Эдмундо Сольдан - Цифровые грезы Страница 24

— Да, конечно, — кивнул Себастьян, — все, что угодно.

Она протянула ему две изодранные в мелкие клочья фотографии.

— На первой я с одним человеком, — объяснила Исабель. — Вторая — портрет моего друга.

Того самого, чью фотографию Себастьян раньше видел на столе? Рамки на прежнем месте не оказалось.

— Конечно, можно склеить их скотчем, — продолжила женщина, — но это уже не то. Вы могли бы сделать это на компьютере?

— Да, без проблем, — он едва удержался, чтобы не спросить, кто этот мужчина на фотографии.

В голову пришла трагичная история любви с… женатым мужчиной? С кем-то из начальства? Исабель — женщина загадочная и скрытная, она никогда не заводила бесед на личные темы. Может, просто пыталась держать дистанцию с подчиненными? А может, дело не только в этом. Впрочем, что зря терять время на бесплодные попытки угадать истину.

Себастьян уже готов был выйти из кабинета, как вдруг вспомнил о первоначальной цели своего визита и остановился. Исабель нервно взглянула на него. Наконец, он заговорил:

— Не знаю, правильно ли то, что я делаю. Думаю, мне было бы спокойнее, если бы я имел более полное представление о том, как будет использоваться моя работа. В противном случае… не знаю, смогу ли продолжать заниматься этим делом.

Исабель вышла из-за стола и приблизилась, остановившись в полуметре от Себастьяна и приложив палец к губам, словно призывая его к молчанию. Себастьян огляделся. Их снимали? Записывали голоса?

Казалось, Исабель готова открыть ему что-то важное. Она поколебалась и сказала:

— Обещаю, в свое время вы все узнаете, — ее голос звучал наполовину предостерегающе, наполовину тревожно. — Подождите несколько дней. Не будьте так нетерпеливы.

И все? Себастьян просто почувствовал, как Исабель прикусила язык. Что она хотела ему рассказать?

Исабель жестом попросила его уйти, и вот он снова спускается по лестнице, теперь с растерзанными фотографиями в руке.

На следующий день Себастьян шагал по Цитадели в свое подземелье под аккомпанемент раздающегося из-за многочисленных дверей (коридоров здесь было значительно больше, чем он подозревал ранее) техно и отражающегося от стен эха собственных шагов. Он думал о Никки и о Исабель и не знал, что делать. Из туалета вышли двое молодых ребят с меланхоличным выражением на лицах. Они даже не подняли на него взгляд — наверное, и не заметили. «Потому что Pantone[40] не врет», услышал Себастьян, проходя мимо. За последние несколько недель, пока он безвылазно сидел в своей работе, его вечерний необитаемый остров превратился в густонаселенный подземный мегаполис. Основная масса его жителей была моложе Себастьяна, и все они погружались в мир своих компьютеров, чтобы то тут, то там подправить шероховатости довольно длинного периода времени, о котором практически ничего не знали — в те годы они в лучшем случае еще вовсю пускали слюни и сопли. Постепенно внесенные ими исправления накапливались, неспешно, но неуклонно меняя общую картину прошлого, день за нем приближаясь к тому моменту, когда от оригинала не останется и следа.

Из-за двери послышался чей-то знакомый голос. Себастьян подошел ближе и напряг слух.

Действительно, очень знакомый голос. Мужчина произносил с балкона зажигательную речь, сопровождаемую постоянными ударами ладоней по перилам. Кто?..

Это был энергичный голос Монтенегро.

Себастьяну удалось разобрать отдельные слова — «антипатриоты», «приобщаться», «быть» — и, основываясь на этом каркасе, попытался составить адекватную фразу. Но после слова «быть» кто-то останаваливал запись и отматывал пленку назад, чтобы через несколько секунд Монтенегро опять повторял то же самое. Снова и снова, пока Себастьян не почувствовал, что от этого напористого тона ему стало не по себе, и он уверился в твердости и суровости произносимых слов, которые так и не сложились в цельную фразу.

Что он говорил? Он вдруг решил, что загадочная фраза замыкала круг творящихся в Цитадели таинственностей и вела прямиком к центру происходящего. Он стоял у ворот оракула и слышал пророчество Сивиллы. Осталось только его расшифровать, чем он тут же и занялся. В итоге Себастьяну удалось заполнить еще пару пустых клеток в его личной версии игры в виселицу по теме «Наш проект». В этот момент за дверью послышались приближающиеся шаги — пришлось прерваться.

