Михаил Мамаев - Босфор Страница 24

— Наташа! — вскрикнул я.

Танцовщицы кинулись в зал. Люди расступались, освобождая дорогу для танца. Тут и там щелкали фотоаппараты газетчиков.

Все перестало существовать для меня. Осталась одна Наташа. Она двигалась, как огромная золотая кошка, легкая и каждый миг готовая к прыжку. Обильный макияж пытался спрятать Наташу от меня. Его сделали с расчетом, чтобы танцовщицы выглядели на одно лицо. Как близнецы или куклы.

Появилось странное чувство. Как будто этот танец о моем будущем. Он намекал, что жизнь — это лица, лица, лица, бесконечная пляска масок, среди которых затерялось одно лицо, главное. Оно предназначено только тебе, независимо от глобального потепления и отношений сербов с хорватами, от того, упадет когда-нибудь Пизанская башня, и одолеет ли человечество СПИД… Предназначено как величайшее благо и величайшая кара. Оно всегда где-то поблизости, это родное лицо, вне зависимости, хочешь ты или нет, и есть ли силы признаться, что без него уже не можешь… Чем быстрее признаешься, тем в меньшей степени успеешь свихнуться.

Наташа собрала волосы и снова стала как все. Девушки двигались так стремительно, что я то и дело терял Наташу. И находил, только уже не был уверен, что это она. Как будто со мной играли в наперстки моим будущим. Выиграть было нельзя.

— Что ты делаешь? — крикнул я. — Ты себе здесь все испортишь!

В Турции было так: если ты манекенщица, лучше не участвовать в эротических шоу. Могут перестать давать работу и даже выгнать из агентства, если агентство престижное. Наташа это знала.

Тем временем танцовщицы уже двигались перед стойкой.

Мужчины ревели, как будто им только-только объяснили, зачем они нужны, а потом сразу же оскопили. Женщины снисходительно посматривали на них и делали вид, что тридцать минут назад сами танцевали что-то подобное, только в сто раз лучше.

Вдруг одна из девушек легко вспорхнула на стойку, схватила меня за фартук, сильным движением притянула.

— Наташа, — пробормотал я. — Что ты делаешь?

Она не выпускала. В этом неистовом жесте бушевали и ненависть за предательство, и страстное желание быть с мужчиной, и готовность все забыть…

Краем глаза заметил, что один фотограф пристроился и навел фотоаппарат. Рванулся к нему и оттолкнул. Желая удержаться, он схватился за мой фартук. Не успел я и глазом моргнуть, как он уже щелкал, щелкал, щелкал.

Наташа позировала верхом на стойке. Она откинулась на руки, бесстыдно повернулась голым торсом к камере и смеялась. Она была пьяна.

Я кинулся к фотографу. Он отскочил и умудрился запечатлеть мой выпад. Тогда, ослепленный в прямом и переносном смысле, ударил его в лицо. Камера грохнулась на пол. Прежде чем кто-либо успел сообразить, я схватил ее, вырвал пленку и швырнул о стену. Фотограф заорал, бросился на меня, но я ударил его снова.

Люди стояли плотным кольцом. Никто не собирался вмешиваться. Я не удивился, если бы они расторопно подставили стулья и расселись, чтобы не мешать смотреть тем, кто сзади.

Вспышки не прекращались. Фотографы продолжали работать. Как будто драка была частью танца. Это окончательно взбесило.

Я стал кидаться на вспышки.

Бык в кольце арены.

В корриде, где убивают, не позволяя умереть.

Удар сзади бросил не пол.

Второй, третий…

Били ногами.

Сгруппировался.

Когда удары прекратились, попытался встать.

Охранник Хасан снова ударил.

Дубинкой в висок…

Меня учили, что физическая боль помогает справиться с моральными страданиями. Может и помогает, но не мне.

Лежал на кушетке в холле у Ламьи и страдал от вины. Казалось, в мире нет человека, перед которым я не был виноват… В такой ситуации либо переделаться в женщину и отдаться в сексуальное рабство самому невежественному и кровожадному африканскому племени, либо застрелиться…

Внезапная мысль поразила. Если они станут рыться в вещах и найдут пистолет, мне крышка.

— Где мои вещи? — спросил, превозмогая разрывающую голову боль.

— В прихожей, — сказала Ламья. — Их вышвырнули вместе с тобой. Твое счастье, что обошлось без полиции.

Принес чемодан.

— Мне надо побыть одному.

Ламья пожала плечами и вышла из комнаты.

Достал из штанов ключ и отпер замок. Я никогда не оставлял чемодан не запертым. Даже во времена совместной жизни с Наташей.

