Александра Маринина - Дорога Страница 24

Неподалеку от здания суда, где слушалось уголовное дело по обвинению Геннадия Ревенко в убийстве жены, сидел мужчина лет сорока, с седыми висками, одетый бедно, но опрятно: дешевые, много раз стиранные джинсы индийского производства, ковбойка в клеточку, темно-синяя неброская легкая куртка, на голове кепи. Мужчина посматривал в сторону красного кирпичного здания, где должно было вершиться правосудие, и не торопясь жевал печенье, которое доставал из маленькой прозрачной упаковки, украшенной разноцветными кольцами – символом олимпийского движения. Непонятно было, то ли он кого-то ждет, то ли просто убивает время.

Он провожал внимательным взглядом каждого, кто подходил к зданию и входил внутрь. Увидев Родислава Романова в сопровождении двух женщин, мужчина напрягся, но, когда вся троица скрылась из виду, снова расслабился. Потом подъехала милицейская машина – «автозак», из нее вывели в наручниках подсудимого, и мужчина снова перестал жевать свое печенье и впился взглядом в широкоплечего коренастого человека, которому предстояло через очень короткое время оказаться в зале суда. Мужчина слегка вжал голову в плечи, словно стараясь стать как можно более незаметным, и затаил дыхание, но ничего не произошло. Подсудимого быстро провели внутрь, дверь «автозака» захлопнулась, и машина уехала.

Мужчина посидел на скамейке еще некоторое время, потом встал и пошел в близлежащий магазин, откуда вышел с бутылкой сладкой газировки и пачкой сигарет, и снова уселся на то же место. На двери суда он больше не смотрел, взгляд его рассеянно блуждал по верхушкам деревьев, то и дело соскальзывая на припаркованные вдоль улицы автомобили.

Спустя примерно минут тридцать он ленивой походкой подошел к белым «Жигулям», на которых приехал Романов с двумя женщинами, осмотрел машину со всех сторон и вернулся к своей скамейке. Достал из внутреннего кармана куртки блокнот, полистал, нашел нужную страницу и что-то записал, убрал блокнот и снова предался ленивому созерцанию окрестностей. «Как плохо, что Москва такая безлюдная, – думал он. – Меня видно со всех сторон. Раньше в этом месте всегда бывало много народу, мальчишки гоняли мяч, ремонтировали дорогу, и тут постоянно сновали рабочие и дребезжала техника. А теперь все как будто вымерло. Одни старики остались, которым нечего делать и которые целыми днями разглядывают прохожих. И меня запомнят. Да ладно, пусть запоминают, я здесь все равно больше не появлюсь. Если, конечно, повезет. Но мне должно повезти, обязательно должно. Не может быть, чтобы не повезло».

Прошло немало времени, мужчина еще несколько раз ходил в магазин и возвращался то с напитком, то со сладким творожным сырком, то с маленькой круглой булочкой за пять копеек и завернутыми в грубую серую бумагу ста граммами сыра, но неизменно возвращался на свой пост, с которого так хорошо был виден вход в суд.

Наконец он снова увидел супругов Романовых в сопровождении пожилой женщины и понял: судебное заседание окончилось. Мужчина плохо знал процессуальную процедуру и решил, что суд уже вынес окончательное решение. Он подошел поближе к машине, чтобы услышать, о чем будут говорить Романовы и пожилая женщина. Он был уверен, что они собираются уезжать. Однако они и не думали садиться в машину, напротив, они стояли на крыльце и задумчиво что-то обсуждали, словно решали, в какую сторону им пойти. Мужчина постоял еще немного, потом высмотрел еще одну группу людей, толпой вышедших из здания, и подобрался поближе к ним, стараясь уловить хотя бы обрывки разговора.

Ему это удалось. Люди оказались товарищами по работе подсудимого, и они довольно громко пытались договориться, кто из них останется ждать оглашения приговора, а кто поедет домой или на работу. Оказалось, что закончилось только слушание дела, а теперь судья и народные заседатели удалились в совещательную комнату, чтобы обсудить и вынести приговор, который обещали зачитать через два часа, не раньше.

Мужчина крякнул с досады, сел в свою машину – неприметный грязно-красный «Запорожец» – и уехал. Появился он ровно через два часа, припарковал машину и снова занял все ту же скамейку. На этот раз он был без кепи, и куртка на нем была другая, темно-серая.

Вынесение приговора затянулось, и чем дольше из здания суда не выходили Романовы, тем сильнее нервничал мужчина. Он даже не замечал, что подносит ко рту давно опустевшую бутылку с минеральной водой, которую привез с собой. Он много курил, и вся земля вокруг скамейки была усеяна окурками, хотя в двух шагах стояла урна.

