Антон Понизовский - Обращение в слух Страница 25

Ну не знаю, не знаю...

Как моя одна знакомая говорила: «Не везёт нам на царей». Больше я ничего, сынок, не могу сказать: не везёт нам на царей.

Если раньше я себя считала средним классом, теперь по сравнению я считаю, я нищая. Я! при Сталине пошла работать, двадцать лет отработала на авиацию и тридцать лет в космическом цеху — я имею пять тысяч пенсию! Ну да бог с ней — но вот у меня сейчас два мальчика: я помогаю внучке без отца растить двоих детей. Вот защитники родины — и кого они пойдут защищать? Мне вот непонятно: где моя родина?

А? Я к вам обращаюсь: где родина-то моя?

IV.

Метафизика булочки

— Вот-вот, — подхватил Дмитрий Всеволодович, — где родина-то, сынок? А родина — в большой ж...!

— Вы радуетесь?

— Что вы, Федя, бог с вами, чему? Тут уж, знаете, — или плакать, или смеяться... Представляете: человек прожил жизнь. Нереа-ально тяжёлую. И в итоге? Пять тысяч рублей?

— При чём здесь пять тысяч рублей?..

— Вот я и говорю: за все страдания...

— Нет, Дмитрий: при чём здесь вообще какие бы то ни было рубли? Если бы не пять тысяч, а пятьдесят пять или пятьсот пятьдесят пять — неужели это что-то существенно изменило бы?

— Очень даже существенно. Оч-чень! Ходила бы вся такая напудренная старушка, как я здесь встречаю, с сире-невенькими букольками... Ездила бы в круиз на Ривьеру — как все эти... поверженные враги — немцы, австрийцы... я уж молчу про японцев...

— То есть, по-вашему, если человек, прожив жизнь, накопил сбережения, тогда смысл в жизни — был? А нет сбережений — нет смысла? То есть деньги — это, по-вашему, и есть — последний смысл?!

— Деньги есть, как известно, не смысл, но универсальный эквивалент...

— Простите, чему эквивалент, чему? Этому голоду сорок восьмого года, когда девочка крошечку искала на полке? другим девочкам, умершим от воспаления лёгких... эквивалент?

— Фёдор, вы некорректно ставите... Ну естественно, если девочки умерли... Что ж, бывают необратимые факты. Но даже когда погибнут, не знаю, какие-нибудь шахтёры, их семьям выплачивают компенсацию... вам это не претит, я надеюсь?

— Вы правы! Вы... точно! У меня эти компенсации всегда вызывали ужасный протест: как можно за смерть человека выплачивать деньги? Если вдуматься, то между чем и чем ставится тождество?!

— Эт-то вы никогда не нуждались. А посмотрите, как они бьются за компенсации, эти шахтёры... И я считаю, что — абсолютно нормально. Может, у вас — где там? — в Гейдельбергском университете...

— Фрибурском.

— ...на берегах Нёфшательского озера, — Дмитрий Всеволодович сделал куртуазный жест, как бы обводя воображаемые берега, — можно себе позволить: ах, мне противно брать деньги!.. Нет, Федя, жизнь — это не Гейдельберг.

— Вы знаете... — Федя потёр лоб кончиками пальцев, — вы знаете, я всё думал: отчего деньги имеют такую невероятную силу? Должна быть какая-то здесь подставка... подвох. И я, кажется, понял: всё дело в их исчислимое™!

— В каком смысле?

— Да-да, сейчас объясню. Вовсе не обязательно, вовсе не нужно сразу признать за деньгами верховную ценность. От вас не требуется, чтобы вы сразу сказали: деньги — дороже жизни, дороже любви, дороже Бога, в конце концов. Нет, нет. Достаточно признать самую скромную ценность денег. Вот, допустим, полтора евро. Что такое полтора евро? Тёплая булочка утром в кафе. Бриошь. Cafe au lait. Это ценность? Как вы считаете, Анна: тёплая булочка имеет какую-то, пусть очень маленькую, ценность?

— Да.

— «Да». «Это маленькая — но ценность». «Это, конечно, не жизнь и не любовь, это в миллион раз меньше...» И — стоп! Вот здесь мы делаем стоп. В миллионраз меньше. Хорошо, пусть будет не в миллион — в миллиард. В квадрильон. Цена булочки нам известна: полтора евро. Что нам мешает совершить простое арифметическое действие, умножив полтора евро на миллион или на миллиард? Одно движение, одна кнопочка на калькуляторе — и миллиард тёплых булочек оказывается вровень с любовью и с жизнью. И с Богом. А если ещё раз нажмём на кнопочку? Логично окажется, что Бог — меньше, чем куча булочек!

— Ну и что вы предлагаете? — недоумённо сказал Дмитрий Всеволодович. — Отменить булочку? Или отменить удовольствие от булочки? Не понимаю.

— Я предлагаю принять предельное разграничение: булочка, и вместе с нею все пенсии, компенсации, миллиард евро, круизы, сиреневые букольки и вся вообще здешняя материальная иллюзорная пудра — по одну сторону разделительной линии. Всё это погибает вместе с земною жизнью и превращается в тлен.

