Александр Покровский - Кубрик: фривольные рассказы Страница 24

Чай мы по утрам пьем молча – я, Андрей Антоныч и наш зам.

В то утро мы тоже сидели абсолютно молча и пили, пока Андрей Антоныч не достал из кармана какую-то бумагу. Он надел на нос очки и, прихлебывая из стакана в любимом подстаканнике, начал читать:

«Дорогое командование корабля! (При первых же звуках зам насторожился.) Пишет вам мама Козлова Сергея Ивановича. Как только он попал в вашу часть, было от него только одно письмо с адресом, а потом, вот уже три месяца, не имеем мы от него никакой весточки. Жив ли, здоров ли наш Сереженька…»– старпом посмотрел на зама поверх очков, как змея на мышь, и произнес:

– Вот и мне тоже стало интересно: жив, здоров ли наш Сереженька? Кто это, Сергеич?

– Андрей Антоныч, это… видимо… из нового пополнения… – засуетился зам, не попадая в рот сушкой. – Их определили на береговой камбуз, и вот они там.

– И вот они там потерялись, что ли? Помощник командира! (Это уже мне.)

– Я, Андрей Антоныч!

– У нас на корабле людей не хватает, а вы их куда-то посылаете?

– Так… штаб… – начал я.

– А мне плевать! Слышите? ПЛЕВАТЬ! Почему я не в курсе? Почему у вас из-под носа людей воруют? Штаб! Ничего не хочу знать! Почему люди служат у нас, а на корабле я их не вижу? Сегодня же! Нет! Сейчас же! Отправляйтесь в дивизию, и чтоб он был на борту вместе со всеми остальными! Заблудившимися! Кстати, заместитель командира!

– Да, Андрей Антоныч!

– А почему он домой не пишет?

– Так я же его тоже не видел, Андрей Антоныч!

– Как это? Как это вы, товарищ боевой наш зам, до сих пор не видели человека, который у нас служит уже более трех месяцев? Почему вы не ознакомились со всеми его родственниками? Почему не удосужились сесть с ним рядом? Поговорить? Вы для того и существуете! Здесь! Вы для того и нужны, чтоб говорить! Остальное делаю я! А теперь я должен за вас писать письмо маме? А? Я покажу вам, как надо писать маме! Я проведу с вами со всеми занятие по написанию писем в родные пенаты! Поупражняемся! В эпистолярном жанре!!!

В общем, через полчаса в кают-компании сидели уже все: я, матрос Козлов (срочно отмытый в три руки от камбузных жиров), зам и Андрей Антоныч.

Перед Козловым лежали ручка, бумага, конверт.

– Родная мама! – диктовал ему Андрей Антоныч – Пишет вам ваш сынок Сереженька! Как только до дорогого командования корабля дошли вести о том, что я не посылаю вам писем, немедленно собрались все мои командиры, и вот теперь я в их присутствии пишу вам эти строчки. А попал я сначала на камбуз, где и находился целых три месяца. А кормили меня там. (Кстати, как его там кормили, Сергеич? А? Хорошо? Ладно, так и запишем!)

А кормили меня там хорошо. Я даже поправился. (На сколько он поправился? А? Помощник командира? Не знаете? Ну так узнайте! И вообще, после камбуза надо бы проверить всех на яйцеглист! На чем мы остановились?) И теперь же я переведен на корабль, где и будет проходить моя дальнейшая служба. Передайте мой привет бабушке Агапье. (Как бабушку-то зовут? Глафирой?) Бабушке Глафире. (Хромает бабушка?) Как там ее нога? Правая. И комбайнеру Дмитричу. (Михалычу? Пиши Михалычу!), а также.

Андрей Антоныч не успокоился, пока не передал привет всей деревне. Потом он оставил в кают-компании меня, зама и продолжил:

– Значит, так! Я чувствую, что без меня никак не обойтись! В деле написания писем! Саня!

– Я, Андрей Антоныч!

– Зам выделит время от своей потрясающей политинформации (или как она там теперь называется) и дважды в неделю всем писать домой письма под диктовку!

И начали мы писать письма домой под диктовку. Я диктовал – все писали. Про распорядок дня писали и про то, что они едят, где спят и как себя чувствуют.

Через две недели Андрей Антоныч на завтраке опять достал из кармана бумагу и надел очки. Зам смотрел на все эти приготовления с плохо скрываемым беспокойством.

«Дорогие наши командиры! – начал читать старпом. – Пишет вам опять мама Козлова Сергея Ивановича! Уж как мы все порадовались, когда узнали, что наш Сереженька служит на самом что ни на есть дальнем севере. Хорошо, что сам он здоров и чувствует себя хорошо. Особенно хочется вам сказать спасибо за доброту и заботу. Вся наша деревня тоже передает вам привет и желает долго здравствовать…» – ну и так далее. – Андрей Антоныч сложил письмо и сунул его в карман.