Увидев, как выходят Романовы, мужчина прошел через кусты и спрятался за деревом прямо рядом с их машиной.

– Кто же нас теперь кормить будет? – слезливо причитала пожилая женщина. – Ведь на тринадцать лет упекли! Еще какую-то особую жестокость придумали! Ларке-то только-только десять исполнилось, это ж еще шесть лет на материну пенсию ее содержать, пока она школу не закончит, а она даже работать не сможет.

«Значит, его посадили, – подумал мужчина. – Значит, все кончено».

– Еще рано отчаиваться, – сказал Романов. – Подождите, вот адвокат составит кассационную жалобу, и суд более высокой инстанции рассмотрит все материалы дела. Может быть, они придут к выводу, что вина Геннадия не доказана, и направят дело для проведения дополнительного расследования. А может быть, они решат, что суд вынес слишком суровое наказание, и дадут поменьше.

«Если дадут поменьше, то это ладно, – подумал мужчина. – А дополнительного расследования мне не надо».

– Генька тоже дурак тот еще, – продолжала сетовать пожилая. – Нет чтобы в последнем слове покаяться, попросить прощения, сказать, что он все осознал, про Ларку бы вспомнить, чтобы судью разжалобить, так нет, уперся в свое: я не убивал, ночью дома не был, ничего не знаю, я не виноват. Ну вот и получил.

Мужчина стоял за деревом и задумчиво смотрел вслед удаляющейся белой машине Романова. Он пытался осознать то, что услышал, и решить для себя, плохо это или хорошо.

Однозначного ответа у него не было.

19 июля 1980 года в Москве открылись Олимпийские игры, а 25 июля умер Владимир Высоцкий. Похороны Высоцкого состоялись 28 июля, как раз в день рождения Даши, которой исполнился годик. Родислав заранее обговорил с Любой эту дату: он хотел провести весь день с Лизой и ребенком. Но 27 июля, за сутки до дня рождения, в Академию МВД была спущена команда направить слушателей и адъюнктов на охрану общественного порядка в место проведения панихиды по Высоцкому, в место захоронения, на Ваганьковское кладбище, и по маршруту следования траурной процессии. Есть оперативные данные о том, что провожать в последний путь любимого артиста и поэта соберутся тысячи людей. Родислав пытался как-то договориться на кафедре, но ничего не получилось: лето, время отпусков, большинства адъюнктов нет в Москве, поменяться не с кем, а численность выставить надо.

– Ну вот, начинается, – недовольно сказала Лиза, когда он сообщил ей по телефону, что день рождения дочери ей придется провести без него.

– Лизуня, но ты же сама работала в Академии, ты же знаешь все эти дела.

– И почему все эти дела должны у тебя случаться именно тогда, когда ты мне обещал провести с нами целый день?

– Но я же не виноват, что похороны Высоцкого…

– Ты всегда не виноват. И в том, что у тебя внебрачный ребенок, с которым ты не можешь даже день рождения провести, ты тоже не виноват. Долго я буду это терпеть?

Лиза быстро закипала, и Родислав не знал, как успокоить любимую. Она вообще такая взрывная, темпераментная, вспыхивает по малейшему поводу, как спичка.

– Лизуня, я тебе обещаю, как только мы освободимся, я сразу же приеду.

– Можешь не надрываться, без тебя обойдусь! – выкрикнула Лиза и бросила трубку.

В последнее время такие вспышки случались с ней все чаще, и Родислав для себя объяснял их тем, что Лиза очень устает с малышкой и нервы у нее на пределе. В первый момент Родислав почти обиделся, решил никуда не ездить, вернуться после мероприятия домой, но по мере тупого стояния на отведенном месте, скучая и изнывая в шерстяном мундире от жары и желания присесть, он понял, что обижаться на усталую и измученную женщину – глупо и недостойно. Конечно, он поедет к Лизе, как и собирался.

Освободившись, он нырнул в припаркованную неподалеку, раскалившуюся на солнце машину и уже через полчаса входил в квартиру Лизы.

– Родик! – Лиза, веселая и раскрасневшаяся, бросилась ему на шею.

Родислав поцеловал ее и почувствовал сильный запах алкоголя.

– Ты пила? – удивился он. – Одна?

– Ну почему обязательно одна? С подружкой. У меня праздник, и если ты не можешь провести его со мной, что же мне, одной тут куковать? Пригласила подружку, мы с ней выпили по чуть-чуть.

В комнате Родислав увидел две пустые бутылки из-под шампанского.

– Это называется «по чуть-чуть»? – с упреком сказал он. – Вы же по бутылке на брата уговорили.