По пути в кабинет на Себастьяна снизошло прозрение: нужно было сосредотачиваться не на самом пророчестве, а на том, каким способом оно было передано. И это привело его к фундаментальной истине, к которой он пришел бы и раньше, если бы задействовал хоть каплю банального здравомыслия: кто-то, как и он, манипулировал фотографиями Монтенегро, кто-то — записями его голоса во время произнесения речей и деклараций, а кто-то — почему бы и нет — его видеозаписями. Исабель затронула эго, тщеславие Себастьяна и заставила его поверить, будто он — центральная фигура проекта, а на самом деле он не более чем одна из пешек.

Себастьян был потрясен. Он вернулся к себе. Страшно болела голова и хотелось курить — ему было нехорошо, и он понимал, что бросит работу в Цитадели.

У дверей его поджидала женщина в очках — она занимала соседний кабинет. Фиона. Он не видел ее с тех пор, как их представили друг другу.

— Я вот думаю… — проговорила она, разглядывая носки своих туфель.

— Да?

— Я вот думаю…

— Вы думаете.

— Милая безделушка. Аметист?

— Да. Это жены.

— Играть с формами так легко — невзначай забываешь, что на самом деле играешь с чувствами. Я вот думаю, а если…

— Что «если»?

— Ладно, забудьте.

Она развернулась и вошла в свой кабинет, захлопнув за собой дверь. Себастьян какое-то время стоял, размышляя: по всей вероятности, не он один терзается сомнениями.

Рабочий день закончился. Себастьян шел и думал о том, как все же убедительна атмосфера ярко освещенного первого этажа Цитадели: служащие — как и в любом другом государственном учреждении — болтают и тратят драгоценное время; стены пестрят объявлениями руководства и всевозможными информационными стендами — все как и везде.

Но не совсем, иначе он не сидел бы в своем подземелье. И ему уже подвели бы электронку и телефон. И он не чувствовал бы, что как только покидает пределы Цитадели и начинает спускаться в Рио-Фухитиво — окруженные горной цепью, погребенные в облаках пыли здания — за ним, следуя на безопасном расстоянии, кто-то идет. Тень, скрывающаяся среди других теней, стоит только слегка повернуть голову; машина, проезжающая мимо, исчезающая вдали и вскоре снова появляющаяся рядом, или взгляды исподтишка одного из пассажиров городского автобуса. Это было смутное, но безошибочное ощущение.

В пропахшем гнилыми апельсинами автобусе с изрезанными лезвиями зелеными обивками сидений шофер наслаждался включенным на все катушку радио с техноверсией знаменитого «Полета кондора»[41]. Толстый, обритый наголо молодой человек пытался перекричать музыку, объясняясь по телефону со своей девушкой и уверяя, что приедет домой уже через несколько минут. Себастьяну стало смешно: сотовые телефоны в таком маленьком по всем параметрам — и по размерам, и по духу, но это не мешало ему иметь непомерные претензии на звание современного развивающегося быстрыми темпами мегаполиса — городишке, как Рио-Фухитиво, казались ему фарсом. Хотя смеяться не следовало. Иные глаза — не посчитают ли они претенциозной его точку зрения? Его взгляд на цифровые технологии и пренебрежение аналоговыми?

Автобус, скрипи железом и гремя музыкой, потихоньку полз вниз. Себастьян смотрел в окно на обклеенные фотографиями мэра стены домов. Совсем недавно проспект Вязов переименовали в проспект Генерала Леона Гальвеса (отец мэра, по-своему толковавший очередную диктатуру, наступившую после диктатуры Монтенегро). Граффити гласит: «Да здравствует любовь — гетеро, гомо и би; с людьми, животными и вещами». Эх, было бы все так просто. Если бы…

Добрались до забитого полицейскими машинами перекрестка, кишмя кишащего журналистами с видеокамерами и любопытсвующими прохожими (либо большая авария, либо снимают какой-то сериал — Себастьян узнает об этом из вечернего выпуска новостей). Шофер повел автобус в объезд.

Бритый здоровяк, прижимая трубку к уху, горячо спорил с девушкой. Себастьяну пришло в голову, что это он виноват в том, что они с Никки отдалились друг от друга. Это он позволил произошедшему той ночью превратиться в трясину, поглощающую их любовь. Во всем виноват он сам — из-за своей нерешительности, неуверенности и панического страха потерять ее. Она была так открыта, так откровенна. Никки, всегда готовая разделить с ним даже самые опасные фантазии, рискуя получить взамен непонимание и отчуждение; в то время как он, замыкаясь в себе, не рассказывал ей о своих желаниях, мыслях, мечтах или просто о происходящих в его жизни событиях. Она была распахнута ему навстречу с почти детской доверчивостью, а он, поглощенный тайными делами с Исабель, прятал, как самый сокровенный секрет, правду о своей работе в Цитадели.