечислять Воробьёв.

— У вас тёплые и очень… мягкие руки, — добавил Орлов. — То есть, с нашей точки зрения, у вас есть всё, чтобы пробуждать… интерес к жизни. Это и есть «якорь надежды» для больного.

— Поняла… Только скажите, — она лихорадочно начала придумывать другие причины для отказа и ухватилась ещё за одну: — А если кто-то из ваших раненых так зацепится за этот якорь… Потеряет голову… Мне как тогда быть?.. Отвечать взаимностью? А если я не смогу?

Учёные мужи уставились друг на друга вопросительными взглядами. Взволновался и Василий Семёнович, поняв тревогу Любы.

— Понимаете… Важно сдвинуть ситуацию с места… с мёртвой точки. Потом можно будет её купировать, — неуверенно заговорил Воробьёв.

— «Потом» это когда меня кто-то будет звать в жёны?

— Это — проблема, коллега, — сказал военврач. — Как-то мы с вами промахнулись с нашим «якорем». Сдвинув ситуацию, можем тут же усугубить её… Да, Любовь Андреевна, спасибо вразумили… Вот, что значит чуткое женское сердце…