Немного одежды, туалетные принадлежности, несколько дорогих сердцу вещей: конверт с детскими фотографиями, потертый дневник, сборник стихов Константина Симонова, любимого поэта отца. Сухой лист подорожника между страниц с его могилы. Это талисман. Я повсюду возил его, еще с Афгана.

Пистолет оказался на месте. Холодный темный ствол было приятно прижимать к раскаленному лбу. Проверил предохранитель и положил пистолет обратно. Достал чистую рубашку и белье, запер чемодан.

Ламья принесла поднос с чашкой горячего куриного бульона, пирожками и белым сыром.

— Поешь, — сказала она. — И все пройдет. Тебя осмотрел врач. Легкое сотрясение мозга.

— Где Наташа?

— Дениз увез. Она была очень пьяна. Лезла драться с Хасаном, грозила взорвать за тебя Мимозу. По вашей милости мою программу, закрыли.

— Куда увез?

— Не знаю.

Позвонил Жале домой. Никто не ответил. Тогда позвонил Денизу, но телефон был отключен.

В агентстве трубку сняла Шермин.

— Дениза нет и не будет. Сегодня ночью он устраивает традиционный праздник — Ночь Любви. Заказан катер…

— Все же я еще позвоню.

— Позвони, Дениз всегда рад тебе. Ты же знаешь, он тебя любит…

— Поешь, пожалуйста, — попросила Ламья.

— Скажи, только честно, зачем тебе понадобилось втягивать во все это дерьмо Наташу?

— Тебе не понравился номер?

— Отвечай.

Ламья подошла к окну. Ее темный силуэт едва вырисовывался на сером фоне погасшего неба.

— Не знаю, — наконец сказала она.

— Это не ответ.

— Честно, не знаю. Когда ты ушел, я подумала, жизнь кончилась. Да, Никита, я такая дура!

Села в машину, поехала на море, на мое любимое место. Мы гуляли там с тобой…

Мне было одиноко! Хоть вешайся. Еще этот маяк. И корабль на горизонте…

Ничего не изменилось. Как будто прошло лишь мгновение! Одно мгновение, за которое мы прожили целую жизнь. И эта жизнь отняла тебя у меня. Но ведь ты не исчез. Где-то ходил в это время, разговаривал, на кого-то обращал внимание, о ком-то думал…

Я захотела увидеть Наташу. Меня потянуло к ней, как к тебе, как к части тебя. Или, наоборот, как будто это я была частью тебя…

Мне кажется, я потеряла себя. Что смотришь? Жалеешь? Не надо.

Иногда я счастлива, как тебе и не снилось. Так бывало и раньше. Очень часто. Приходила в восторг от своего тела, от того, как оно чувствует. Но с появлением тебя что-то сломалось. Поначалу считала, во всем виновата Наташа. Ты слишком привязан к ней, чтобы целиком принадлежать мне. Потом поняла — дело не в тебе.

С тобой я стала другой. Мне стало хотеться быть сильной. Не смотри так. Ты хороший, мне было очень хорошо с тобой! Просто однажды позавидовала тебе. Вдруг подумала, это счастье — обладать женщиной. У меня никогда такого не было. Вот и потянуло к Наташе.

Я люблю тебя. Но ты не свободен. Не от Наташи. От самого себя. А я свободна. И мне нужен такой же свободный человек. Чтобы он был мужчиной только, когда я этого хочу. А если мне нужна женщина, чтобы он был со мной женщиной.

Если бы ты мог понять!

И измениться…

Я протянул руку и нащупал выключатель. В комнате стало светло.

В темноте разговаривать легче. Но опаснее.

— Послушай, — сказал я. — Можешь оказать мне еще одну услугу? Отвези к Денизу. Наташа там, я чувствую.

— Тебе надо лежать. Так сказал врач. После сотрясения, и с таким лицом.

— Ты же не станешь возить меня головой по лестницам и заставлять целовать ступени. Поехали, милая, поехали!

Мы напрасно потратили время. В квартире Дениза никого не было.

— Уплыли, — сказал портье. — Час назад.

Вернулись домой.

Ламья постелила мне в холле. Принял душ, лег и погасил свет.

Заснуть не удавалось.

Где-то капала вода.

Тяжелые капли гулко ударялись о беспокойную, сотрясающую весь дом поверхность.

Возможно, это были мои собственные барабанные перепонки.

Время, подумал я.

Когда люди засыпают, то превращаются в животных и птиц, в рыб и деревья, в небо, море и землю.

В себя, растущих или, умирающих.

В других людей.

Это их Время.

Когда хорошие и дурные сны клубятся над городом, перемешиваясь в облаках тумана и тепла, становится слышно, как Время ходит по комнатам и смотрит на тебя из темноты…

Ламья сходила на кухню и завернула кран.

Время исчезло.