Зои Хеллер - Правдолюбцы Страница 24

Раввин кивнул:

— Хорошо. А теперь. Роза… я хотел бы побольше узнать о тебе. Как случилось, что ты заинтересовалась ортодоксальной верой?

Роза уставилась в пол:

— Сама не знаю. В моей семье к религии не проявляли ни малейшего интереса.

— Понятно. Извини за любопытство, но не родственница ли ты Джоела Литвинова, юриста?

— Он мой отец.

— Я предполагал, что вы родня. Я кое-что слышал о нем. Он ведь социалист, верно?

Роза улыбнулась, припомнив, как она ругалась с Джоелом, доказывая фальшивость его социалистических убеждений.

— В некотором роде.

— И атеист?

— О да, определенно атеист. И даже антитеист.

Раввин подался вперед:

— Антитеист? Что это означает?

— Ну… это означает, что он считает любую религию неудачной затеей.

— Ясно, — улыбнулся раввин. — Он не одобряет Господа, в которого не верит.

— Мой отец — хороший человек. — Розе вдруг захотелось защитить Джоела. — И сейчас он очень болен.

— Печально. Что с ним?

— Полтора месяца назад отец перенес инсульт, и с тех пор он в коме.

— Ужасно, — посочувствовал раввин. — Наверное, родные глубоко переживают случившееся.

Не отвечая, Роза устремила взгляд в потолок.

— Что ж, — мягко продолжил раввин, — ты собиралась рассказать, что привело тебя в иудаизм. Надо полагать, ты — не антитеистка.

— Очень долгое время я ею была. А еще до некоторых пор я называла себя марксисткой.

— Маркс? Да ну? — Раввин приподнял брови. — Тебе ведь известно, как Маркс высказывался о евреях?

Роза отрицательно помотала головой. Встав с кресла, раввин подошел к книжным полкам, взял в руки толстый том, открыл и прочел:

— «Освобождение от власти денег и торгашеского духа, от того, что является подлинным иудаизмом, могло бы стать величайшим подвигом самоосвобождения нашей эпохи. Деньги — так зовут ревнивого Бога Израиля, и с ним не сравнится ни одно другое божество».

— Маркс такое писал? — недоверчиво спросила Роза.

— Да. Боюсь, твой мистер Маркс был ярым антисемитом. Его родители приняли христианство, когда он был ребенком… — Раввин оборвал фразу со смешком: — Прошу прощения, я слишком много говорю. Эта дурная привычка свойственна многим раввинам. Наше deformation professionelle,[30] как говорят французы. Давай послушаем тебя. Долгое время ты была марксисткой. И как же ты от этого излечилась?

— Я четыре года прожила на Кубе…

— Где?! Как ты туда попала?

— Когда я училась на втором курсе юридического колледжа, Общество кубино-американской солидарности организовало поездку для студентов, что-то вроде подработки на каникулах. Мы ремонтировали оздоровительные центры. И там я познакомилась с одним парнем…

— Ага! И ты в него влюбилась!

Роза засмеялась:

— Если я и влюбилась, то скорее в Кубу. Когда наша бригада вернулась в США, я решила, что останусь и буду жить с этим человеком. У его родителей была свиноферма в местечке под названием Виналес, очень примитивное хозяйство, несколько развалюх и больше ничего. Ни туалета в доме, ни водопровода…

— Надо же!

— Но они были очень симпатичными, добрыми людьми. Первое время я была там по-настоящему счастлива.

— А потом?

— Потом я начала понимать, что с их системой что-то не так. Чересчур много угнетения и несправедливости.

— Однако ты все равно оставалась там еще долгое время?

— Понимаете… — Роза запнулась, не зная, как объяснить.

Принято думать, что человек теряет веру в единый миг, его вдруг осеняет, и он одним махом рвет с прошлым. Но в ее случае процесс разочарования протекал медленно. Ее вера в Кубу опиралась на сложную систему рассуждений, оправдывающих реальность. Очень долго она не замечала никаких противоречий в тамошней идеологии, а любое свидетельство бесправия кубинцев толковала в положительном ключе, пользуясь богатым арсеналом заемных сентенций. «Статичная оценка фактов недопустима, факты необходимо видеть в динамике. Те, кто кричит о „правах человека“, сами еще не освободились от буржуазных привычек. Не существует демократической системы, лишенной недостатков. Революция все еще продолжается. Пропаганда — абсолютно закономерный метод для укрепления революционной дисциплины. Достижения революции куда важнее, чем наделение врагов революции свободой слова».

— Вероятно… — сказала она, — мне просто не хотелось уезжать.

