Я. Сенькин - Фердинанд, или Новый Радищев Страница 24

Теперь Карузы стоят полупустые. На самом перекрестке виднеется заброшенный дом, в котором еще недавно жила старая учителка младших классов. Все местные жители, которые еще не спились, не сидят, не замерзли, не закупались, не удавились, не сошли с ума, не съехали в другие города и веси, ее хорошо помнят, как, наверное, помнит каждый, даже самый забубенный человек, свою первую учительницу, первый класс, теплое сентябрьское утро, хрустящие новые учебники, обернутые в пергаментную бумагу, и кедровый запах круглого, расписного псевдохохломой пенальца с остро наточенными карандашами и еще не обкусанными ручками-вставочками. Известно, что все мы отчасти пишем почерком первой учительницы, которая ставила нам руку, учила писать. У учителки был муж — я еще его застал в живых — лесник, тихий, мирный, робкий человек, что для лесника казалось довольно странным, но для лесовика — обычным делом. Заросший и диковатый, он говорил невнятно, темно, будто ворковал. Поэтому обычно беспощадная к людям народная молва оказалась к нему более-менее благосклонна и дала ему вполне терпимое прозвище: Вася-Голубь[65].

Несколько лет назад его разбила «кондрашка», или «кондратий». Между прочим, термин бытует с 1708 года, когда казак Кондратий Булавин собственноручно убил (разбил) полковника князя Ю. Долгорукого. Вася-Голубь лежал недвижим, молчал, почти ничего не ел, а только курил и курил сутки напролет крепкую доморощенную махорку из козьих ножек, которые ему сворачивала из газеты и скрепляла слюной жена. Раз проезжая мимо этого дома, я видел, как учителка медленно и осторожно переносила через дорогу в низенькую баньку у затянутого ряской пруда Васю-Голубя, превратившегося в живой скелет. А потом Вася умер, а недавно скончалась и сама учителка. Все многочисленные сараи, хлева и сараюшки, построенные когда-то Васей из светлых, аккуратных бревнышек, теперь уже посерели и почернели. Постройки эти, хаотично сгрудившиеся возле дома, как пенсионеры, стоящие у сберкассы, скособочились каждый по-своему, заросли здешней травой забвения — бурьяном и лебедой. В начале августа строения эти вдруг разом охватывают цветущие пирамидки иван-чая, и на закате дня кажется, что сараи горят. Наверное, скоро так и произойдет — с каждым годом следов грабежа и разрушения видно все больше: выломаны двери, сорваны крыши и все, над чем годами трудился Вася, скоро погибнет — спалит чья-нибудь злая рука, а, может быть, весной с некошеных полей, не торопясь, как змея, подползет к дому, шипя и смрадно воняя, весенний пал[66]. Наверное, так было здесь со времен Марьи Назимовой, а может быть, и раньше: люди что-то строили, пахали, а потом гибли, умирали, и все зарастало бурьяном, сгорало и исчезало…

Однажды проходя по нашей деревне с соседкой Андреевной, я узнал, что тут, неподалеку, на пустыре, заросшем крапивой и лебедой, стоял дом какого-то Ваньки. Он по неведомой ныне причине на сотрудничество с соввластью не шел, в колхоз вступать не хотел и тем самым портил отчетность, не позволяя отрапортовать о стооднопроцентном вхождении крестьян-единоличников в колхоз. Ванька имел полуголую ораву детей, страшно бедствовал, и поэтому отнести его к категории кулаков или середняков и выслать в Сибирь не поднималась рука даже у жестокого начальника из района. Зато Ваньку всячески притесняли, не давали ему покоса, облагали страшным налогом, мучали за недоимки, лишили земли, даже огорода — подрезали землю под самый дом, а он все равно упорствовал в своем заблуждении и стоял на своем. Андреевна говорила, что уполномоченный, собрав весь оброк, порой вдруг требовал принести ему змею. Зачем? Для нужд медицины? «Да пес ево знат, для куражу над людям». Замечу, что змеи здесь порой попадаются, когда за грибами идешь, но чтобы специально найти пресмыкающееся, ноги до колен стопчешь. Чем же Ванька этот занимался, чем кормил семью-то? Старуха махнула клюкой (глубокая старость — это когда показывают на что-то клюкой) в сторону озера: «Вишь там каменья, он жернова для ручных мельниц тесал». И этот истинно египетский труд был ценой русской свободы без выезда…

