Евгений Рожков - В стране долгой весны Страница 24

Ваня подтягивает вожжи, и Орлик, понимая, замедляет бег. Конь разгорячен, косит на людей фиолетовые глаза, пугливо прядет ушами, и розовые тугие ноздри то сужаются, то расширяются.

К конюшне подъезжает пыльный председательский газик. Грузный волосатый, как снежный человек, шофер Хабиб Каримов выпадает из кабины и, тяжело ступая, будто несет мешок с картошкой, подходит к базе.

— Алейкум ассалям! — здоровается он.

— Привет, — отвечает ветфельдшер и щерится, подражая Орлику.

— Вай, вай! Красавец! Мэчта любого чэловэка. Мой отэц был большим джигитом, но и у нэго нэ было такого иноходца. Это фантастика. Послушай, я от души говору. Когда Орлик окрэпнет, он будет пробэгать сто киломэтров в сутки. Это золотой лошад! Что нэ говори, а настоящий лошад — настоящий друг, настоящий чэловэк.

Хабиб шумен, восторжен, и Ваня его побаивается.

Пантелеймон Пантелеймонович, поддакивая, кивает головой:

— Орлик заставит говорить о себе…

Когда речь идет о молодом колхозном иноходце, ветфельдшер входит в раж. Своего Орлика он считает самым, самым… Этого же мнения придерживается и шофер Хабиб Каримов.

Поцокав удовлетворенно языком, повосклицав, Хабиб возвращается к машине.

— Прэдсэдатэль ждет, — поясняет он, — горячо в полэ… Посмотрэл, душа отвел — можно работать. Бэз этого нэльза, потому что чэловэк для такой радость живет.

Втиснув грузное тело в кабину, Хабиб кричит ветфельдшеру:

— Чэго тэбэ надо?

Он имеет в виду не самого Пантелеймона Пантелеймоновича, а потребность Орлика.

— Пока все есть, — отвечает Просов.

Орлику чуть больше трех лет. Появился он на свет от кобылы Крали, некогда купленной колхозом на племенном конезаводе. Краля имеет блестящую родословную, но от нее всегда рождались хилые жеребята. Орлик не был исключением. Пантелеймон Пантелеймонович, однако, что-то заметил в нем и оставил его на племя. Лошади к тому времени вообще колхозу были не нужны, их давно в хозяйстве заменили машинами. Если бы не второй заядлый лошадник Хабиб Каримов, Орлика не удалось бы спасти. Хабиб неустанно, на всех собраниях говорил, по-орлиному нахохлившись за трибуной, что в каждом уважающем себя хозяйстве должны быть лошади, ибо без них люди перестанут считать себя людьми.

Чутью Пантелеймона Пантелеймоновича Хабиб верил не случайно. Фельдшер с детства был связан с лошадьми, и его отец, Пантелеймон Титович, тоже. Он когда-то работал на знаменитом на всю Россию Орловском конезаводе.

Орлику дали как следует остыть, а затем повели его к пруду. Ваня шел рядом с Пантелеймоном Пантелеймоновичем. У ветфельдшера левая нога чуть-чуть короче правой (шрам на щеке и ранение в ногу — отметины войны), поэтому он при ходьбе слегка припадал налево.

— Патефон Патефонович, если бы Орлик был диким, он был бы сильнее?

— Свобода, брат, — великое дело. Конюшня — клетка. Для всего живого нужна свобода, а для человека, собаки, птицы и лошади — особенно.

Ваня вспоминает про сон, про Красного коня, о котором он никому пока не рассказывает — это его тайна, его сказка, — и спрашивает:

— А они там все вольные?

— Кто они? — не понимает Пантелеймон Пантелеймонович и, не дожидаясь разъяснения, добавляет: — Корм и воля — самое главное для любой животины.

— Давай Орлика оставлять на ночь в загоне.

— Пуглив он. Какая-нибудь собака брехнет, так он через изгородь сиганет — и ищи потом.

Солнце кажется таким маленьким и будто так близко, что его чувствуешь, как дыхание идущего рядом человека.

Над дорогой и прудом видно, как прозрачный зной, струясь причудливо, пытается, но не может оторваться от земли.

По зеленому люцерновому полю неугомонно, весело потрескивая, бегает маленький оранжевый тракторок и, будто схватив за руку парнишку, таскает за собой серебристую косилку. Задрав длинный хоботок, она бьет тугой зеленой струей прямо в высокий голубой борт самосвала, который на расстоянии тянется за трактором и косилкой.

Вода в пруду мутновато-зеленая — цветет. Зелень сбилась у самого берега.

Засучив штаны выше колен, Пантелеймон Пантелеймонович заводит Орлика в воду. Иноходец, блестя фиолетово-голубыми глазами, начинает пританцовывать, и брызги от него летят во все стороны.

— Оп-па-паа, оп-па-паа, — весело подбадривая Орлика, кричит Ваня с берега.