— Что ж, — заметил раввин, — этот урок дался тебе тяжело!

Роза натянуто улыбнулась. Пусть ее прежняя вера и дискредитирована, но вспоминала она о ней с нежностью и насмешек не допускала. Слишком рано, подумала она, превращать историю крушения ее социалистических идеалов в поучительную байку.

— А иудаизм? — спросил раввин. — Как ты к этому пришла?

— Совершенно случайно. — И Роза рассказала, как однажды забрела в Ахават Израэль. — Я поняла, что это огромная часть моего наследия, которую я прежде игнорировала. И ощутила…

— Да? — ободряюще произнес раввин.

— Это были очень сильные ощущения: находиться среди своих соплеменников, сознавать, что принадлежишь к чему-то огромному… — Она осеклась, устыдившись затертости своих слов.

— Но это чудесно, Роза, — сказал раввин. — Чудесно! Уверен, не по случайности ты зашла в то утро в синагогу. То, что с тобой произошло, на иврите называется хашгаха — предопределение. — Он помолчал немного. — А теперь скажи, как ты намерена действовать дальше?

Роза моргнула:

— Я не… А что вы подразумеваете под «действовать»?

— Ну как же. С тобой что-то происходит. Ты из нерелигиозной семьи, и ничто в твоей жизни до последнего времени не способствовало интересу к религиозной тематике. Напротив, тебя от этого настойчиво отвращали. И тем не менее ты ощутила искорку иудейства в своей душе, которая привела тебя в синагогу, а затем сюда, в Монси. Вот я и спрашиваю, что ты намерена делать с этой искрой?

— То есть… вы хотите знать, стану ли я соблюдать все обычаи? (В глазах раввина зажегся огонек.) Думаю, я пока не готова.

— Понимаю. А что, по-твоему, должно случиться, чтобы ты почувствовала себя готовой?

Роза задумалась на секунду.

— Могу я быть с вами совершенно откровенной, ребе?

— Ничего иного я и не жду.

— Верно, посещения синагоги для меня очень важны. И теперь я вижу, что многие негативные представления о религии, которые внушали мне с детства, основаны на невежестве. Но сомневаюсь, что я когда-либо обрету готовность… э-э… жить так, как вы и ваша семья.

Раввин спокойно кивнул:

— Скажи, Роза, ты веришь, что Тора — это слово Божье?

Роза колебалась, прикидывая, какой груз честности выдержит эта беседа.

— Похоже, — медленно сказала она, — мне будет нелегко поверить, что это буквально Его слово.

— Могу я спросить, часто ли ты читаешь Тору?

— Не часто.

— Читала Пророчества?

— Нет.

— Тогда я тебе настоятельно советую взглянуть на них. Ты найдешь там удивительные вещи, — люди, жившие две тысячи лет назад, своим умом никогда не дошли бы до столь точных предсказаний судьбы своего народа. «Вас изгонят из земли, в которую вы идете… И Господь рассеет вас средь других народов… нигде не сыщете вы покоя, и земля будет гореть у вас под ногами… А потом Господь вернет вас и снова соберет вместе…» Это история нашего народа, история Израиля со всей очевидностью.

Роза нервно скрипнула зубами. Она бы предпочла не вступать в спор о сионизме.

— Но где тут причина, а где следствие? — спросила она. — Я хочу сказать, что евреям, возможно, в голову бы не пришло возвращаться в Израиль, не подталкивай их к тому библейский текст.

— А идею диаспоры они тоже взяли из Библии? И нарочно рассеялись с целью доказать истинность Пророчеств? А потом изобрели нацизм? Только вдумайся, Роза! «…Я нашлю на них нелюдей, богопротивным народом уязвлю их». Разве это не удивительно?

Роза молчала, опустив голову. Почему ей так важно причислить эти пророчества к сентиментальным заблуждениям, спрашивала она себя. Если уж она так гордится рациональностью своего ума, то она просто обязана рассмотреть гипотезу их божественного происхождения.

— Не полагайся целиком на интеллект, — посоветовал раввин. — Что подсказывает тебе интуиция?

— Интуиция подсказывает, — ответила Роза с извиняющейся улыбкой, — что за шесть дней Вселенную не создать, такое не под силу даже Богу.

— Видишь ли, Роза, ортодоксальное учение далеко не во всем расходится с теорией эволюции. Маймонид[31] сказал: «То, что говорится в Торе о сотворении мира, не следует воспринимать буквально, подражая простонародью». Многие уважаемые ученые из числа евреев-ортодоксов полагают, что ивритское слово «йом», которое обычно переводят как «день», может обозначать также неопределенный промежуток времени.