Впрочем, из путаных объяснений Андреевны я понял, что в истории Ваньки есть свой секрет. Оказывается, во время блужданий по лесам в окрестностях Рога он нашел некий огромный небесный камень (ученые думают, что это — отколовшийся обломок знаменитого Тунгусского метеорита) и начал ковать из него какие-то особенные подковы, которыми приторговывал из-под полы. Подковы эти обладали необыкновенными свойствами возбуждать женскую чувственность — не к коням, конечно, а к верховым, словом, к владельцам коней, подкованных этими волшебными подковами. Из-за этого в округе происходили многочисленные семейные скандалы. Однако подковы, сделанные из какого-то невероятно чистого железа, стремительно истончались, а потом лошади теряли их в непролазных грязях. Вместе с ними для окрестных баб исчезало и все несказанное обаяние гарцующего по деревне джигита. Это приводило к конфликтам новоявленных роландов с Ванькой. В конце концов, утесненный одновременно голодной семьей, безжалостной соввластью и похотливыми роландами, кузнец своего счастья решил испытать его на сопредельной СССР территории. Но при переходе тогдашней советско-пыталовской границы у краснознаменной заставы, известной теперь из уст нашего президента как застава Мертвого Осла Уши, его случайно подстрелил советский погранец, который как раз в это время вышел из своей будки и, укрывшись плащ-палаткой, присел неподалеку по неумолимо большой нужде. Надо же тому случиться, что Ванька в полной тьме, при бушующей в тот час страшной грозе, не просто прошел рядом с сидящим на корточках погранцом (так бы все и обошлось), а буквально наступил на него. Со страху погранец застрелил нарушителя госграницы. Словом, получилось как в гимне советских пограничников на слова Стальского:

Враги ползут на животе,К заветной крадутся черте,Но зорко смотрит в темнотеСредь ночи пограничник.

Впоследствии его представили к медали «XX лет РККА». Увы, из-за волокиты и начавшейся вскоре Второй мировой войны награда не нашла героя. Лишь много лет спустя, к 50-летию Победы, медаль все-таки торжественно вручили потомкам этого Карацупы. 110-килограммовый метеорит, обнаруженный в заплечном мешке убитого Ваньки, отправили в Москву, и ныне он является гордостью коллекции Всероссийского Геологического музея. Находку его ставят в заслугу советским ученым…

Вернемся к Васе-Голубю. У него жил охотничий пес по кличке Налет — грубое, неласковое, нечесаное, все в репьях животное. Налет частенько леживал прямо у дома учителки, на перекрестке, в пыли. Он чувствовал себя хозяином этого места и не удостаивал приближавшуюся машину даже взглядом, так что пса каждый раз приходилось аккуратно объезжать. После того как Вася, промышлявший охотой и рыбалкой, заболел, у Налета, видно, наступили тяжелые времена. К нему был применен открытый мной применительно к этой местности Второй закон (самообеспечения): «Они кормят только тех, кого ядят». Иначе говоря, Налет, как животное яиц, молока, шерсти, шкурки, мускуса, панд, мяса, жира, сала и вообще дохода не приносящее, полностью перешел на самообеспечение.

Самое важное отступление. Законы местной деревенской жизни.

Первый закон (константа говна) устанавливает непрерывность круговорота говна в природе. Дело в том, что съестным у местных крестьян невозможно разжиться, так как у них не остается ничего лишнего на продажу. Все включено в непрерывный замкнутый цикл круговорота говна: они едят взращенный на фекалиях в полях продукт (преимущественно картошку, капусту и огурцы), вывозят полученное в результате съядения корнеплодов дерьмо на поля же (в местной газете это называют лапидарно: «Органику — на поля!» или «Под угрозой срыва мероприятия по вывозке органики — куда смотрит администрация хозяйства „Борец“?!»), весной на нем же выращивают съедобное, съедают его, получают оранику и т. д.

Третий закон (дистраста) гласит: «Никогда, никому, нигде и ни при каких обстоятельствах не плати за работу вперед — всегда, непременно и обязательно обманут или работу недоделают». Каждый, кто имел дело с деревенскими трудоголиками, может это подтвердить. Обычно, взяв деньги вперед, трудоголик прекращает работу, напивается, а потом начинает обходить твой дом полями и задами. Однако через некоторое время, видимо, считая, что галопирующая инфляция уже сожрала ваш жалкий аванс, он смело выходит на дорогу перед домом, каждый раз обещая сделать несделанное, докосить недокошенное, разрубить недорубленное, достроить недостроенное, унести брошенное (в том числе и собственные инструменты[67]), но так и не находит для этого времени…