– И как вы правильно все придумали, Андрей Антоныч! – немедленно засюсюкал зам.

Старпом лениво на него глянул.

– Сергеич! – сказал он чуть погодя, – вот этот прогиб я тебе засчитываю, но если я опять письмо буду писать всей деревне, то извини. Оттрахаю за каждую маму!

– Андрей Антоныч!

– Прилюдно! Я тебя предупредил! На том и порешили.

– Андрей Антоныч, повсюду наблюдается небывалый рост патриотизма!

Иногда мне отчаянно жаль нашего зама.

После произнесения этой фразы он победоносно оглянулся.

А оглянулся он в основном на меня – Андрея Антоныч-то напротив него возвышается.

На завтраке в кают-компании только мы втроем сидим.

Не дождавшись от нас со старпомом никакой реакции, зам проговорил не очень уверенно:

– Эти данные поступили из Москвы!

Андрей Антоныч с хрустом разжевал очередную сушку.

– И что самое ценное: в различных патриотических движения участвуют совсем еще молодые люди!

Старпом вздохнул, зам посчитал это за добрый знак.

– Ширится движение в поддержку армии и флота!

Старпом глянул на зама и наконец заговорил:

– Неужели?

– Да!

– А вот меня другое беспокоит!

– Что, Андрей Антоныч?

– Ты диспансеризацию давно проходил? Кстати, Саня (это уже ко мне), что у нас со сроками на диспансеризацию?

– На той неделе начинается, Андрей Антоныч!

– Хорошо! И проследи, чтоб все, включая и группу командования, обязательно прошли. А то ведь хватишься – а уже и поздно! Вот моя бабушка как-то с утра встала и сказала: «Московское время восемь часов!» – так и не уберегли, сердешную. А почему? А потому что профилактику душевных заболеваний надо проводить в плановом порядке. Чтоб не было потом мучительно больно. Так, говоришь, Сергеич, наблюдается рост?

– Небывалый, Андрей Антоныч! – оживает зам.

– Саня! (Опять мне.) И повнимательней там. Чтоб, значит, все специалисты посмотрели.

Не хватит – в Североморске найдем!

– Понял, Андрей Антоныч!

– А в чем этот патриотизм находит сегодня свое конкретное выражение, Сергеич? Дороги они, что ли, подметают или старушкам доживать помогают?

– Дел много. Тут и памятники героям войны, и захоронения, и агитация в школах, и начальная военная подготовка!

– Это когда пацаны в противогазах бегают?

– Не только! Вот увидите, все возродится. Авиация уже получает новую технику. А там и до нас очередь дойдет!

После этого Андрей Антоныч шумно поднялся с места и, сделав мне знак, чтоб я следовал за ним, вышел из кают-компании, сказав перед этим заму:

– Извини, Сергеич, мне с Саней надо поговорить об одном деле!

В каюте, заметив ухмылку на моем лице, старпом проронил:

– Что за веселье?

– Да нет никакого веселья, Андрей Антоныч!

– Значит так, Саня! – старпом был непроницаем. – Ежу понятно: никто на флоте никогда не говорит о патриотизме. На море этим не страдают. Это синдром твердой почвы. А наш зам на моем веку заводит этот разговор уже во второй раз. Так что налицо, я считаю, душевный излом, и все эти свои хихиканья можешь засунуть в одно очень укромное место!

– Андрей Антоныч.

– Все это серьезно. Ты помнишь, чем закончился разговор Герберта Уэлса с Владимиром Ильичем?

– ?

– Они, кстати, тоже говорили о патриотизме. Не помнишь? Сухоткой мозга он закончился! Так что на диспансеризации за замом глаз да глаз! Все понятно?

Я вышел от старпома и подумал: «А черт его знает! Может, действительно душевный излом?»

Здравствуйте, Александр!

Я подводным лодкам отдал девятнадцать лет, из них семнадцать лет подводным аппаратам.

В 1988 году мой экипаж работал на Камчатке, и мы тоже участвовали в подъеме одного и в обследовании другого объекта.

Ситуация была аналогична той, что случилась со «знаменитым» АС-28, едва не потонувшим в августе сего года в бухте Березовая.

Только ходили мы под водой около объекта на цыпочках.

А эти полудурки при неработающей акустике носились там чуть ли не на полном ходу.

Да по сравнению с «Золотой рыбкой», наши 3–4 узла – насмешка.

Видимость у грунта там, насколько я помню, 10–12 метров. И иллюминаторы на подводных аппаратах есть, и сильные светильники, и визуальное наблюдение постоянное.

Но попробуй остановить почти мгновенно полсотни тонн. Обгадишься с ног до головы, но не получится.

«Нету на аппарате мгновенного «стопа». Пяточками в грунт не упрешься».

Я тогда был каплеем, за спиной в отсеке стоял капраз и требовал, чтобы я «подлез» под эту «решетку».

А эта дура размером в половину футбольного поля и поставлена вертикально на длинную сторону.