Мальчик сбрасывает рубашку, штаны и стремглав влетает в пруд. Вода вначале кажется такой холодной, что захватывает дух. Кусочки солнца на воде, в брызгах, на мокрой спине Орлика и в возбужденных глазах Пантелеймона Пантелеймоновича.

На берегу появляются те же девушки с фермы, что подходили к конюшне утром.

— Пантелеймон Пантелеймонович, — кричат они в один голос, — Буренка начала телиться!

— Как это? — удивился тот.

— Она мычит и дуется.

— Рано еще…

— Рано… А она мычит, да жалобно так…

Девчонки готовы расплакаться, и белизну их лиц зной сравнивает с белизной их халатов и косынок.

Пантелеймон Пантелеймонович выводит на берег Орлика, с которого струйками стекает вода, передает Ване повод, наказывает отвести иноходца в конюшню, а сам идет за девушками на ферму.

Нет в мире человека, который был бы счастливее Вани. Орлик послушно идет следом, и мальчик слышит его сильное дыхание. Стоит Ване вскочить на спину иноходца — и конь умчит его в дальние края, мать с отцом не поверят своим глазам, увидев сына. «Ваня, Ванечка! Это ты, сынок наш?» — запричитают они. А Ваня спросит: «Почему вы так долго не приезжаете за мной? Забыли, забыли, совсем меня забыли!..» И мама с папой станут обнимать его, а Орлик встретит своего отца, Красного коня. Они поскачут в дальние степи, где не бывает холодных зим, где в густой и высокой траве может спрятаться даже слон. «Мамочка! Мамочка! — закричит Ваня. — Поедем домой». Они вернутся все трое, выкупят свой дом, моторную лодку и будут жить, как раньше, вместе.

Ваня завел иноходца в конюшню, привязал к кормушке и стал носить траву, которую недавно привезли с поля. Трава была тяжелой и пахучей. Ваня набирал небольшие охапки, чтобы не терять траву в пути. Орлик ел с жадностью и благодарностью.

Ваня вспомнил, что забыл сказать Пантелеймону Пантелеймоновичу о сломанном телевизоре.

Три больших длинных коровника находились неподалеку. Возле одного толпились доярки. Ваня подошел к девушкам, что приходили за ветфельдшером, и спросил:

— Где Патефон Патефонович?

— Он очень сильно занят. У нас корова помирает, — ответили печально девушки.

Ваня побрел в деревню. В столовую он пришел рано, и она была закрыта. Мальчик сел на крыльцо.

Иссушающий зной все висел и висел над селом.

Дома, деревья, сам Ваня, лежавшая у крыльца столовой собака с высунутым большим языком розового цвета — язык дергался, влажно блестел и напоминал Ване рыб, которых разводят в аквариуме, — все, что видят глаза, кажется, изнемогает от зноя.

Мальчику вспомнился дом в городке, где он жил, беседка в саду, увитая зеленью, там было прохладно, там они любили вечерами пить чай с вишневым вареньем; вспомнилась река, папина лодка, прогулки на лодке. Как любила эти прогулки мама, как она была рада им, как она смеялась к смотрела счастливыми глазами на папу!

В жаркой светлости дня тоска по родителям была особенно острой. Ваня вяло смотрел перед собой — ему хотелось плакать.

Дверь в столовой открылась, на пороге появилась полная женщина в белом халате — бабушкина соседка, повар столовой.

— Ванечка, ты сидишь-то че?.. — запела она. — Пойдем-ка, бабка твоя идет, с весовой звонила.

В столовой пахло борщом и компотом. На столах, расставленных двумя рядами, вытянулись в линию стаканы с салфетками: бумажные салфетки походили на высокие и толстые белые свечи.

Повариха посадила Ваню за стол, принесла два борща, котлеты с жареной картошкой и два запотевших стакана компота. Борщ был розовый и горячий. Ваня стал потихоньку помешивать его ложкой.

Пришла бабушка.

— Ты чего такой грустный? — сразу спросила она.

— Я не грустный, — ответил Ваня. — Я жаркий.

В столовой теперь было много людей: шоферы, доярки, работники конторы.

Бабушка выведывала у Вани о том, что он делал до обеда. Мальчик отвечал неохотно, он не любил говорить за столом, к этому его приучил отец. Когда Ваня был совсем маленьким и, сидя на коленях у матери, которая кормила его, начинал смеяться или щебетать, отец делал сердитое лицо и говорил:

— Какой нехороший у нас мальчик!

А Ваня хотел быть хорошим, потому что когда он был нехороший, отец не брал его с собой в лодку.

После обеда бабушка повела Ваню к себе на весовую. Шла заготовка силоса и сена, машины одна за одной катили к большим воротам весовой. Нагруженные ЗИСы осторожно вползали на большую площадку, бабушка взвешивала их и записывала результат в журнал.