А с другой стороны разделительной линии — другие ценности, именно: Бог и любовь. Они не погибают и не разрушаются, но остаются вовеки. И не исчисляются никакими

деньгами. Ни миллионом, ни квадриллионом. Ни сотней булочек, ни сотней квадриллионов булочек. Это действительно жёсткая оппозиция... э-э... жёсткий выбор. Как ни странно, деньги нам помогают его осознать...

— Ну, тогда я за булочку! — обаятельно рассмеялся Белявский. — Булочка тёплая, она пахнет... Да и любовь, между прочим... Без булочки-то — какая любовь? Или вы про что-то... эфирное?

— Вы смеётесь опять... — сказал Фёдор с досадой.

— Я страшно серьёзен. Друг мой, Федя, золотой. Нельзя так много требовать от людей.

Хорошо, когда вам двадцать четыре года. Когда есть папа с мамой. Хотите — берёте булочку. Не хотите — гордо отказываетесь от булочки, но знаете, что никуда от вас эта булочка, по большому счёту, не денется. А теперь представьте себе эту несчастную бабку. Ну что, вы будете ей объяснять про светлое завтра в раю? Ей сегодня дожить бы по-человечески. С пенсией. С минимальным каким-то обеспечением. Чтобы хоть лекарства могла себе купить. Не просроченные, не из дерьма сделанные. С какой-то плюс-минус хоть человеческой пищей. С булочкой, в конце концов! Что она, булочку не заслужила себе?.. Чтобы парить в сфэрах, Федя, нам нужен достойный прожиточный минимум. Увы, увы. Я не говорю сейчас — яхты и личные самолёты. Нет: достойный минимум — и тогда можно уже рассуждать о смысле сущего. Это грубо и низко, я понимаю. Не по-гейдельбергски. Но это правда. Заметьте: я не говорю про «высокий» уровень. Я говорю: минимально достойный...

— Вы всегда повторяете это слово: «достойный», «достойный». Достойный — чего?

— А ничего. Просто — достойный.

— Дмитрий, тогда объясните мне. Вот этот только что прозвучавший пример, эта старая женщина. Она спрашивает: «Где моя родина?» Мы понимаем: она другое хочет спросить. Она хочет высказать своё чувство растерянности, потерянности: она не знает, зачем прожита жизнь. В чём был смысл пережитых страданий? Вот вы исходя из своего «достойного уровня» — можете объяснить? Ей — и мне тоже, и нам? В чём был смысл?

— Нету смысла. Жизнь продолжается — вот и весь смысл. А больше никто вам не скажет.

— А я утверждаю: есть смысл! И есть родина! Только родина эта — не на земле, а на небе: отечество наше небесное, светлый чертог! Мы с вами, так называемые образованные люди, про это забыли — а простой народ помнит. Простой русский народ лучше нас, шире нас, он стремится к святыне, стремится к правде! Нам надо учиться!..

— Пример.

— Что?

— Давайте, продемонстрируйте на примере. Пока я что-то ни слова не слышал про светлый чертог... Э, нет. Не надо так тщательно выбирать. Давайте первую попавшуюся. Наугад. Покажите мне список. Вот эту.

V.

Рассказ про кадриль

Ой, чего вам ещё расскажу! Это прикол был такой, что все ползали!

Раз на мясе работала — подходят клиенты: нехр с нехром. Ну, нехр, то есть, и нехритоска. До того страшны-йи! Хубы вот такие чёрные... ох... Но разговаривают по-русски чисто. Студенты.

Два раза у меня брали: понравилось им моё мясо и всё. Рёбра они любят ховяжьи. Они ещё со мной познакомились: забыла, как их по-ихнему зовут, но они по-нашему сказали, наподобие.

Ну, я завесила, и подъюморила немного: «Ой, какие ж вы красивые! — говорю. — Я такую пару красивую, — говорю, — редко вижу». Ну, подъюморила.

А она мне: «Вы знаете, мы через месяц женимся — я когда буду нарядной, мы ещё красивее будем!»

Ну я-то такая сдержанная, я если подшучу — я сама не смеюсь. А соседки-то мои, Милка и Машка, как стояли, так и попадали под прилавок: им неудобно перед ними смеяться, а у них даже слёзы текли от смеху...

Я говорю: «Ну, вы со свадьбы кусочек-то какой-нибудь принесите, чё там по-вашему готовят-то».

Они потом принесли бутылку коньяка нам. И чё-то какое-то с зеленью... с ихним, по-ихнему чё-то сделано. Мы сперва вроде брезгали. А потом покушали — вкусно! Ну вот какие-то фрукты там, всё украшено...

А свекровь моя нехра увидела?

Поехала торговать картошкой — раньше сами выращивали и ездили продавали. Нагнулась картошку набрать: набирает-набирает (раньше чаны были такие), на весах ставит — а там нехр стоит ждёть картошку-то.