Вячеслав Миронов - День курсанта Страница 24

— Сорок вторая рота, строиться!

И мы тут же эхом отозвались:

— Первый взвод строиться!

Остальные эхом откликнулись. Еще час занятий. Он вымотал все кишки.

Мы побросали окурки, одернули куртки. Пошли учиться.

Следующие два часа устава мы восприняли, как манну небесную.

Когда пришли в лагерь перед обедом, то увидели, что по всему палаточному городку, как Мамай прошел со своим войском.

Почти у всех были задраны боковые стенки, кое-как закинуты наверх. Постели перевернуты. По лагерю ходили офицеры и выворачивали наизнанку все, что находилось в палатках.

Искали неуставное белье — «вшивники». От слова «вши». Спортивные кофты — «олимпийки», свитера. Почти все оставили. По ночам холодно, а спать под одеялом, сквозь которое просвечивает луна не очень-то тепло. Носки тоже у многих остались.

Перед каждой ротой высилась гора вещей, изъятых из палаток. По проходам вышагивал комбат и палочкой заглядывал под перевернутые матрасы, одеяла. Периодически над лагерем звучало грозное, но несколько визгливое комбатовское:

— Иппи его мать!

Это означало, что комбат в палатке, которую взводные уже обшмонали, обнаружил что-то, на его взгляд, запрещенное.

Подбегал офицер, подбирал и нес в общую кучу роты.

Комбат ходил вдоль палаток, ковыряясь носком сапога в вещах. И тут завопил:

— Курцы! Иппи его мать!!!! В палатках курят! Сожгут весь лагерь к чертовой матери! Иппи! На гауптвахту! Всех курцов!

При этом прикуривал очередную сигарету, спичку бросал рядом, пепел стряхивал в палатку. Все это делал машинально, не задумываясь. Со стороны смотрелось естественно. Это забавляло всех нас. Старун — самый главный курец в батальоне!

Каждая рота встала на свое место проведения вечерней поверки. Тем временем осматривали то, что нашли офицеры.

— Вот он мой любимый вшивничек! — кто-то вполголоса из третьего взвода проскулил.

— Да, и свой я вижу!

— Зеленый, вон, твои штаны!

И точно, лежали штаны Салимзянова, которые знал весь лагерь.

— Носки мои шерстяные!

— Как спать-то будем?

— Замерзнем!

— Заболеем!

— И умрем! — подытожил я.

Я пока не видел своих вещей, но что толку. Было понятно, что когда вот так все переворачивают, то найдут. Где курсант прячет? В постели, под матрасом. Больше особо негде.

Отдельной кучкой возвышалась посуда, когда-то стыренная из столовой. Туда же попала и посуда, привезенная из дома, кружки, несколько заводских кипятильников, еще больше самодельных кипятильников. Ну, этого-то добра нам не жалко. Еще намастрячим сколько понадобится. Кусок провода, пара лезвий или пара подков от сапог — без проблем. Нитки у каждого курсанта в пилотке имеются, ну, а щепки или спички для изолятора между лезвиями — не проблема.

Вперемешку с одеждой лежали и продукты. Куски черствого хлеба, выглядывал кусок сала, завернутый в тряпицу! Эх, сальца бы сейчас! Перед обедом желудок «куснуло». Жрать охота! Какие-то банки с вареньем, еще что-то, издалека не видно. Продукты — хорошо. Но это все поправимо.

А вот теплую одежду — жалко!

— Офицерам занять свое место в строю! — скомандовал замполит.

— Батальон, равняйсь, смирно! Равнение на середину! — замполит пошел на доклад к Старуну — Товарищ подполковник! Личный состав четвертого батальона по вашему приказанию построен!

— Вольно!

— Вольно! — продублировал замполит.

— Товарищи курсанты! Это что же происходит! Вы становитесь военнослужащими, а продолжаете таскать гражданские вещи! — голос комбата разносился над всем лагерем. Сильный голос. — В армии все продумано, и не мне с вами менять заведенные порядки. И если запрещено носить неуставные теплые вещи — не просто так, а с большим умыслом!

Строй тихо прыснул от смеха над этим «большим умыслом».

— Если кто-то заболеет, то он тут же заразит своего товарища, и так по цепочке, и заболеет вся рота, а то и батальон. Ваши вшивники не стираются, сплошная антисанитария! Еще раз у кого найду неуставную теплую одежду — объявлю пять нарядов вне очереди! И пойдете у меня «через день на ремень»! И я буду приходить и снимать вас с наряда, и снова будете заступать. И так пока не сдохнете на тумбочке. Это будет показательная казнь! Чтобы остальным было неповадно! То же самое будет и с теми, кто будет хранить продукты! От продуктов — грязь! Мыши, тараканы. Сплошная антисанитария! Пока вы на занятиях, мышь погрызла — и все. Вы заболели сыпным тифом, лихорадкой, чахоткой, холерой и чумой! И все сразу! Потом чихнули на своего товарища по столу, палатке, строю, и все, он умер! Что я должен буду написать вашим родителям! Они вас отправили учиться, как Родину защищать! А вы? Иппиегомать! Жрете под подушкой продукты, отравленные мышами и тараканами, носите антисанитарные вещи! Не для того, чтобы закаляться, а для того чтобы потеплее устроиться! Были бы вы американскими солдатами, я бы сам подкинул в часть пару зачумленных мышей, чтобы побыстрее сдох вероятный противник! Ну, а вы? Еще присягу не приняли, а уже нарушаете воинскую дисциплину и стараетесь побыстрее заболеть и умереть! Я вам, как командир батальона, заявляю, что не позволю этого! Вы у меня будете умирать и воскресать на занятиях по физической подготовке! Если мифический Христос это сделал один раз, то вы будете у меня делать это многократно, пока это не войдет у вас в привычку!

Я стоял и усиленно жевал губы, чтобы не заржать. Кто-то сзади уже давился кашлем от смеха.

Глаз с наростом у комбата заметно дергался. Переживает Чапаев, нервничает.

— Батальон, равняйсь, смирно! — рявкнул комбат — Командиры взводов, старшины рот, выйти из строя на три шага. — Те выполнили — Приступить к уничтожению неуставных вещей!

Те, у кого был перочинный нож, начали резать вещи. Кто-то из офицеров пытался порвать вшивники. Не всегда получалось. Наступал сапогом на рукав, потом дергал руками. Некоторые вещи были сработаны на совесть и не поддавались. Тогда у курсантов брали нож и резали.

— По шву, старшина, режь! — умоляюще просили из строя.

— Эх! — разочарованно вторили треску разрываемой материи.

— Я этот свитер с девятого класса носил!

— А этот мне памятен, потому что я первый раз в нем лишился девственности! Хорошая Мариночка была! Надо будет ей письмо написать!

— Ты что даже свитер не снимал?

— Не успел! Так хотелось!

— Животное!

— Да, я такой!

Куча вещей была такая, что взводные и старшина уже смахивали пот, а она все еще не кончалась. Бударацкий и Вертков делали основательно. Тропину с Баровым надоело это занятие, и они начали сами себя развлекать. Легко, непринужденно, играючи, брали какую-нибудь кофту за рукава и тянули ее в разные стороны, если она не поддавалась, то упирались подошвой сапога в подошву сапога другого и дергали. Если же и тогда ткань не рвалась, то становились спина к спине, перекидывали кофту через плечо и резко, одновременно нагибались. Ткань хрустела, рвалась под натиском двух капитанов. Нас это здорово забавляло, только Баров схватился за погон.

— Бля! Звездочку чуть не сорвал!

Тропин стал запихивать вылезшую наполовину звездочку из кителя Барова назад.

— Вы ее молотком забейте! — посоветовал кто-то из третьего взвода.

— Лучше отверткой закрутите!

— Я вам, товарищи курсанты, потом этим молотком буду править звездочки на пилотках, которые вы загибаете форса ради! Или бляхи на животе, — огрызнулся беззлобно Баров.

Наконец, удалось совместными усилиями водрузить звездочку на место. Пальцем Баров погладил звездочку, проверяя все месте, дунул на погон, смахивая несуществующую пылинку, погладил погон.

— Ну, вот, из-за вас, разгильдяев, чуть не стал старшим лейтенантом!

— Старший лейтенант Баров — звучит неплохо! — кто из строя вполголоса произнес.

— Мне больше нравится полковник Баров! — он усмехнулся — Хотя с такими подчиненными можно и старшим лейтенантом стать. Тьфу, тьфу, тьфу! — он трижды плюнул через левый погон, снова смахнул невидимую пылинку или частицы слюны и снова погладил погон.

Еще полчаса продолжалось тщательное уничтожение вещичек, что сберегали тепло наших тел. Комбат, замполит, командиры рот ходили среди вещей, ковыряя носком сапога в куче вещей, выуживая оттуда плохо порезанные.

Зема вытащил тельняшку. Теплая, с длинным рукавом. Все знали, что это Валеры Лунева.

Ротный бросил ее к уничтожителям вещей.

— Плохо порезано.

Старшина начал кромсать ее.

— Эх, я так надеялся, что зашью ее! Знатный тельник был! Я так его любил! — прошипел Лунев. — Он мне душу грел. Его дядька подарил. А он в нем два раза в рейс ходил! Прямо сказать — исторический тельничек! Надо будет ему писать, чтобы еще выслал. Да, и хрен с ним! Все равно, обзаведусь новым! А комбат — свинья!